2) человек, тридцать лет лелеющий досаду;
3) профессионал.
Что до 1), я посоветовал бы Джеймсу избегать его, пока можно. Мне кажется, зловещие азиаты перенасытили раствор. Кроме того, порождающие их народы стали уж очень обидчивыми. Опиши китайца, и через неделю в издательство посыплются письма, подписанные «Возмущенный кули» или «Многодетная мать из Гонконга». Куда ни ткнись, тебя поджидает Отец семейства с Явы или Любитель честной игры с Тибета.
Однако и 2) не подарок. Наше время так практично, так деловито и трезво. Нам уже не верится, что можно лелеять обиду четверть века. Раньше — другое дело, им не хватало развлечений, а сейчас — и тебе гольф, и теннис, и кроссворды, и машина, и собака, так что маловероятно, что вы таите дурное чувство с ранней весны 1904 года.
Тем самым мы подходим к 3-му подвиду, Профессионалу, или Мастеру.
Душу этого субъекта мне понять не дано. Доводы человека, который скучным дождливым днем отравит дядю, застрелит кузину-другую и подделает завещание, вполне ясны. Он делает дело. У него здравый коммерческий расчет. А профессионалу просто неймется. Деньги у него есть — изумруды Деланси и жемчуг Стойвезантов, похищенный у Монтрезоров, принесли не меньше миллиона. Что же ему нужно? Почему бы не отдохнуть?
Однако не надейтесь вбить ему это в голову. Куда там! Недавно я читал повесть о таком недоумке. Верный ремеслу, он жил в протекающем подвале, у вонючей реки, притворясь, что держит захудалую гостиницу, и с утра до вечера колол дрова на заднем дворе, хотя, если вычесть жалованье служащим, то есть одноглазым китайцам, рябым мексиканцам и глухонемому метателю ножей, у него оставалось два-три миллиона.
Казалось бы, купи яхту, целый флот моторных лодок, дом в фешенебельном квартале, недурную усадьбу, охотничий домик в Шотландии, виллу на Ривьере, конюшню. А хочешь, заведи газету, вдохни новую жизнь в английскую оперу, ставь Шекспира для малоимущих. Так нет же, он жил в каморке, которую заливало каждой весной, только потому, что любил свою профессию.
Просто не знаю, смеяться мне или плакать. Помню одного Мастера, который послал весь штат копать подкоп. И что же? Проникнув в банк, он похитил 12 000 фунтов. Нет, не гиней; фунтов.
12 000! Ну, что это? Примерно столько я получу за этот очерк.
Так что, любезный Джеймс, избегай всех трех подвидов и держись Истинного Чудища. Хорошо оно тем, что от него не надо ждать осмысленных действий. Он — психопат, и способен на все. Человеку с давней обидой можно сказать: «Одумайтесь. Ну, заколете сэра Джорджа, а дальше? Что вы будете делать зимними вечерами?» Мастеру можно указать, что денег и так хватает, зачем зря беспокоиться? Ему самому неприятно, наклеив фальшивые баки, мерзнуть у героя под окном, пуская в щелочку ядовитый газ, или, скажем, лезть на скользкую крышу, чтобы сунуть кобру-другую в каминную трубу. Чудище же можно, похлопав по плечу, напутствовать словами:
— Ну, старик, валяй! Сам разберешься.
Что с ним еще делать?
Зарычав и приветливо скрипнув зубами, оно займется, чем хотело.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫХ САДАХ
Когда историк читает летописи, он печально, если не гневно, думает о том, что драгоценные идеи нередко приходят кому-то в голову, когда мир к ним не готов. Поистине жаль первопроходцев, упустивших свое счастье.
Возьмем испанскую инквизицию. Прохаживаясь по темницам во время утренних пыток, Торквемада[121] заметил в углу мелкого исполнителя. Он сразу понял, что тот печален, и, по своей доброте, спросил, в чем дело.
— Что-то ты скис, Себастьян, — сказал Томас. — Что случилось?
— Да дела…
— Какие еще дела?
— А вот какие, — отвечал служитель, рассеянно раскаляя щипцы на близлежащей жаровне. — Заняться нечем! Нет работы.
Торквемада предположил, что виноваты звуковые фильмы, но собеседник покачал головой.
— О, нет!.. — вздохнул он.
— Может, еретики перевелись?
— Ну, что вы! Методы устарели, вот что я вам скажу. Возьмем, к примеру, дыбу. Если мы хотим растянуть на ней человека, мы выслеживаем его, сажаем в темницу, в общем, тратим много сил. А если назвать ее растяжкой, или там разминкой, и еще назначить сходную плату — сотнями повалят! В очереди будут стоять.
Ну, вы же знаете Торквемаду. Перестраховщик. Консерватор. Дедам годилось, и нам сгодится. Словом, он только посмеялся, и смотрите, что вышло. Инквизиции — как не было. Она провалилась во всех смыслах слова, разоряя вкладчиков, потому что не понимала природы человеческой.
А спустя столетия появились курорты с увеселительными парками и процветают, как не знаю что. Основали их знатоки упомянутой природы. Как и знакомый Торквемады, они понимали, что за плату примут и расхвалят то, на что смотреть не стали бы, предложи им это даром.
Представьте, что кто-то засунул вас в большую бочку, а потом пустил ее вниз по рытвинам и ухабам, так что сердце ваше подскакивает к так называемому язычку.
Что будет? Назавтра с ним свяжется ваш поверенный. Но если это происходит в парке, вы просто упиваетесь. Выбравшись из бочки, вы бежите к старту и прыгаете в другую. А почему? Потому, что с вас берут деньги.
Не захочешь, а призадумаешься, читая, что Блекпул и другие курорты ожидают в этом году больше народа, чем раньше, и владельцы увеселительного парка с надеждой смотрят в будущее.
Поневоле подумаешь и о том, что сердце нации — в полном порядке. Проекты разоружения вряд ли повлияют на ее воинскую силу. Шекспир считал, что Англию не будет попирать надменный завоеватель. Живи он теперь и съезди на свободный день в Блекпул, он сказал бы то же самое. Неосмотрительно попирать землю, обитатели которой едят горячие колбаски, запивая их холодным лимонадом, закусывают все это заливным угрем, а потом весело садятся на колесо или лезут в упомянутую бочку.
Да, в этих людях что-то есть, кроме заливного и колбасок.
Если вы, как и я, ничего не изобретали (замена запонки скрепкой не в счет), вас особенно удивит, что эти парки выдумывают каждый год новые аттракционы. Мне кажется, что их владельцы — мрачные, скорбные субъекты с очень большими головами и объемистыми затылками. В юности они пережили беду или разочарование, а поскольку закон не дает им мстить за это прямо, стали изобретать увеселения. Ближних они ненавидят. Когда им кажется, что кого-то удалось окончательно сломить, они улыбаются кривой улыбкой и хоть на миг бывают счастливы.
— Опекун прикарманил все мои деньги, — говорит один, — но я придумал аттракцион. Вас подкидывают вверх, шатая из стороны в сторону и поливая при этом водой.
— Жена сбежала с шофером, — подхватывает другой, — зато, уплатив 6 пенсов, можно провалиться в люк прямо на острые колья.
— Раскаленные?
— Какая мысль! Жаль, сам не подумал.
— Вот что, — говорит первый, неназойливо сияя, — давайте объединимся. Сперва их будет подкидывать, шатать и обливать, а потом уж — швырять в люк на эти колья. Кстати, накинем лишний шиллинг.
И они уходят рука об руку, чтобы спрыснуть сделку скипидаром с сельтерской.
Пока я писал, из кухни донесся шум. Видимо, взорвалась плита.
Как выяснилось, на кухарке загорелось платье, что повергло ее в истерику.
Чтобы кончить очерк в мажоре, предложу неплохую идею — установить роскошный аттракцион под названием Веселая Плита. Успех обеспечен, все элементы налицо — вы слышите взрыв, взлетаете вверх и чудом спасаетесь от гибели. Согласен на небольшие отчисления.
Очередная годовщина приходится на этот год,[122] и я чувствую, что не помешает небольшой очерк о великом писателе или, как считают многие, великом синдикате. Когда я пишу «Шекспир», я признаю, что нельзя сказать точно, как писалась и читалась эта фамилия.
Есть две, резко отличные друг от друга школы. Та, что побольше, почитает Ш. как автора пьес, подписанных его именем, не отрицая при этом, что вопрос открыт. Мне кажется, так честнее.
Однако в цирке всегда найдутся зрители, бурчащие: «Тоже мне, фокус! Да кролик был в рукаве». Что до шекспировских пьес, имеется небольшая группа, утверждающая, что Ш. не писал их, а только подписывал, одалживая свое имя небольшому избранному кругу, состоящему из Фрэнсиса Бэкона, сэра Уолтера Рэли, графа Оксфордского, графа Эссекского, королевы Елизаветы, Гордона Сэлфриджа[123] и второй девицы справа в первом ряду хористок («Веселая вдова»[124]).
По мнению этого круга, Шекспир расписывался на папке, в которой лежала рукопись. Самое большее, он был, как сказали бы теперь, редактором. Чтобы это подкрепить, один знакомый адепт Бэкона охотно сообщает аргументированные факты, с которыми, как ни жаль, может ознакомиться только он, ибо они строго зашифрованы.
