Маргарита Степановна. Успокойтесь, тетушка, мне и самой он не очень нравится! Я хотела только, чтоб всем родным было известно, какие предлагают партии моей дочери, а теперь скажу вам, кто еще сватается за нашу Эме. Ну, этот жених, я думаю, вам больше понравится.
Черново-Сусальская (с любопытством). А кто же это такой, невестушка?
Маргарита Степановна. Федор Николаевич Журков.
Черново-Сусальская (с необычайной живостию). Кто-с?… Журков, Федор Николаевич?
Тетушка. Вот, матушка, человек порядочный, с рассудком, богат, смотрит в генералы — хороший человек!
Князь Бубликов. Позвольте, да он, кажется, из даточных?
Тетушка. И, что ты, князь! Да я с его бабушкой была знакома и батюшку-то его знала — природный дворянин.
Барашев. Рожденье что такое — это случай; но образование, цивилизация — вот это дело другое. А мне кажется, что этот господин Журков…
Тетушка. Ну да, человек неученый, это правда. Ох, да ученые-то мне уж надоели!
Черново-Сусальская (которая во все это время нюхала спирт). Позвольте ж вас спросить, невестушка: Федор Николаевич вам сделал предложенье?
Маргарита Степановна. Нет еще, ма шер; но мне сказывали люди…
Черново-Сусальская. Верные-то люди иногда врут вздор, невестушка.
Маргарита Степановна. Как вздор? Да почему ж вы это думаете?
Черново-Сусальская. Да так! Эти верные-то люди беспрестанно всех женят, а поглядишь — никто не женат.
Маргарита Степановна. Что вы этим хотите сказать?
Черново-Сусальская. Ничего! Только мне кажется, вы ошибаетесь, невестушка!.. Ну, может быть, он так, без всякого намерения, сказал лишнее слово с вашей Любовью Дмитриевной, а вы уж тотчас…
Маргарита Степановна. Тотчас?… Что такое тотчас?… Нет, Настасья Никитична, извините, — я никого не ловлю; я не вожу Эме каждый вторник в собранье! Она у меня не смеет никого интриговать под маскою…
Черново-Сусальская. Ах, боже мой, да это уже личности!..
Тетушка. Что за личности, матушка? О твоей Зеничке и речи нет.
Черново-Сусальская. Опять Зеничка!.. Да оставьте нас в покое, Маремьяна Сергеевна. Извините, невестушка, мне некогда!.. Право, я вам советую не слишком верить всему, что говорят. И то и другое говорят, а глядишь, выйдут всё сплетни… Прощайте!
Маргарита Степановна. Прощайте, Настасья Никитична! Я вас не смею удерживать: вы сегодня в каком-то странном расположении… (Провожает Черново-Сусальскую до гостиной. Барашев и князь Бубликов встают.) А вы, мои родные, куда?
Князь Бубликов. Меня дожидаются в Английском клубе. (Вполголоса.) Я завтра заеду к вам часу в восьмом после обеда. (Откланивается и уходит.)
Барашев. У меня сегодня ужинает один вояжер-француз, член оппозиции, весьма замечательный человек. В десять часов я должен быть непременно дома. (Тихо хозяйке.) Я завтра заверну к вам в одиннадцать часов утра. (Кланяется и уходит.)
Маргарита Степановна. Что это сделалось с Настасьей Никитичной?
Тетушка. И, мать моя, да неужли ты не видишь, что она прочит за Федора Николаевича свою Зеничку? Уж она два месяца как его ловит. На том стоит, матушка!.. Четырех дочерей выдала этак замуж. Вот старшую-то дочь, Феничку, как она обвенчала с этим простофилею Иваном Ивановичем Баклашкиным? Сидит он однажды с глазку на глазок с Феничкой, вдруг Феничке дурно, — а маменька и тут! — «Что такое? Предложение, дескать, сделал?» А он, голубчик, и не думал!.. Откуда ни взялись родные, братья: «Честь имеем поздравить!» Образ со стены — благословляй! Не дали дураку опомниться. Ну а там, известное дело, — нельзя ж благородную девицу компрометировать: хоть в петлю полезай, да женись!.. Э, да что и говорить, — она весь век этим промышляла!.. Однако ж, племянница, прощай, — пора домой!
Маргарита Степановна. Ну что, тетушка, как же вы решили?
Тетушка. Да что, матушка, коли Федор Николаевич сделал предложение, так с богом! Да я завтра буду у тебя обедать, так мы еще об этом поговорим. Прощай, мой друг! Прощай, Агашенька! (Идет вон из комнаты. Маргарита Степановна и княжна Горенская провожают ее до передней.)
Когда хозяйка и сестра ее воротились в диванную, я стал с ними прощаться.
— Останьтесь, братец, — сказала Маргарита Степановна, — отужинайте с нами… Да что ж это Эме так загулялась по саду? Эй, девка, ступай в сад, проси к нам Любовь Дмитриевну и Александра Васильевича: «Сыро, дескать, пожалуйте домой!» Что это, братец, — продолжала она, обращаясь ко мне, — мы меж собой по-родственному говорили, рассуждали, а вы хоть бы словечко вымолвили!
— Да что ж мне было говорить? — отвечал я. — Дело другое, если б я знал этих господ, о которых шла речь.
— А вы их не знаете?
— В первый раз отроду имена их слышал.
— В самом деле?… Ну, однако ж, все-таки, как вы думаете?
— Я, право, ничего не могу вам сказать.
— Не правда ли, что Федор Николаевич Журков всех выгоднее?…
— Это должны решить вы, а не я.
— О, нет, я уж напугана; я не намерена ничего брать на себя: как хотят родные! Конечно, Федор Николаевич такой жених, какого лучше и желать нельзя…
— Но если он в самом деле человек вовсе не образованный?…
— У него полторы тысячи душ, братец.
— Это очень хорошо, не спорю…
— И ни одной заложенной души в опекунском совете, — я уж справлялась.
— И это недурно; но, если позволите мне сказать…
— На хорошей дороге, батюшка: полковник, на днях генерал…
— Все это прекрасно; но вы дали такое блестящее образование вашей дочери, так, может быть…
— О, об этом не беспокойтесь! Эме выйдет замуж за того, кого я назначу. Да и как ей можно выбирать самой: она еще дитя!
— Да, конечно… А позвольте вас спросить, как вам родня Зорин?
— Александр? Внучатный племянник.
— Не ближе?… Внучатный… следовательно, он может жениться на своей кузине?
— Что вы, что вы! Александр?… Слышишь, ма шер, что говорит Богдан Ильич?
— Помилуйте! — вскричала княжна Горенская. — Александр, этот ребенок!..
— Ну смотрите! — сказал я. — Эти ребятишки в гусарских мундирах да с черными усами сплошь женятся, и даже иногда не спросясь у старших.
— Какие у вас странные идеи, Богдан Ильич! — сказала Маргарита Степановна. — И как придет в голову!..
— Давно живу, сестрица. Однако ж прощайте! Вы знаете, как мне далеко ехать.
Хозяйка стала меня уговаривать, чтоб я остался ужинать, но я кой-как отделался. Пока мой кучер Федор садился на козлы, что обыкновенно продолжалось несколько минут, я стоял на крыльце, и в двух шагах от меня, за углом дома, происходил нижеследующий разговор между двумя горничными и одним лакеем.
— Ну что, Матрена? — говорила одна из девушек.
— Да что: обегала весь сад, — ни бешеной собаки!
— Да ты была в вишневой куртине? — спросил лакей.
— Вот еще! Я и за тепличку ходила, — нигде нет.
— А садовника спрашивала?
— Хорош садовник!.. Калитка в переулок отперта, а он спит себе как убитый…
Тут подали мою коляску, и я отправился. На другой день рано поутру я поехал на богомолье к Троице, а оттуда завернул в Новый Иерусалим. Путешествие мое продолжалось четверо суток. Возвратясь в Москву, я нашел в моем кабинете, на письменном столе, две визитные карточки с загнутыми углами и, признаюсь, вовсе не удивился, когда прочел на одной из них: «Любовь Дмитриевна Зорина, урожденная Барашева».
Бяше град Москва видети велик и чуден град
и много множество людей в нем кипяше богатством и славою.
Ростовский летописец
На прошлой неделе сосед мой, Николай Степанович Соликамский, обещал завернуть ко мне сегодня часов в девять поутру, чтоб ехать вместе в Оружейную палату. Николай Степанович принадлежит к весьма малому числу моих искренних приятелей; он почти одних со мною лет, бездетный вдовец, великий антикварий и ужасный библиоман. Конечно, не у многих найдется такое любопытное собрание старинных русских печатных книг и манускриптов, из которых, однако ж, иные весьма для меня подозрительны, а особливо какой-то исписанный бог знает какими буквами бесконечный свиток, который, по мнению моего приятеля, есть истинный и подлинный список «Слова о полку Игоревом». Николай Степанович очень добрый, умный и образованный человек, но у него есть одна слабость, впрочем самая невинная и безгрешная: он видит везде славян, находит во всех древних языках сходство с славянским языком, и даже не шутя готов уверять, что греки Омировой «Илиады» все чистой славянской породы. Не знаю наверно, а кажется, ему первому пришла в голову догадка, что царя Менелая прозвали этим именем, потому что он со всеми ругался и что ему часто говорили: «Мене лай!» Несмотря, однако ж, на эту странную славяноманию, он человек истинно ученый и, конечно, один из первых русских археологов нашего времени. Прождав его к себе с полчаса, я подумал наконец, что он купил на Смоленском рынке какой-нибудь древний манускрипт или выменял у раскольника старинный требник, занялся поверкою текста и решительно забыл свое обещание. Читать мне не хотелось; вот от нечего делать я присел к письменному столу, взял в правую руку перо, указательным пальцем левой руки уперся в лоб и начал думать… «Писать — да о чем?» При этом вопросе, который я задал самому себе, глаза мои нечаянно остановились на большом плане Москвы, который висит у меня в кабинете. «О чем? — повторил я. — Да я еще ничего не писал о московской старине; чего же лучше: давай писать об основании Москвы!»
