Вот почему минут через десять Мордред лежал на диванчике с высокой спинкой, который, в свою очередь, стоял в библиотеке. Он считал овец, но сон не шел; да и впрямь, заснешь ли на дыбе? Стоит ли считать овец, если каждая из них, обретя сходство с Аннабеллой, бросает на тебя укоризненный взгляд?
Собравшись послать куда-нибудь двести тридцать вторую овцу, Мордред подскочил, как от взрыва, ибо внезапно зажегся свет. Подрожав немного, мой племянник осторожно высунул нос, чтобы понять, в чем дело.
В комнату только что вошли три человека: сэр Мергатройд с тарелкой сандвичей, его жена с сифоном и стаканчиками и сама Аннабелла с бутылками, в которых он опознал виски и два имбирных пива.
Племяннику моему претит всякое лукавство, и он собрался вскочить, а там — и удалиться, но понял, что шлепанцы — где-то глубоко под диванчиком. Нельзя же, в самом деле, предстать перед Аннабеллой босым!
Поэтому он лежал, слушая в тишине, как свистит содовая и произносят «кляц!» бутылки имбирного пива.
В конце концов хозяин заговорил.
— М-да… — сказал он. — Дела-а…
Забулькало пиво, потом леди Спрокет-Спрокет тихо, изысканно произнесла:
— Больше ничего не предпримешь.
— Вот именно, — поддержал ее муж. — Судьбы не переборешь. Что ж, придется торчать в этом проклятом бараке… Все деньги уходят, до гроша! А если б не эти чертовы гости… не эти… ну, эти… стоял бы страховой инспектор у горки пепла и выписывал чек! Нет, какие кретины! Ты видела Фриппа с ведрами?
— Еще бы! — вздохнула хозяйка.
— Аннабелла! — сказал хозяин.
— Да, папочка?
— Если тебе придет в голову выйти за Алджернона Фриппа, Уильяма Биффена, Джона Гаффингтона, Эдварда Проссера, Томаса Мейнприса или Фредерика Бута, помни: только через мой труп. Нет, какие гады! Ведра, видите ли! Мы бы могли переехать в Лондон…
— В хорошенькую квартирку… — сказала леди Спрокет-Спрокет.
— Рядом с клубом…
— И с магазинами…
— И с театрами…
— И с друзьями…
— Когда Аннабелла, — продолжал баронет, подкрепляясь сандвичем, — проявила такой ум, распознав возможности Маллинера, счастье было буквально под рукой. Эта усадьба давно ждала человека, который бросает сигареты в корзину. Я верил, что нам наконец послали ангела…
— Папа, — сказала Аннабелла, — он сделал все, что мог.
— Да, — согласился хозяин. — А как он ведра опрокидывал! Как путался в ногах! В жизни мне никто так не нравился. Хорошо, пишет стихи — но так ли это страшно? Поэты — тоже люди. Да я сам на банкете Верных Сынов Вустершира сочинил очень недурной стишок. Всем очень понравилось, они даже подпевали. Вот, послушай: «Одна девица из Иттельна вела себя неосмотрительно…»
— Папа! При маме!
— Да-да, не стоит. Что ж, пойду лягу. Идем, Аврелия. А ты, Аннабелла?
— Я еще посижу, подумаю.
— Что-что?
— Подумаю.
— А, подумаешь! Ну-ну.
— Мергатройд, — сказала леди Спрокет-Спрокет, — неужели это конец? Сигарет еще много, мы могли бы дать ему корзинку…
— Зачем? Сама слышала, он уезжает. Когда я подумаю, что мы никогда не увидим этого… Эй, эй, эй! Ты что, плачешь?
— О, мама!
— В чем дело, дорогая?
— Мама, я его люблю! Еще там, у дантиста, я это поняла. А теперь…
— Эй! — крикнул Мордред, выглядывая из-за спинки. — Аннабелла, это правда?
Появление его, естественно, вызвало некоторый отклик. Сэр Мергатройд подпрыгнул, как скачущий боб. Жена его задрожала, как желе. Что же до их дочери, она разинула рот и смотрела, как смотрят те, кому явилось привидение.
— Вы меня любите?
— Да, Мордред.
— Сэр Мергатройд, — сказал мой племянник, — имею честь просить у вас руку вашей дочери. Я всего лишь бедный поэт…
— Бедный?
— То есть скромный. А так, вообще, я богатый. Я могу предоставить Аннабелле все, что требуется.
— Тогда берите ее, мой мальчик! Жить вы будете в Лондоне?
— Как и вы.
Сэр Мергатройд покачал головой.
— Нет-нет, мечты мои кончились. Да, я надеялся, в конце концов — дом застрахован на сто тысяч фунтов, но что с того? Доживу мои дни в этой проклятой усадьбе. Выхода нет.
— Вы хотите сказать, что у вас нет парафина? Баронет вздрогнул.
— Парафина?
— Если б он был, — нежно заметил Мордред, — могло бы оказаться, что нынешний пожар не совсем потух. Так бывает с пожарами. Льешь эту воду, вроде все в порядке, а искра-то осталась! И ка-ак вспыхнет!.. Скажем, здесь.
— Или в бильярдной, — подсказала хозяйка.
— И в бильярдной, — поправил ее мой племянник. — Да что там, и в гостиной, и в столовой, и в кухне, и в людской, и в комнатке у дворецкого. Но если нет парафина…
— Мой мальчик, — жалобно сказал баронет, — откуда вы это взяли? У нас его завались. Весь погреб полон.
— Аннабелла покажет, как туда пройти, — предложила хозяйка. — Покажешь, доченька?
— Конечно, мама. Тебе там очень понравится, дорогой. Так живописно… Может быть, тебя заинтересуют наши запасы бумаги и стружек…
— Ангел мой! — восхитился Мордред. — Ты обо всем подумала!
Он отыскал шлепанцы и вместе с нею направился к лестнице. Когда они шли по ступенькам, над перилами показалось лицо сэра Мергатройда, и к ногам их, как благословение, упал коробок.
Среди мыслителей, каждый вечер собирающихся в «Привале рыболова», не всегда царит гармония. Мы люди пылкие, а пылкие люди неизменно спорят друг с другом. Поэтому в нашей мирной гавани можно услышать звон голосов, стук кулака, визг: «Нет, разрешите!..»; баритон: «Должен вам сказать…» и многое другое.
К счастью, мистер Маллинер всегда с нами, а чары его личности усмиряют любую бурю. Скажем, сегодня, когда я пришел туда, он разнимал Кружку Эля и Лимонного Сока.
— Господа, господа, — говорил он мягким голосом посланника, — зачем вам спорить?
Кружка указал сигарой на Сока.
— А что он говорит?
— Умные вещи.
— Что-то не слышал!
— Я говорю, что курить — вредно. Так оно и есть.
— Нет.
— Есть. Вот я курил, курил и заболел. Щеки ввалились, лицо пожелтело, глаза погасли, словом — настоящий скелет. Бросил — и пожалуйста!
— Что «пожалуйста»? — спросил Кружка.
Но Сок, на что-то обидевшись, встал и исчез в ночи, а мистер Маллинер с облегчением вздохнул.
— Я рад, что он ушел, — сказал он. — У меня твердые взгляды. Табак — величайшее благо, доводы эти глупы. Как легко их опровергнуть! Хорошо, две капли никотина мгновенно убивают собаку — так не капайте! Кто вас просил?
Он попыхтел сигарой, помолчал, и его приятное лицо стало очень серьезным.
— Бросать курение не только глупо, — сказал он. — Это опасно. Просыпается бес, живущий в нас, и мы становимся угрозой для общества. Никогда не забуду, что случилось с моим племянником. Кончилось-то все хорошо, но сперва…
— Те из вас (сказал мистер Маллинер), кто вращается среди художников, знают имя и картины моего племянника Игнатия. Слава его неуклонно растет. Однако во времена, о которых я расскажу, он еще не был так известен, заказы случались реже, и в свободные дни он играл на укелеле, если не делал предложения прекрасной Гермионе, дочери сэра Герберта Росситера и леди Росситер, Кенсингтон, Скэнтлбери-сквер, 3. Скэнтлбери-сквер очень близко от его мастерской, так что у него вошло в привычку завернуть за угол, сделать предложение, получить отказ, вернуться, поиграть на своем укелеле, раскурить трубку и предаться размышлениям о том, почему Гермиона его отвергает.
Бедность? Нет, он не беден.
Сплетни? Нет, он чист.
Внешность? Он хорош собой, а в некоторых ракурсах — красив, и вообще, если ты выросла рядом с такими мордами, как Сиприан и Джордж, и не тому обрадуешься. Сиприан, тощий и бледный, был критиком; Джордж, толстый и розовый, развил в себе редкую прыть, которая помогала ему непрестанно занимать деньги.
Игнатию пришло в голову, что кто-то из них может знать причину. Как-никак они часто видели сестру, и она могла обмолвиться, почему отвергает любовь замечательного человека. Итак, он пошел к Сиприану — у того своя квартира — и прямо спросил, в чем дело. Сиприан выслушал его, поглаживая тонкой ручкой левую бакенбарду.
— Страдаем от неразделенной любви? — уточнил он.
— Страдаем, — ответил мой племянник.
— Не понимаем, в чем дело?
— Не понимаем.
— Теряемся в догадках?
— Вот именно.
— Что ж, если мы не боимся истины, — сказал Сиприан, переходя к правой бакенбарде, — я случайно знаю причину. Ты напоминаешь ей Джорджа.
Игнатий попятился и закричал:
— Джорджа?!
— Да.
— Чушь какая! Человек не может быть похож на Джорджа.
— А вот ты похож.
Игнатий побежал в «Козла и бутылку» немного утешиться и тут же увидел другого брата Гермионы.
