– Gran Maestro, что слышно о нашем патроне, благословенно имя его? – спросил полковник.
– Ничего. Он что-то в последнее время притих.
– Должно быть, думает.
– Должно быть.
– Видно, придумывает новые и еще более выдающиеся подлости.
– Вероятно. Он мне ничего не сообщал.
– Но на него можно положиться.
– До последнего вздоха. Потом пусть черти жарят его в аду, а мы будем благословлять его память.
– Джорджо, – сказал полковник, – принеси Gran Maestro еще рюмку карпано.
– Если это приказ, – сказал Gran Maestro, – мне остается только повиноваться. Они чокнулись.
– Джексон! – крикнул полковник. – В этом городе вы гость. Харчи бесплатные, только счет подпишите. Будьте завтра в одиннадцать ноль-ноль в холле, а до тех пор чтоб глаза мои вас не видели, но смотрите, как бы с вами чего не стряслось. Деньги у вас есть?
– Да, господин полковник, – сказал Джексон и подумал: старый хрыч и вправду рехнулся. Чем орать во все горло, мог бы меня подозвать вежливо.
– Убирайтесь с глаз долой, – повторил полковник.
Джексон стоял перед ним, вытянувшись в струнку.
– Вы мне надоели, вы все хлопочете и не умеете жить в свое удовольствие! Господи боже мой, поживите вы хоть день в свое удовольствие.
– Слушаюсь, господин полковник.
– Вы поняли, что я сказал?
– Да, господин полковник.
– Повторите.
– Рональду Джексону, личный номер сто тысяч шестьсот семьдесят восемь, явиться в холл гостиницы «Гритти» в одиннадцать ноль-ноль, завтра, числа не помню, а до тех пор не показываться полковнику на глаза и жить, как вздумается, в свое удовольствие.
– Простите, Джексон, – сказал полковник. – Я просто дерьмо.
– Разрешите возразить, господин полковник? – сказал Джексон.
– Спасибо, Джексон, – сказал полковник. – Может, я и не дерьмо. Хорошо, если вы правы. А теперь сматывайтесь. Комнату вам уже дали или должны дать, и харчи вам тут обеспечены. Постарайтесь пожить в свое удовольствие.
– Слушаюсь, господин полковник, – сказал Джексон.
Когда он ушел, Gran Maestro спросил:
– Что он за парень? Из породы мрачных американцев?
– Да, – сказал полковник. – Господи, сколько их у нас развелось.
Мрачные, добродетельные, раскормленные и недоразвитые. В том, что они недоразвиты, есть и моя вина. Но у нас попадаются и хорошие ребята.
– Вы думаете, они держались бы на Граппе, на Пасубио и на Пьяве, как мы?
– Хорошие ребята держались бы. Может, даже и лучше нас. Но, знаете, у нас в армии не ставят к стенке даже за самострел.
– Господи! – сказал Gran Maestro.
И он, и полковник, – оба знавали людей, которые ни за что не хотели умирать, забывая о том, что тот, кто умрет в четверг, уже не должен умирать в пятницу; они помнили, как один солдат привязывал мешок с песком к ноге другого, чтобы не осталось пороховых ожогов, и стрелял в товарища с такой дистанции, с какой, по его расчетам, мог попасть в голень, не задев кости, а потом разика два палил в воздух, изображая перестрелку. Да, оба они это знали, и в память о войне, а также из настоящей, хорошей ненависти ко всем, кто на ней наживается, они и основали свой Орден.
Они помнили, эти двое, любя и уважая друг друга, как бедные солдатики, ни за что не хотевшие умирать, делились друг с другом содержимым спичечного коробка, чтобы заразиться и не ходить в очередную кровавую атаку.
Они знавали и таких ребят, которые засовывали себе под мышку большие медные монеты, чтобы вызвать желтуху. И ребят побогаче, которым впрыскивали парафин под коленную чашечку, чтобы им вовсе не пришлось воевать.
Они знали, как применять чеснок, чтобы увильнуть от участия в атаке, знали все или почти все уловки – ведь один из них был сержантом в пехотной части, а другой лейтенантом, и оба сражались на трех ключевых участках – на Пасубио, на Граппе и на Пьяве, а уж где, как не там, стоило увиливать!
Еще раньше они прошли сквозь бессмысленную мясорубку на Изонце и на Карсте. Им было стыдно за тех, кто ее устроил, и они старались не думать о ней, об этой позорной, дурацкой затее – поскорее бы ее забыть. Правда, полковник вспоминал ее иногда, поскольку она могла послужить уроком в других войнах. Вот они и основали Орден Брусаделли, аристократический, военный и духовный, насчитывающий всего пять членов.
– Что слышно в Ордене? – спросил полковник.
– Шеф-повара ресторана «Манифик» мы произвели в командоры. В день, когда ему стукнуло пятьдесят, он трижды показал себя мужчиной. Я принял его заявление к сведению без проверки. Он никогда не лгал.
– Верно. Он никогда не лгал. Но в этом вопросе люди склонны преувеличивать.
– Я поверил ему на слово. На нем лица не было.
– А ведь бедовый был парнишка, любил девке подол задрать. Я помню.
– Anch'io.[20]
– У вас есть какие-нибудь планы работы Ордена на зиму?
– Нет, Верховный Магистр.
– А вам не кажется, что следует устроить манифестацию в честь высокочтимого Паччарди?
– Как прикажете.
– Давайте отложим этот вопрос, – сказал полковник. Он подумал и заказал еще рюмку сухого мартини.
– А не устроить ли нам в честь нашего великого патрона Брусаделли, благословенно имя его, шествие и манифестацию в каком-нибудь из исторических мест – на площади Святого Марка или у старой церкви в Торчелло?
– Сомневаюсь, чтобы в данный момент это разрешили церковные власти.
– Тогда давайте откажемся на эту зиму от публичных манифестаций и будем действовать на благо Ордена нашими собственными силами.
– По-моему, это самое разумное, – сказал Gran Maestro. – Мы перестроим свои ряды.
– Ну а вы-то сами как поживаете?
– Отвратительно, – сказал Gran Maestro. – Пониженное кровяное давление, язва желудка и долги.
– Но вы не жалуетесь на жизнь?
– Никогда, – сказал Gran Maestro. – Я очень люблю свою работу, мне приходится иметь дело с необыкновенными, прелюбопытнейшими людьми и с великим множеством бельгийцев. Они в этом году – как саранча. Прежде у нас бывало много немцев. Как это Цезарь сказал? «И храбрейшими из них были белги». Но отнюдь не самыми элегантными. Верно?
– В Брюсселе, я видел, они одеваются прилично, – сказал полковник. – Сытая, веселая столица.
– Вот бы нам повоевать в старину во Фландрии.
– В старину нас на свете не было, – сказал полковник. – Поэтому мы никак не могли там воевать.
– Жаль, что мы не воевали при кондотьерах; стоило тебе тогда перехитрить противника, и он сдавался. Вы бы придумывали разные хитрости, а я бы передавал ваши приказы.
– Сперва пришлось бы взять несколько городов, чтобы запугать противника нашими хитростями.
– Но если бы города вздумали сопротивляться, мы бы их разграбили, – сказал Gran Maestro. – Какие города вы бы взяли?
– Только не этот, – сказал полковник. – Я бы взял Виченцу, Бергамо и Верону. Может быть, сперва Верону или Бергамо.
– Мало. Надо взять еще два города.
– Верно, – сказал полковник. Теперь он снова стал генералом и блаженствовал. – Я думаю, что Брешию можно оставить у себя в тылу. Она бы сдалась сама.
– Ну а ваше здоровье как? – спросил Gran Maestro; он понимал, что взятие городов для него слишком сложное дело. Он чувствовал себя как дома в своем Тревизо, на берегу быстрой речки, под старыми городскими стенами. Течение шевелило водоросли, а под ними неподвижно стояла рыба и всплывала в сумерках, когда на воду садились мошки. Он чувствовал себя как дома и на войне, но если в деле участвовало не больше роты; тогда он разбирался в операции не хуже, чем в сервировке маленького банкетного зала, да и большого банкетного зала тоже.
А когда полковник снова превращался в генерала и начинал орудовать понятиями, такими же темными для метрдотеля, как интегралы для человека, знающего только арифметику, тогда ему становилось не по себе, одиноко, ему хотелось поскорей вернуть полковника к той поре, когда один из них был лейтенантом, а другой сержантом.
– А как бы вы поступили с Мантуей? – спросил полковник.
– Не знаю. Я понятия не имею, с кем вы воюете, какие у них силы и какие у вас.
– Вы сами, по-моему, сказали, что мы кондотьеры. И базируемся либо здесь, в Венеции, либо в Падуе.
– Полковник, – сказал Gran Maestro, ничуть не приукрашивая истины, – честно говоря, я понятия не имею о кондотьерах. И о том, как они воевали. Я ведь только пожалел, что в те времена не воевал под вашим командованием.
– Те времена ушли и не вернутся, – сказал полковник, и воздушного замка как не бывало.
«А ну их к дьяволу, все эти воздушные замки, – думал полковник, – может, их никогда и не было. А ну тебя самого к дьяволу, – сказал он себе. – Не валяй дурака и будь человеком, ведь тебе уже полста».
– Еще рюмочку карпано, – предложил он.
– Вы мне позволите отказаться? У меня язва.
– Да, да, конечно. Эй, как вас там зовут, Джорджо! Еще рюмку сухого мартини. Secco, molto secco e doppio.[21]
