При этом Шибздик с такой яростью рубанул воображаемым ножом, что Пять-Ноль, сидевший на койке, отшатнулся. Шибздик издал жуткий вопль, который услышали в каждой камере.
— Буммас! А потом чево, бра?
Шибздик подался вперед; его руки и обнаженный торс как будто окаменели. Он вспомнил случившееся много лет назад, и глаза у него сверкнули.
— Долбоеб тот вскочил с воплями и схватился за глаз. А между пальцев — кровь. Он тогда еще посмотрел на меня оставшимся глазом; я был рад, что он увидел, кто с ним так расправился. Потому что это было последнее, что тот долбоеб вообще увидел — к слову сказать, орал он как резаный, потому что — веришь, Пять-Ноль? — я всадил картонку в его левый глаз!
Шибздик рубанул воздух рукой. Пять-Ноль снова отшатнулся, а вокруг завопили:
— Кто там трындит про выколотые моргала?
— Где этот шэзэ с картонкой?
— Э, слышь! Охренел, что ли? Заткнись, не то картонка окажется в твоей жопе, мистер Жопздик!
Подобные выкрики «за проволоку» только раззадорили Шибздика; он подался к гавайцу, похожий на дикого зверя, который вот-вот прыгнет.
— Понимаешь, Пять-Ноль, всего-навсего книжная обложка… Но что я из нее сварганил! Никакой тебе железяки, ничего такого! А уж как я отделал того долбоеба! Небось этому шаркающему кроту с яичницей заместо глаз жизня-то не сахар… Если еще коптит небо… Так ему, долбоебу, и надо! Пусть хоть какой долбоеб в этой ебаной тюряге попробует натянуть меня еще раз!
Вокруг загалдели по новой:
— Э, супермен! Поцелуй мою сладкую задницу!
— Кто этот шэзэ? С картонкой заместо мозгов!
— По этому шэзэ Резиновая камера плачет, ага!
— Ха-а-а ха-ха!.. Га-а-а га-га!..
При одной только мысли об изнасиловании Шибздик сделался бесноватым. Насмешки и издевательства черных взвинтили его до предела. Это было понятно с первого взгляда. Шибздик вскочил с койки и задрал голову вверх, к сетке, разинув рот и часто дыша. Ясно было, что он собирается что-то сказать, да так, чтобы все услышали. Что он и сделал:
— Пусть только кучка накачанных ниггеров попробует не пустить меня в душевую!
Сказанное возымело действие.
— Ну-ка! Кто там сказал «ниггер»?
— Что еще за блядь тявкает?
— Бля, этот шэзэ только что произнес «ниггер»!
— Э, начальник! Лучше упеки этого хрена в Чоквиль, иначе он мертвяк!
Из всех камер неслись вопли, сливаясь в настоящий гвалт. Конрад уже не притворялся, что читает книгу. Встревожившись, он выпрямился. В Санта-Рите «ниггер» было самым оскорбительным словом, какое только мог сказать белый.
— Где этот шэзэ, чтоб его? В какой, бля, камере?
На тюремном жаргоне шэзэ означало сумасшедший. Многие, попадавшие в Санта-Риту, поначалу получали направление в городское учреждение тюремного типа в Вакавиле, чтобы пройти психиатрическое освидетельствование. Психически ненормальным присваивали категорию «ШЗ», а гомосексуалистам — категорию «ГМ». Сами же заключенные называли Вакавиль либо Чоквилем, либо Пидарвилем. Так что Шибздик, вполне возможно, был кандидатом в Чоквиль.
Конрад напрягся. Сидя на полу, он бросил взгляд на гавайца. Тот передвинулся подальше от Шибздика, на край койки, а гитарную струну отложил. И глянул на Конрада; впервые во взгляде гавайца появилось нечто помимо того равнодушия, с которым бывалые сидельцы взирали на карасей. Но что же увидел Конрад? Он увидел возможность дружеских отношений между двумя несчастными, запертыми в одну клетку. Оба сейчас думали об одном и том же: этот взвинченный оки с половиной АК-47 на груди только что съехал с катушек.
Шибздик, конечно же, сразу взвился. Он запрокинул голову к сетке и заорал:
— Да на кого вы пасти разинули, кучка ебаных амбалов! — Потом запрыгал по камере как обезьяна, почесывая ребра и вопя: — Амбалы! Амбалы! Амбалы!
Вокруг стоял оглушительный рев.
— Слышьте! А ну, кончай базар! — гаркнул один из охранников, ходивших наверху.
Из какой-то камеры донесся голос, перекрывший все остальные:
— Скажи этому шэзэ, этому, бля, расисту, чтоб сам кончал базар, не то кепку ему спилим!
— Кепку спилим те, бля!
— Кепку спилим!
— Кепку спилим!
— Кепку спилим!
«Кенни! Вот и аукнулось!» В ту ночную смену, когда Конрад получил уведомление об увольнении, Кенни прикатил на новенькой, красного цвета, тачке с грохочущей музыкой; из динамиков неслось что-то вроде кантри-метал, «Мозг сдох» и группа под названием «Запеканка с гноем» орала: «Ща кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал…» Кенни, изображая из себя крутого парня в теме, просветил тогда отсталого Конрада, объяснив, что в тюрьме все так говорят. Вот ведь как вышло! Но Кенни ничего не знал! Он даже не догадывался, каково это — быть запертым в клетке, как какая-то ящерица. Да еще когда все вокруг готовы в самом деле «спилить друг другу кепки»!
Шибздик встал с койки и посмотрел на сетку; со стиснутыми зубами, с руками, вытянутыми по швам, он был похож на ковбоя из вестерна, который вот-вот выстрелит. Шибздик стоял по пояс голый. Его худощавое тело представляло собой сплошные хрящи, узлы и вены. Брови так и ходили туда-сюда — он был взбешен. Призрак-мотоциклист и нацистский череп на плечах приняли устрашающе реальный вид. Наколотый АК-47 имел такой же безумный вид, как и сам Шибздик. Половина автомата все еще вырисовывалась бледно-черным контуром рисунка, другая половина, уже наколотая, горела. По лицу Шибздика бежал пот, взмокшее тело блестело. Он истошно заорал:
— Заткнитесь, мать вашу! Заткнитесь!
— Тихай, бра! — сказал ему Пять-Ноль. — Глана дело — спакойна! — Однако тот его не слышал.
— Заткнитесь, бля! — снова завопил Шибздик. — Не то ща из вас рисовую кашу сделаю, кучка недоделанных Анкл Бенов!
Вопли со всех сторон только усилились. Кто-то выкрикнул:
— Мертвяк, бля!
Все тут же подхватили, скандируя:
— Мертвяк! Мертвяк! Мертвяк!
Шлеп!
Что-то шлепнулось на пол рядом с Конрадом. И разлилось густой и липкой жижей желтоватого цвета. Сразу завоняло мочой и чем-то приторным. Конрад вскочил, пока жижа не растеклась. Сверху, с сетки, свисало нечто зловеще-вязкое — оно постепенно тянулось под собственной тяжестью. Артобстрел! Из соседней камеры! Писука! Одна из придумок заключенных Санта-Риты, скорых на изощренные пакости. Заключенный мочился в пластиковый тюбик из-под шампуня, добавлял в тюбик сироп, припасенный с завтрака, встряхивал все это и завинчивал крышкой. Потом забирался на верхнюю койку и выдавливал отвратительную смесь через ячейки сетки в соседнюю камеру.
Шибздик уставился на жижу, растекшуюся по полу, затем скакнул мимо Конрада. Оказавшись у двери, он с силой ударил по ней пяткой, как какой-то каратист. Именно так заключенные выражали свое недовольство. Шибздик с минуту глядел на дверь и вдруг как забарабанит по ней: бум! бум! бум! бум! бум! бум!
— Э, Симмс! Ну чё там у тя? — крикнул сверху один из охранников. — Какого черта ты там делаешь?
Шибздик даже не поднял голову, он все гипнотизировал дверь:
— Мне надо амфетамин!
Охранник переспросил:
— Чё надо?
— Черт, дай мне амфетамин!
— Слушай, Симмс, да ты в усрачке!
Вокруг засвистели, загоготали. Лицо Шибздика перекосилось от гнева.
— Я сказал, мне надо амфетамин!
Кто-то выкрикнул:
— На кой те амфетамин, мертвяк! Пососи у меня!
Раздался дикий хохот.
Охранник позвал:
— Э, Симмс, слышь? Глянь-ка!
Шибздик задрал голову, а вместе с ним — Конрад и Пять-Ноль, к тому времени вставший с койки. Они увидели охранника, который склонился над перилами и смотрел на них.
— Остынь, Симмс, — сказал охранник. Затем свесил руку через перила, сжал кулак, оттопырив большой палец, и подвигал им туда-сюда, как бы говоря: «Иди подрочи».
Шибздик в ярости взметнул руку, показывая охраннику средний палец. Развернувшись к двери, он с еще большей силой забарабанил: бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум!
Охранник крикнул:
— А ну, угомонись, Симмс, на хрен! Я приказываю!
Шибздик заорал:
— Да пошел ты!
И продолжал колотить пяткой по двери. Еще один голос сверху, более низкий:
— Черт тебя побери, Симмс! Прекрати! Хочешь, чтоб к те заглянул Майкл Джексон?
— Ха-а-а ха-ха!.. Га-а-а га-га!.. — дружно заржали наверху.
— Да пошли вы все! — выкрикнул им Шибздик.
— Тихай, Шибздик! — сказал ему Пять-Ноль. — Тихай, бра! Глана дело — спакойна! Майкла Джексона приволочут — тада все!
Но Шибздика было уже не остановить. Охваченный яростью, он бесновался, а улюлюканье со всех сторон лишь распаляло его.
Конрад и Пять-Ноль прижались к противоположной стене камеры, где были раковина и туалет. Вскоре послышалось клацанье дверных задвижек. Только охранники, находившиеся снаружи, могли открывать или закрывать их. Когда заключенного предстояло вывести силой, задвижки всегда закрывали, чтобы другие заключенные ничего не видели. Клацанье становилось все слышнее, а вместе с ним и приглушенные голоса. Шибздик перестал барабанить в дверь. Он уставился на нее, но плечи и локти у него подрагивали. В прорези задвижки показалась пара глаз, и оки низким голосом сказал:
