Ник протер сковородку и положил рюкзак у передней стенки шалаша. Поверх подстилки из веток было разостлано одеяло. Он развернул второе одеяло и подоткнул под первое с Махониной стороны; наполнил холодной ручьевой водой оловянное двухквартовое ведерко, в котором готовил чай. Когда Ник вернулся от ручья, сестра уже спала, положив под голову, как подушку, обернутые джинсами мокасины. Он поцеловал ее, но она не проснулась, и он накинул свою старую куртку и стал шарить среди вещей, ища бутылку с виски.
Открыв ее и понюхав (запах был очень хорош), Ник зачерпнул полчашки воды из ведерка, с которым ходил к ручью, и налил туда немного виски. Потом он сел и начал очень медленно пить, задерживая разведенное виски под языком и только потом медленно втягивая его на язык и глотая.
От дуновения ночного ветра ярче вспыхнули угольки в костре, и, наслаждаясь вкусом виски с холодной водой, он смотрел на угли и думал. Допив из чашки, он зачерпнул еще холодной воды, выпил ее и лег. Карабин лежал у левой ноги, под головой была отличная жесткая подушка из закатанных в брюки мокасин, и он плотно завернулся в свой край одеяла, вспомнил положенные слова молитвы и заснул.
Ночью ему стало холодно, и он укрыл сестру курткой, а сам перекатился поближе, чтобы завернуться еще плотнее в свою половину одеяла. Нащупав карабин, он снова подтянул его к левой ноге. Воздух был холодным и резким, и каждый вдох был полон запахом хвои и смолы от срубленных веток. Только проснувшись от холода, он понял, до чего он устал. Теперь ему было опять хорошо и уютно, и, ощутив спиной теплое тело сестры, он подумал: «Я должен все делать для нее, чтобы она была счастлива и вернулась домой в полном порядке». Вслушался в ее дыхание, в тишину ночи и снова уснул.
Когда Ник проснулся, рассвело ровно настолько, что завиднелись далекие холмы за болотом. Он полежал тихо, потянулся, напрягая сонные мускулы, сел, натянул штаны, надел мокасины. Сестра спала, уткнув подбородок в воротник его теплой куртки. Смуглая кожа ее высоких, усыпанных веснушками скул розовела из-под загара. Остриженные волосы открывали красивый абрис головы, подчеркивая прямизну носа и аккуратную форму ушей. Ему захотелось нарисовать ее портрет, и он стал смотреть, как длинные ресницы лежат на ее щеке.
Она похожа на дикого зверька, подумал Ник Адамс. И спит так же. Как бы ты описал ее голову, думал он. Пожалуй, самое правильное — это как будто ей волосы обкромсали на плахе топором. Скульптурная внешность.
Он очень любил сестру, а она любила его чересчур сильно. Но это, думал он, еще придет в норму. По крайней мере должно.
Зачем будить человека, думал он. Как же она устала, если я так устал. Если ничего не стрясется, то мы все делаем правильно: скрыться из виду, чтобы улегся шум и перестал здесь торчать приезжий. Все равно, надо ее лучше кормить. Просто позор, что я не припас ничего вкусного.
Правда, мы много всего взяли. Рюкзак был очень тяжел. Сегодня пойдем за ягодами. Если удастся, хорошо бы добыть пару куропаток. А можно грибов набрать. Надо быть аккуратней с беконом, но ведь есть жир, так что можно и обойтись. Может, все-таки ей вчера мало было. Она привыкла пить много молока и любит сладкое. Не думай ты об этом, все будет хорошо. Хорошо, что она любит форель. Вкусно было. Не бойся ты за нее. Она отлично все съест. Но ты, брат, ее не перекормил. Чем ей сейчас просыпаться, пусть поспит. У тебя масса дел.
Он очень осторожно начал доставать из рюкзака вещи. Сестра улыбнулась во сне. От улыбки смуглая кожа ее скул натянулась, и из-под смуглоты выступил нежный розоватый оттенок. Она не проснулась, и Ник стал готовить все, чтобы развести костер и сделать завтрак. Дров было вдоволь. Он соорудил костерок и на скорую руку вскипятил чай. Ник выпил чай с жадностью, съел три сушеных абрикоса и попытался вчитаться в «Лорну Дун». Но он уже читал ее. В ней не было больше чуда, и он понял, что взял с собой эту книжку зря.
Вчера вечером, сделав лагерь, Ник замочил в банке несколько сушеных слив. Теперь он придвинул их к огню повариться, взял из рюкзака гречневую муку и замесил с водой в эмалированной кастрюльке, чтобы взбить тесто. Банка с растительным жиром была близко.
Он срезал верх у пустого мешочка из-под муки и, завернув начатый брикет, крепко завязал леской. Махоня захватила четыре мешочка из-под муки, и Ник гордился ею.
Ник перемешал тесто, поставил сковородку на огонь и распустил жир, размазав его прикрепленным к палочке куском ткани. Сперва сковородка тускло заблестела, потом начала шипеть и плеваться. Тогда он положил еще жира, аккуратно вылил все тесто и стал смотреть, как оно пошло пузырями и как запекаются края. Тесто поднялось, на нем проявилась фактура, обозначился серый цвет. Только что срезанной палочкой он снял лепешку, подбросил и поймал, перевернув вверх темной поджаренной стороной. Вторая сторона зашипела. Он ощущал вес лепешки и видел, как она подымается на сковородке.
— Доброе утро,— сказала сестра,— Я очень заспалась?
— Все нормально, чертенок.
Подол рубашки закрывал ее загорелые ноги.
— Ты уже все сделал.
— Нет, только что начал печь лепешки.
— Пахнет уже замечательно, да? Пойду умоюсь к ручью, потом приду помогать.
— Не вздумай мыться в ручье.
— А я не бледнолицая, — сказала она, зайдя в шалаш.— Где ты оставил мыло?
— Возле ручья. Там пустая жестянка из-под сала. Масло принеси, ладно? Оно в ручье.
— Я сейчас.
Там было завернуто в клеенку полфунта масла. Она принесла его в банке из-под сала.
Лепешки они съели с маслом и сиропом «Старый сруб» из жестяной банки в виде бревенчатого домика. Верхушка трубы отвинчивалась, и сироп выливался из трубы. Оба проголодались, и вкус лепешек был восхитителен. Масло таяло и, смешиваясь с сиропом, стекало в разрезы. Они съели сливы, выпили сок и потом пили чай из тех же кружек.
— У слив вкус праздника,— сказала Махоня. — Подумай об этом. Как ты спал, Ники?
— Хорошо.
— Спасибо, что укрыл меня курткой. Славная была ночь.
— Угу. Ты всю ночь спала?
— Я и сейчас сплю. Ники, а может, мы здесь останемся насовсем?
— Пожалуй, нет. Ты вырастешь, тебе надо будет выйти замуж.
— Я все равно собираюсь за тебя выйти замуж. Я буду твоей гражданской женой. Я о таком в газете читала.
— Так вот где ты прочла про неписаные правила.
— А как же. Я буду твоей гражданской женой согласно неписаным правилам. А что, нельзя?
— Нет.
— Все равно буду, вот увидишь. Все, что нам надо, это прожить несколько времени как муж и жена. На этот раз им придется уступить. Как с законом о поселенцах.
— Но меня-то ты не проведешь.
— Да тебе деться некуда! Таковы неписаные правила. Я уже сто раз все обдумала. Закажу визитные карточки: Кросс-Вилледж, штат Мичиган, гражданская жена мистера Адамса, и буду раздавать их по несколько штук в год, пока не пройдет достаточно времени.
— Не думаю, чтобы такой фокус сработал.
— Могу по-другому. Пока я несовершеннолетняя, родим одного или двух детей, и по неписаным правилам ты должен будешь на мне жениться.
— Неписаные правила не в том заключаются.
— Я в них малость запуталась.
— Кстати, еще пока неизвестно, выполняются они или нет.
— Должны выполняться,— сказала она.— Мистер Тоу на них очень рассчитывает.
— Мистер Toy может и ошибиться.
— Ну да, Ники, мистер Тоу их почти что сам выдумал.
— Я думал, это его адвокат.
— А мистер Toy их все равно первый начал использовать.
— Не нравится мне мистер Тоу,— сказал Ник Адамс.
— Подумаешь! Мне тоже в нем не все нравится. Но ведь он, правда, сделал газету интереснее?
— Он дает людям новый объект для ненависти.
— Они и мистера Стэнфорда Уайта ненавидят.
— По-моему, они им обоим завидуют.
— Наверно, ты прав, Ники. Так же, как нам.
— Ты думаешь, нам сейчас кто-нибудь завидует?
— Сейчас, может быть, и нет. Мать наверняка решит, что мы, погрязши в грехе и мерзости, бежим от законной кары. Хорошо, что она не знает, что я доставала для тебя виски.
— Вчера я пробовал. Очень хорошее.
— Вот здорово. Раньше я никогда не пробовала красть виски. Правда, хорошо, что оно хорошее? Я уж думала, что у них вообще не может быть ничего хорошего.
— И так я слишком много про них думаю. Хватит о них,— сказал Ник Адамс.
— Ладно. Чем мы сегодня займемся?
— Чем бы ты хотела заняться?
— Я бы хотела пойти в магазин к мистеру Джону и взять у него все, что нам нужно.
— Не получится.
— Знаю. На самом деле, что ты на сегодня решил?
— Надо обязательно набрать ягод, а я должен добыть куропатку, хотя бы одну. Форель есть всегда, но я не хочу, чтобы она тебе надоела.
— А тебе когда-нибудь надоедала форель?
— Нет, но говорят, что она иногда надоедает.
— Мне не надоест,— сказала Махоня.— Щуки могут надоесть, а окуни или форель — никогда. Точно, Ники. Не сомневайся.
