Вы же, Пеннифезер, должны проследить, чтобы призовые места распределялись справедливо. Не допускайте, чтобы один и тот же ученик побеждал более чем в двух видах программы. Прошу вас обратить на это особое внимание! Неплохо было бы, я полагаю, если бы среди наших чемпионов оказался юный лорд Тангенс или, к примеру, юный Бест-Четвинд. Между прочим, его мать завтра тоже будет у нас в гостях.
Я прекрасно понимаю, что все это для вас несколько неожиданно, но, признаться, не далее как сегодня утром я узнал о намерении леди Периметр посетить наши края. Поскольку миссис Бест-Четвинд тоже к нам собиралась, я решил, что было бы просто грешно не воспользоваться таким благоприятным стечением обстоятельств. Нечасто, согласитесь, совпадают намерения столь именитых особ. Достопочтенная миссис Бест-Четвинд, — кстати, она невестка лорда Пастмастера, — дама весьма состоятельная. Она родом из Южной Америки. Говорили, что она отравила своего супруга, но юный Бест-Четвинд об этом, разумеется, не знает. До суда это не дошло, но толков в свое время было немало. Помните?
— Нет, — сказал Поль.
— Она ему в кофе толченого стекла подсыпала, — злобно подсказала Флосси.
— Кофе по-турецки! — хмыкнула Динги.
— За работу же, — воскликнул доктор. — У нас дел по горло.
Когда Поль с мистером Прендергастом подошли к спортивной площадке, снова зарядил дождь. Полуголые и дрожащие от холода мальчики поджидали их, сбившись в жалкие кучки. Клаттербак успел шлепнуться в грязь и теперь тихо скулил за деревом.
— Как же нам их делить? — задумался Поль.
— Понятия не имею, — отозвался мистер Прендергаст. — По правде сказать, не нравится мне эта затея.
Возник Филбрик — он был в пальто и котелке.
— Мисс Фейган передает вам свои извинения, но барьеры и шесты для прыжков она в свое время пустила на дрова. Говорит, что завтра попробует взять новые напрокат в Лландидно. Доктор надеется, что вы пока что-нибудь придумаете. А мне надо к садовникам, шатер дурацкий ставить.
— Спортивные состязания, на мой взгляд, куда хуже концертов, — заметил мистер Прендергаст. — Те хоть в помещении проводились. Господи, да я насквозь промок. Если б я знал про эти соревнования, я бы хоть обувь сдал в починку…
— Извините, пожалуйста, — подошел к ним Бест-Четвинд, — но мы совсем окоченели. Может быть, пора начинать?
— Давайте, — согласился Поль. — А что вы, собственно, должны делать?
— Нам надо разделиться и пробежать дистанцию.
— Прекрасно, тогда разбейтесь на четыре группы. Это оказалось не так-то просто. Дети требовали, чтобы в забеге принял участие и мистер Прендергаст. Наконец Поль возвестил:
— Первый забег. Дистанция — миля. Пренди, побудь-ка с ними, а мы с Филбриком пока постараемся как-то организовать прыжки.
— А что я должен делать? — забеспокоился мистер Прендергаст.
— Пусть мальчишки пробегут до замка и обратно, а ты запишешь тех, кто займет первые два места в каждом из забегов.
— Попробую, — грустно отозвался мистер Прендергаст. Поль с Филбриком двинулись к павильону.
— Я, между прочим, дворецкий, — заговорил Филбрик, — а вожусь с шатрами, точно бедуин какой.
— Это ненадолго, — заметил Поль.
— Я и сам здесь ненадолго, — ответил Филбрик. — Не для того я родился, чтобы быть на побегушках.
— Я вас понимаю.
— Знаете, почему я здесь оказался?
— Нет, — отрезал Поль. — Не знаю и знать не хочу, вам ясно?
— Сейчас я вам все расскажу, — продолжал как ни в чем не бывало Филбрик. — Вышла вот какая штука.
— Ваши гнусные признания меня не интересуют, сколько раз повторять.
— Они никакие не гнусные, — отвечал Филбрик. — Это история любви. И, скажу вам честно, я не знаю истории прекраснее. О сэре Соломоне Филбрике, наверное, слыхали?
— Нет.
— Не может быть! Не слыхали о старине Солли?
— Нет, а что?
— А то, что это я. И, смею вас уверить, к югу от моста Ватерлоо[9] это имя кое-что да значит. Скажите только: «Солли Филбрик из „Барашка и флага“, если будете в Лондоне, — поймете тогда, что такое слава».
— Хорошо, попробую.
— И учтите, я говорю: «Сэр Соломон Филбрик», но это так, больше для смеха. Так меня наши школьники называют. На самом-то деле я никакой не сэр, а самый обыкновенный Соломон Филбрик. Как вы или он. — Филбрик ткнул пальцем себе за спину, откуда слабо доносились команды мистера Прендергаста: «На старт, на старт, непослушные мальчишки!» — А они меня сэром величают. Из уважения.
— Когда я скомандую: «Внимание, марш», начинайте бег, — слышался голос мистера Прендергаста. — Итак, внимание, марш… Почему же вы стоите на месте? — И его призывы тотчас же утонули в звонких ребячьих протестах.
— И учтите, — не унимался Филбрик, — слава пришла ко мне не сразу. Вырос я среди грубых людей, ох каких грубых. Вы с Птенчиком Филбриком знакомы не были?
— Боюсь, что нет.
— Еще бы! Дело-то давнее. А ведь неплохой боксер был. Не скажу великий, — пил запойно, да и руки коротковаты, но свои пять фунтов за вечер он в нашем Ламбет-клубе зарабатывал исправно. К нему все там хорошо относились, а ведь иной раз налижется до чертиков, какой уж тут бокс. Короче, то был мой папаша, золотое сердце, но грубиян, что верно, то верно. Разнесчастную мою родительницу лупцевал — страшное дело. Пару раз за это в кутузку попадал, а как выпустят, он опять так наподдаст… Нынче таких людей уж не встретишь, образованные все больно стали, да и виски, между прочим, не подешевело… Птенчик из меня тоже хотел боксера сделать. По субботам я стоял с губкой у канатов в нашем клубе и кое-что, между прочим, зарабатывал, а ведь совсем сопляком был. В клубе я и познакомился с Тоби Кратвеллом, о нем тоже не слыхали?
— Мне, право, неловко, но не слыхал. Я вообще плохо знаю спортсменов.
— Спортсменов? Так, по-вашему, выходит, Тоби Кратвелл спортсмен? Вот умора! Тоби Кратвелл, — вновь оживился Филбрик, — это тот, кто свистнул буллеровские бриллианты в девятьсот двенадцатом году, обчистил Объединенный стальной трест в девятьсот десятом, а в четырнадцатом хорошенько выпотрошил сейфы на острове Уайт. Нет, кем-кем, а спортсменом Тоби Кратвелл отродясь не бывал. Хорош спортсмен! Знаете, какую штуку он выкинул с Альфом Ларриганом, когда тот закрутил было с одной его подружкой? Нет? Так слушайте. Был у Тоби знакомый доктор по фамилии Питерфилд, жил он на Харли-стрит, а пациентов у него хоть пруд пруди. Так вот Тоби кое-что про него знал. Питерфилд угробил очередную его девчонку, когда та пришла к нему, потому что не хотела рожать. Тоби про это пронюхал, так что доктор был у него в руках. Альфа он убивать не стал — не так был Тоби воспитан. Тоби вообще никого никогда не убивал, если не считать, конечно, всех этих поганых турок в войну, за что, если хотите знать, он орден заработал. Словом, подкараулил он Альфа, сводил его к доктору Питерфилду, ну и… — Филбрик перешел на шепот.
— Внимание, второй забег, приготовились. Если вы не побежите по команде «марш», я вас всех до одного дисквалифицирую, вы меня слышите? Внимание, марш…
— В общем, с той поры Альф Ларриган больше за девчонками не бегал. Хе-хе-хе. А вы говорите — спортсмен! Ну а мы с Тоби проработали на паях целых пять лет. Вместе Стальной трест чистили, вместе Буллера обрабатывали, и кое-что заработали. Тоби брал себе три четверти, как старший, но и я внакладе не оставался. Расстались мы уже перед самой войной. Тоби продолжал сейфы потрошить, а я обосновался в «Барашке и флаге», в том, который в Кембервелл-Грине, стало быть. Перед войной это была не пивная, а одно загляденье, да и теперь лучше нее в округе не найти, вы уж мне поверьте. Времена нынче, конечно, не те, но все равно жаловаться грех. Я и «Синематограф» приобрел там же, под боком. Будете в тех краях — заходите, сошлитесь на меня — для вас всегда контрамарочка найдется.
— Очень вам признателен.
— Сущие пустяки. Стало быть, началась война. Тоби за Дарданеллы орден получил и важной птицей заделался. Теперь он, фу-ты ну-ты, майор Кратвелл, член парламента от консерваторов, какую-то дыру на юге Англии представляет. А в пивной у меня всем распоряжалась моя толстуха. Я ведь женился — забыл вам рассказать. В невестах она была красавицей, только вот потом располнела. Обычное дело, при пивной-то. После войны дела наши пошли на убыль, а потом толстуха моя приказала долго жить. Сперва я не думал, что буду особо убиваться, располнела уж больно, повторяю, и вообще. Поначалу так оно и вышло, но когда я ее схоронил и все постепенно в свою колею входить стало, вдруг я затосковал. Почему да отчего, сам не знаю. Стал газеты читать. Раньше-то моя супруга мне вслух читала, выбирала, что ей больше нравилось, а я когда слушаю, когда нет, в общем, особо никогда не интересовался. Про преступления она никогда не читала, разве только убийство какое громкое. А я сразу взялся за уголовную хронику, и у себя в «Синематографе» ни одной картины про жуликов не пропускал. Спалось мне неважно, все лежу себе да былое вспоминаю. Я бы и по второму разу мог запросто жениться, за меня бы любая пошла, но мне чего-то другого все хотелось.
