— Я не могу, — сказала она Пинсенту, — согласиться на предложение, которое вы, как сами в том признались, делаете мне без ведома ваших родных. Они, я в том уверена, не одобрили бы этого шага. Слишком уж мы не ровня. Здесь вы ко мне очень добры… слишком добры и любезны, милый мистер Пинсент… Но ведь я — немногим лучше, чем приживалка.
— Приживалка? — взорвался Пинсент. — Да кто вас такой считает? Вы ровня любой герцогине.
— Я и дома приживалка, — тихо возразила Лора, — да к иному и не стремлюсь. Оставшись в раннем детстве бедной сиротой, я обрела нежнейшую, добрейшую мать, и я дала себе слово, что никогда, никогда ее не покину. Прошу вас, не говорите больше об этом здесь, в доме вашей тетушки… да и вообще нигде. Этому не бывать.
— А если леди Рокминстер сама вас попросит, вы согласны ее выслушать? — пылко спросил Пинсент.
— Нет. И, пожалуйста, не говорите больше об этом, не то я отсюда уеду. — И с этими словами она вышла из комнаты.
Пинсент не стал просить леди Рокминстер ходатайствовать за него: он понял, что это бесполезно. И больше он не заговаривал на эту тему ни с Лорой, ни с кем-либо еще.
Когда "Уолтер Лорэн" был наконец опубликован, он не только удостоился похвалы критиков менее пристрастных, чем миссис Пенденнис, но, по счастью для Пена, пришелся по вкусу публике и быстро приобрел многочисленных читателей. Не прошло и двух месяцев, как Пен с приятным удивлением прочел в газетах о выходе в свет второго издания. Читать и пересылать домой отзывы на книгу, появившиеся в нескольких журналах и газетах, тоже доставляло ему большое удовольствие. Упреки критиков не огорчали его сверх меры: по доброте сердечной он принимал их порицания вполне смиренно. И похвалы не кружили ему голову, ибо он, как почти всякий честный человек, имел собственное мнение о своей работе, и, когда критик хвалил его не к месту, это скорее обижало его, нежели радовало. Но поистине отрадно ему было посылать особенно хвалебные отзывы в Фэрокс и думать о том, какую радость они доставят его матери. Есть натуры (как уже говорилось, Пенденнис, очевидно, был из их числа), которые смягчаются и расцветают под воздействием удачи и поклонения; есть и люди другого рода, которых успех делает высокомерными и черствыми. Счастлив тот, кто при всех обстоятельствах сохраняет скромность и добрый нрав! Счастлив тот, кто, будучи с детства воспитан на примере благородства и в понятиях чести, научился достойно принимать любые подарки, какие посылает ему судьба.
Взращенное, подобно сомнительному ходатаю по делам, на задворках больших юридических корпораций, Подворье Шепхерда до сих пор обретается неподалеку от Линкольнс-Инн-Филдс и Темпла. Где-то позади черных фронтонов и закоптелых труб Уич-стрит, Холивелл-стрит, Чансери-лейн ютится этот квадратный двор, скрытый от внешнего мира; и ведут к нему узкие переулки и кривые сумрачные проезды, в которые забывает заглядывать солнце. Вдоль стен и в темных витринах выставили свои товары старьевщики, торговки фруктовыми и миндальными леденцами, продавцы картинок из театральной жизни на потребу молодым людям, скупщики подержанной мебели и постельных принадлежностей, вид которых менее всего располагает ко сну. У каждой двери по нескольку звонков; несчетные стайки замызганных ребятишек собираются у каждого крыльца либо вокруг разносчиков, забредающих со своими лотками в эти дворы, где по мокрому булыжнику стучат деревянные подошвы и никогда не просыхают грязные лужи. Уличные певцы распевают здесь охрипшими, замогильными голосами свои песенки, высмеивающие правительство вигов, или епископов и прочее высокое духовенство, или немецких родственников некоей царствующей фамилии; расставляет свои ширмы Панч, — ему здесь всегда обеспечена публика, а изредка перепадает и полпенни от обитателей битком набитых домов; женщины визгливо орут на детишек, которых так и тянет к сточной канаве, а не то во весь голос честят мужей, что шатаясь плетутся из кабака; неустанно живут и шумят эти дворы, через которые входишь в тихий, старомодный квадратный садик Подворья Шепхерда. Посредине, на кусочке чахлого газона, возвышается статуя Шепхерда, обнесенная железной оградой от набегов детворы. С одной стороны квадрат замыкает большая зала бывшей корпорации, на стене которой изображен герб основателя; высокие, старинные жилые помещения расположены вдоль двух других его сторон и над аркой центральных ворот, что ведут на Олдкаслстрит, а оттуда — на простор широкой улицы.
Когда-то, возможно, в этом Подворье жили одни юристы, но уже давно сюда допущены и посторонние, и теперь здесь, сколько мне известно, не найти ни одной крупной юридической фирмы. В нижнем этаже одно помещение занимает контора медных рудников Полвидл и Тредидлум, другое — Регистрация патентов на изобретения и компания "Союз таланта и капитала". Единственный, чье имя значится и здесь, и в "Справочнике юристов", — это мистер Кэмпион, обладатель пышных усов и фаэтона, в котором он приезжает сюда раза два-три в неделю: у него есть и другая контора, на Керзон-стрит в Вест-Энде, где миссис Кэмпион принимает титулованных и прочих дворян, которым ее супруг ссужает деньги. Там, и на своих глянцевитых визитных карточках, он — мистер Сомерсет Кэмпион; здесь он — "Кэмпион и Кo", и вся фирма носит такие же бородки, как та, что растет у него под нижней губой. Любо-дорого смотреть, как сияет гербами сбруя, когда его фаэтон подкатывает к дверям конторы. Лошадь нетерпеливо грызет удила, из ноздрей у нее летит пена. Вожжи и штаны грума сверкают белизной, весь выезд, словно солнце, озаряет этот темноватый уголок.
Наш старый приятель капитан Костиган часто любуется коляской Кэмпиона, когда бродит по двору в халате и ночных туфлях, нахлобучив на бровь свою ветхую шляпу. Здесь он, если позволяет погода, греется после завтрака на солнышке, а не то заходит в сторожку, гладит по головке детей и беседует с миссис Болтон про театр и про "мою дочь леди Мирабель". Миссис Болтон и сама когда-то подвизалась на сцене — танцевала в театре — "Сэдлерс-Уэлз" тринадцатой из сорока учениц мистера Сэрла.
Костиган живет на четвертом этаже дома э 4, в тех комнатах, которые раньше занимал мистер Подмор, чья фамилия до сих пор красуется на двери (к слову сказать, в Подворье Шепхерда почти на всех дверях красуются чужие фамилии). Когда Чарли Подмор (приятный тенор, известный по Друрилейнскому театру и по концертам в Черной Кухне) женился и переехал в Ламбет, он уступил свою квартиру мистеру Баузу и капитану Костигану; теперь они живут там вместе, и в теплые дни, когда окна отворены, можно услышать, как мистер Бауз играет на фортепьяно — либо для собственного удовольствия, либо занимаясь с одной из своих немногочисленных учениц. В их числе — Фанни Болтон, дочка сторожа, которая наслышана о театральных триумфах своей мамаши и жаждет пойти по ее стопам. У Фанни хороший голос, миловидное личико и подходящая для сцены фигурка; она убирает комнаты, стелет постели и готовит завтрак для Костигана и Бауза, а последний взамен обучает ее музыке и пению. Капитан, на ее взгляд, — самый распрекрасный джентльмен (если б не это его несчастное пристрастие к спиртному, но настоящие господа, наверно, все такие), и она свято верит всем его россказням; мистера Бауза она тоже очень любит и очень ему благодарна, а этот застенчивый старый чудак отвечает ей отеческой нежностью — ведь сердце у него на редкость доброе и ему непременно нужно кого-нибудь любить, иначе для него жизнь не в жизнь.
У скромной двери Костигана в Подворье Шепхерда не раз останавливались коляски знатных гостей. Послушать его утром (ибо вечерние его песни звучат куда печальнее), так можно подумать, что сэр Чарльз и леди Мирабель только и делают, что ездят к нему в гости и привозят избранных друзей из высшего общества навестить "старика, честного старого капитана в отставке, бедного старого Джека Костигана", как он себя называет.
Леди Мирабель и правда завезла ему карточку своего супруга (карточка эта уже много месяцев как торчит из-за рамы маленького зеркала над камином в гостиной у капитана) и сама несколько раз наведывалась к отцу, но все это было уже давно. Женщина добрая и не склонная пренебрегать своими обязанностями, она, став женой сэра Чарльза, положила отцу небольшой пенсион и время от времени приглашала его к, обеду. Поначалу бедный Кос вел себя "в высшем кругу светского общества", как он именовал дом своей дочери и зятя, безобидно, хоть и нелепо. Он облекался в свой лучший наряд и речь свою облекал в самые длинные и пышные слова, какие только имелись в его лексиконе, а держался с такой торжественностью, что все, кто его видел и слышал, бывали безмерно поражены. "Изволили вы нынче кататься в парке, миледи? — спрашивал он у дочери. — Я тщетно искал глазами ваш экипаж. — Бедный старик не сподобился взглянуть на колесницу своей дочери. — Сэр Чарльз, я видел ваше имя в списке присутствовавших на высочайшем приеме. На многих, многих таких приемах в Дублинском замке побывал в свое время бедный старый Джек Костиган! Герцог, я уповаю, выглядел хорошо? Ей-ей, надо как-нибудь зайти в Эпсли-Хаус," оставить карточку. Благодарствуйте, Джеймс, еще капельку шампанского!" Он был поистине великолепен в своей всеобъемлющей учтивости и замечания свои адресовал не только хозяину дома и гостям, но и лакеям, которые подавали к столу и, прислуживая капитану Костигану, не без труда сохраняли положенную им но должности невозмутимость.
