– Что об этом говорить, – вздохнула фельдшерица. – Уж выехали, не позвонишь теперь, не посоветуешь… Может, еще раз попробовать уговорить Княжева.
– Таких Княжевых не уговаривать нужно! Я бы его, подлеца, под конвоем к прокурору! – вскипел лейтенант.
– Мертвое дело. Не прошибешь. Давайте думать, как самим вывезти.
– Что думать? – Фельдшерица безнадежно уставилась на язычок лампы. – На машине нельзя… Да и за машиной-то к тому же Княжеву иди кланяйся. Один выход: попробуем на лошади. Боюсь я этого – растрясет. Мука мученическая для человека.
Решили везти больного на подводе.
Сонный, суровым баском покашливающий дядя Данила (как его называла фельдшерица), без шапки, в пальто, из-под которого выглядывали белые подштанники, тонущие в голенищах резиновых сапог, вывел брюхастую лошаденку, запряг в телегу. Набросали сена, укрыли сено холстинным половичком. Фельдшерица принесла из своей комнаты две подушки. С помощью дяди Данилы вынесли на брезенте парня. Когда укладывали, больной стонал, скрежетал зубами.
– Потерпи, дорогой, будь умницей. Потерпи, – уговаривала его фельдшерица, укрывая одеялом. – Вот видишь, славно тебя пристроили. Тепло будет.
– Одеться мне, Константиновна? Помочь везти-то? – спросил дядя Данила.
– Не надо. Иди спать. Со мной вон шофер поедет. Да и лейтенант с женой собираются проводить, – ответила девушка.
Заготовитель, вновь облаченный в свой обширный, стоящий коробом плащ, прощался.
– Ты, парень, не бойся. В случае чего, судить будут, мы за тебя слово скажем, – утешал он Василия. – А вы, гражданин военный, как свои вещички отыщете, возвращайтесь сюда и стучитесь, по этому порядку пятый дом. Там у меня сноха живет. Переночуете. Ну, счастливо вам довезти человека. Счастливо…
Василий взял в руки вожжи. Жена лейтенанта и фельдшерица с минуту поспорили, кому ехать в ногах у больного, уступали друг другу это право. Тронулись… При первом же толчке парень застонал…
Кое– как дотянули только до маленькой деревеньки Башьяновки, лежащей на дороге в четырех километрах от села. Василий обессилел от криков раненого. Парень умолял хриплым голосом:
– Остановитесь! Все одно мне помирать!… Остановитесь!… Прошу!… Умру, так в покое! Ой, мочи нет! Ой, стойте же!
В Башьяновке привернули к первому же дому. Василий утер рукавом лицо:
– Сил нет больше слушать.
Женщины, всю дорогу утешавшие, теперь подавленно молчали. Лейтенант подошел к жене:
– Наташа, жди меня здесь. Я пойду.
– Куда?
– Обратно в село. Я этого подлеца вытащу! Я вырву у него трактор. Если не даст, в каждый дом стучать буду. Весь народ на ноги подниму. Бунт устрою! Вырву трактор!
Он бросился в темноту.
– Я с ним пойду, – рванулся Василий.
– Нет-нет, случись что – мы одни, – остановила фельдшерица. – Он добьется…– Помолчав, спросила жену лейтенанта: – Давно вы замужем?
– Третьего дня расписались.
– Счастливая…
Жена лейтенанта промолчала. Василий не увидел, но почувствовал, как она боязливо покосилась на него – не возразит ли. А Василию почему-то припомнилась Груня Быстряк, библиотекарша в селе Заустьянском: крупное белое лицо, брови чуть-чуть намечены, если глядеть сбоку, золотятся, только коротенькие ресницы темные. Другие ребята говорят: ничего особенного, а ему нравится. Умная… И то, у реки жить да не знать, как плавать, – среди книг сидит. От этого воспоминания тоска сжала сердце: арестуют, судить будут. И так-то он ей не пара: шофер, семилетку не кончил, одна наука – крути баранку. Теперь и вовсе отвернется – какой девке охота ждать осужденного. Мечтал тайком о жене, о своем доме, надеялся, жил, как умел, – и вот сегодня все к черту, жизнь колесом, перекалечило ее. Не смей мечтать, не смей надеяться. Тяжело и жутко заглядывать в завтрашний день.
Девушка– фельдшерица, привалившись грудью к грядке телеги, говорила задумчиво:
– Да, счастливая… Все девчата знакомые скрывают, что им замуж охота. А зачем скрывать? Найти хорошего человека и прожить с ним спокойно, без ссор, умно – это разве не счастье? А кто от счастья отказывается?
– Вы не замужем? – спросила жена лейтенанта.
– Нет.
– Значит, найдете человека.
– Где мне! Я некрасивая, я конопатая и скучная, наверное. Присватывается ко мне тракторист Пашка Мигушин, так это находка небольшая: слова без чего-нибудь пакостного не скажет, да и выпивает частенько. Как заявится, гоню от себя… Ой, да вы устали, еле на ногах стоите! Пойдемте в избу, я провожу. Идемте, идемте, что зря торчать в этой сырости.
Женщины ушли. Василий остался один.
Только сейчас он заметил, что погода разгуливается: упрямо дуeт ровный, напористый ветерок – от него холодно во влажной одежде; тучи на небе прорвались, сквозь прорывы видны крупные, водянисто расплывшиеся звезды. На окраине деревеньки – глухая тишина, ни скрипа, ни шороха, только, когда с напряжением вслушиваешься, со всех сторон доносятся непонятные звуки – тяжелые ли капли падают с крыш, лопаются ли пузыри на лужах, расползается ли земля от обилия воды?… Василий, закинув голову, смотрел на звезды, слушал эти звуки всеобъемлющей сырости и думал о чем-то большом, неясном, о таком, которое никак бы не смог рассказать словами.
Много пассажиров перевез Василий на своей машине от Густого Бора до станции и обратно. Для чего он их возил? Чтоб вышибить деньгу. Считал – так и должно быть. Сейчас хотелось сделать что-то большое, чем-то хорошим удивить людей. Что сделать? Как удивить? Он не знал. Было лишь желание непонятное, незнакомое, тревожащее.
– Друг…– слабо позвал раненый, и Василий вздрогнул. – Должно каюк мне.
– Ты брось дурить. Вот сейчас трактор придет. Лейтенант побежал доставать. Парень пробивной – достанет.
– Нутро разрывает…
– А ты лежи, не шевелись… Думай о чем-нибудь. Старайся забыть о болезни, думай, легче переносить-то… Эх, как это ты не сумел? Старухи выскочили, а ты сплоховал.
– Там борт был проволокой прикручен… Голенищем зацепил… Замешкался…
– За проволоку? Эх!
Разговаривал с Княжевым, помогал запрягать лошадь, вез по разбитой дороге кричащего раненого – все это время ни на минуту не покидало Василия лихорадочное беспокойство: скорей, только скорей! Оставшись один, глядя на размытые звезды, на расплывшиеся в ночной тьме деревья, он забылся, успокоился… Сейчас же, наклонившись над парнем, всматриваясь в темное лицо на белой подушке, улавливая сухой, болезненный блеск его глаз, Василий почувствовал, как с новой силой заметалась в тревоге изболевшаяся душа: «Ждем! Стоим! Время идет!… Где же трактор? Эх, этот Княжев! Будь он проклят!»
Лошадь, дремавшая в оглоблях, потянулась вперед, лениво захрупала сеном. Тихо кругом, спят люди. Нет другого выхода, как только ждать, ждать, ждать! А ждать тяжело! Ждать невыносимо!
Где– то по знакомой Василию дороге едет теперь человек, он могущественный, он сильный, он один, только он может помочь этому парню. Вместе с болью за свою беспомощность появилась благоговейная зависть к тому неизвестному, наделенному дерзким умением человеку. Он может отогнать смерть! Вот бы стать таким, жизни бы своей не жалел, покоя не знал, ходил бы от больного к больному, приносил здоровье. Недоступное, великое счастье! Из дому вышла фельдшерица, приблизилась к телеге, спросила пригибаясь:
– Как наш больной?
– Мучается.
– Трактора что-то долго нет.
Василий застыл на секунду, с напряжением вслушался – а вдруг да как раз в эту минуту донесется стук мотора. Но лишь лошадь шелестела сеном да воздух был заполнен таинственными звуками залитой дождями земли. Василий ответил:
– Будет трактор.
– Конечно, будет.
От девушки, побывшей в избе, шел какой-то теплый, чуть кисловатый домашний запах. Платок ее сбился на затылок, открыл густые волосы, черты лица расплылись в темноте. Она, невысокая, чем-то уютная, успокаивающая, и своим видом и ровным голосом стала близка Василию: желания у них одни, боль одинаковая, понимают друг друга с полуслова, даже удивительно, что всего каких-нибудь четыре часа назад они не были знакомы.
– Вы много спасли больных?
Девушка подумала и ответила:
– Да ни одного.
– Как это? – тайком обиделся Василий.
– Ко мне все с пустяками приходят: гриппом заболеют или же бабка Казачиха с ревматизмом своим заглянет. Выпишешь рецепт на порошки, на бутылку скипидара, – какая уж тут спасительница.
– Ну, а хирург?…
– Виктор-то Иванович? Он многих спас. Знаете такого Леснякова Федора Ефимовича? На ссыпном пункте работает. Умирал от язвы желудка… Что это?…– Девушка замолчала, прислушалась.
Но все было по-прежнему, лишь от слабого ветерка тронулись шелестом деревья и стихли.
Тянулось время. На небе стали отчетливо заметны рваные облака, на грязной дороге можно было различить рваные вмятины, комковатые выступы, а на стенах избы – каждое бревно: светлело…
