— Надо же тебе где-то переночевать, — сказал наконец Этьен. — Будь у меня комната, я бы, конечно, повел тебя туда…
И вдруг в приливе какой-то странной робости оборвал свою речь. Вспомнилось прошлое: грубое вожделение и душевная борьба, стыдливость, помешавшая их сближению. Быть может, его все еще влечет к ней; а иначе почему же он так взволнован и в сердце как будто вновь зажглось желание? Мысль о пощечинах, которыми она наградила его в Гастон-Мари, теперь не только не вызывала в нем злобы, но возбуждала его. И опять он поймал себя на мысли, что было бы так просто, так естественно увести ее с собой в Рекильяр. Там он мог бы обладать ею.
— Ну вот… Скажи, куда мне тебя отвести? Значит, ты очень меня ненавидишь, раз отказываешься сойтись со мной?
Катрин медленно брела позади него, отставала, поскользнувшись в деревянных своих сабо, увязала в рытвинах. В ответ на слова Этьена она тихо сказала, не поднимая головы:
— И так мне тяжко, господи боже мой! Не прибавляй хоть ты горя! Ну зачем ты это просишь? Ведь у меня теперь любовник, да и у тебя есть женщина.
Она имела в виду Мукетту, думая, что Этьен живет с ней, — такие слухи ходили в последние две недели. А когда Этьен поклялся, что это неправда, она покачала головой, вспомнив тот вечер, когда видела, как он целовался с Мукеттой около Рекильярской шахты.
Этьен остановился.
— И к чему нам все эти глупости? — сказал он вполголоса. — Такая обида! Ведь мы с тобой жили бы душа в душу!
Чуть вздрогнув, она ответила:
— Полно, не жалей! Немного ты потерял. Если б ты знал, какая я хилая да тощая! Будто кость обглоданная. Да еще и чудная какая-то уродилась! Видно, мне никогда не стать настоящей женщиной!
И она не стесняясь рассказала о своем состоянии, обвиняя себя, словно за какой-то проступок, в том, что так долго не достигает зрелости, хотя у нее уже есть любовник. Это запоздалое развитие казалось ей унизительным, делало ее какой-то девчонкой. А ведь гулять с парнем простительно, только когда можешь родить от него ребенка.
— Бедненькая ты моя! — прошептал Этьен, охваченный глубокой жалостью.
Они стояли у подножия террикона в тени, падавшей от его громады. Черная туча затянула в эту минуту луну, темнота скрыла лица обоих, дыхание их смешалось, губы искали друг друга в жажде поцелуя, томившей их долгие месяцы. И вдруг из-за туч снова выплыла луна, они увидели вверху кручу, залитую белым сиянием, и застывшую, вытянувшуюся в струнку фигуру часового, поставленного у Ворейской шахты. Так они и не обменялись поцелуем стыдливость удержала их, прежняя стыдливость, в которой были и гнев, и какое-то смутное отвращение, и глубокое дружеское чувство. Они тяжелым шагом двинулись дальше, по щиколотку утопая в грязи.
— Стало быть, решено? Ты не хочешь? — спросил Этьен.
— Нет! — ответила Катрин. — Шаваль, а потом ты, а после тебя еще кто-нибудь? Так, что ли? Нет, мне это противно. Да и нет в этом никакого удовольствия. Зачем же тогда?
Они прошли шагов сто, не обменявшись ни единым словом.
— А ты хоть знаешь, куда сейчас идешь? — заговорил наконец Этьен. — Не можешь же ты провести всю ночь на улице в такую погоду.
— К Шавалю. Он мне вроде мужа. Где же мне еще ночевать, как не у него?
— Он тебя изобьет до полусмерти.
Катрин ничего не ответила, только пожала плечами с покорным видом. Ну да, Шаваль изобьет ее, а когда устанет, перестанет бить. Лучше терпеть побои, чем шататься по дорогам, как потаскушка какая-нибудь. Она привыкла получать пощечины и в утешение себе говорила, что и у других девушек любовники не лучше, чем у нее. Если Шаваль когда-нибудь женится на ней, надо еще спасибо сказать.
Они машинально повернули в сторону Монсу, и чем ближе к нему подходили, тем дольше длились минуты молчания. Как будто они уже расстались друг с другом. Этьен не находил нужных слов, чтоб убедить ее, хоть ему и было очень горько, что она возвращается к Шавалю. Сердце у него разрывалось. Но ведь и с ним ей жилось бы не лучше. Что он мог дать ей? Нищету и мрак подземелья; ночь без грядущего утра, если солдатская пуля пробьет ему голову. Может, оно и разумнее будет — переносить в одиночестве те страдания, которые выпали ему и ей на долю, не прибавлять к этим мукам другие муки. И, опустив голову, он проводил ее до Монсу, к любовнику; он не возразил ни слова, когда они вышли на главную улицу и Катрин остановила его у складов, в тридцати шагах от трактира, где жил Шаваль.
— Дальше не ходи. Если он тебя увидит, опять беда будет.
На колокольне пробило одиннадцать часов. Трактир был заперт, но в щели ставен пробивался свет.
— Прощай! — прошептала Катрин.
Она протянула ему руку, он долго не выпускал эту маленькую, холодную руку; Катрин медленным движением высвободила ее и рассталась с Этьеном. Ни разу не обернувшись, она подошла к калитке, запиравшейся просто на щеколду, и исчезла за ней. Но Этьен все не уходил, стоял на том же месте, не сводя глаз с ее дома, со страхом думая о том, что происходит там. Напрягая слух, он с тоской ждал, что вот-вот понесутся вопли избиваемой женщины. Но в доме было по-прежнему темно и тихо; только осветилось окно на втором этаже, окно это отворилось, и, узнав тоненькую фигуру, высунувшуюся из него, Этьен подошел ближе. А тогда Катрин сказала чуть слышно:
— Он еще не вернулся, я ложусь… Умоляю тебя, уходи!
Этьен ушел. Оттепель усиливалась; с плеском, будто в сильный дождь, с крыш текла вода: насыщавшая воздух влага, словно пот, струилась по заборам, по стенам, по смутно видневшимся во мраке темным строениям этого промышленного городка. Этьен направился было в Рекильяр; разбитый усталостью и мучительной тоской, он хотел лишь одного: скрыться, исчезнуть в своем подземном логове. Но вдруг ему вспомнилось, что завтра в Ворейскую шахту спустятся бельгийские рабочие. Вспомнились товарищи, которые полны гнева против солдат и решимости не допустить чужестранцев в свою шахту. И он пошел обратно по дороге, усеянной лужами от растаявшего снега.
Когда он проходил мимо террикона, лунный свет стал ярче. Этьен поднял голову, посмотрел на небо. Там все так же мчались облака, гонимые яростным ветром, задувавшим в высоте, но теперь они побелели, стали тоньше, прозрачнее, разорвались на узкие полосы, и луна проглядывала сквозь них, словно сквозь волны мутной воды. Они проносились, набрасывая на луну прозрачный покров, но через мгновение она вновь и вновь возникала во всей своей красе.
Полюбовавшись чистым лунным сиянием, Этьен опустил глаза, и вдруг его остановило зрелище, открывшееся перед ним на вершине террикона. Часовой, закоченев от холода и стараясь согреться, расхаживал теперь взад и вперед делал двадцать пять шагов в сторону Маршьена и, поворачивая обратно, проходил столько же в сторону Монсу. Видно было, как блестит штык, торчавший над черным силуэтом солдата, четко выделявшийся на светлом фоне неба. Но Этьена заинтересовал не часовой, а другой силуэт, прятавшийся за будкой, где, бывало, в непогоду укрывался по ночам старик Бессмертный; в этой движущейся тени, в этом подползавшем зверьке, подстерегавшем добычу, он сразу узнал Жанлена. Конечно, это было его узкое, как у хорька, длинное, гибкое, словно бескостное тело. Часовой не мог его заметить, а этот юный негодяй, несомненно, задумал сыграть с ним какую-то злую шутку, — ведь он ненавидел солдат и все спрашивал, когда же наконец шахты избавятся от этих убийц, которым дают ружья и посылают уничтожать людей.
Этьен хотел было окликнуть его, чтобы Жанлен не выкинул какую-нибудь безобразную глупость. Луна скрылась за облаком, Этьен видел перед этим, что мальчишка весь подобрался, приготовился к прыжку, но вот снова показалась луна. Жанлен застыл все в той же позе. Часовой, шагая на посту, всякий раз доходил до будки, круто поворачивался и шел в другую сторону. И вдруг, когда облака затянули луну, Жанлен огромным прыжком, как дикая кошка, вскочил на плечи солдата, уцепился за него и воткнул ему в горло большой нож. Воротник, подбитый конским волосом, не поддавался, Жанлену пришлось нажать на рукоятку обеими руками и повиснуть на ней всем телом. Ему частенько случалось резать кур, которых он ловил на задворках ферм. Все произошло мгновенно, в ночи раздался только короткий стон да, словно железный лом, упав на землю, звякнуло ружье. А в небе опять засияла луна.
Этьен, остолбенев, застыл на месте, широко раскрыв глаза. Окрик замер у него в горле. На гребне террикона не было никого, ни одной тени не вырисовывалось на фоне бешено бегущих облаков. Этьен взбежал по скату и увидел, что Жанлен стоит на четвереньках возле трупа, который лежал навзничь, раскинув руки. В прозрачном лунном свете на снегу четко выделялись красные штаны и серая шинель убитого. Не вытекло ни одной капли крови; нож, воткнутый по самую рукоятку, еще торчал в горле.
Этьен в безотчетном порыве негодования ударом кулака свалил убийцу на землю возле трупа.
