— Ты так думаешь?
— Кто ж так не подумает! В конце концов, есть правила, есть порядочность!
— Вот именно.
— Мы вправе ждать ее от других!
— Верно.
— Значит, украсть свинью?
Герцог едва не задохнулся от восторга. Не часто, думал он, встретишь у нынешней молодежи такой ум и такую нравственную силу.
— Да, — отвечал он, — с подобными людьми незачем церемониться.
— Конечно! С волками жить… Что же именно надо сделать?
— Сейчас, сейчас, сейчас. Я много думал. Ночь не спал…
— Какой ужас!
— …и разработал подробнейший план. Утром проверил — вроде все так. Карандаш есть? Бумага?
— Пожалуйста, блокнот. Оторву первую страницу, там начало баллады.
— Спасибо. Так вот. — В приливе вдохновения герцог пышно вздул усы. — Рисуем карту. Это — замок. Это — моя комната. Под окном — лужайка. Такой газон, — объяснил он, показывая что-то вроде растекшейся глазуньи.
— Газон, — повторил Рикки. — Понятно, понятно…
— Вокруг него — дорожка. За ней — кусты, вот тут, а вот тут — поляна. За ней — огород, а на ней, подальше — свинья. — Он пометил место крестиком. — Здесь она живет. Видишь, как это все важно?
— Нет, — ответил Рикки.
— И я не видел, — признался герцог, — пока не стал чистить зубы. Тут я все и понял.
— Знаешь, дядя Аларих, — заметил Рикки, — из тебя бы вышел блестящий полководец.
— Возможно. Смотри. Крадем свинью — ныряем в кусты. Опасно только на поляне. Надо выбрать время, когда там никого нет.
Рикки поморгал.
— Я не совсем понял. Не потащишь же ты ее к себе!
— Потащу. Первый этаж, окна до пола. Спрячем ее в ванной.
— На всю ночь?
— При чем тут ночь? Пошевели мозгами. Крадем в два часа дня, все едят. Свинарь тоже ест, я узнал. Можно украсть тысячу свиней, никто не заметит.
Рикки был поражен. Именно, полководец.
— Свинья сидит в ванной, пока не стемнеет, — продолжал герцог. — А тогда…
— Кто-нибудь может зайти в ванную! Горничная с чистым полотенцем…
Герцог воинственно раздулся:
— Хотел бы я на это посмотреть! Не разрешу. Не пущу. Обедать буду в комнате. А ты как раз и управишься. Тут ждет машина. — Он ткнул пальцем в карту. — На самом повороте, у кустов. Сажаешь свинью, везешь в Уилтшир. Такой план. Все ясно?
— Все, дядя Аларих!
— Сделаешь?
— Еще бы, дядя Аларих! Нет, ни один человек в Англии никогда бы не додумался! Одно слово, гений.
— Ты считаешь?
— Безусловно.
— Может, ты и прав.
— Еще как! Что ты делал во время войны, дядя Аларих?
— Да так, то-се. Важные задания.
— В Генеральном штабе?
— Н-не совсем.
— Какая нерасчетливость! Как они швыряются людьми! Хорошо, что у нас есть флот, а то бы…
Воцарилась прекраснейшая из атмосфер. Герцог сказал, что это очень лестно. Рикки сказал, что слово «лесть» совершенно не подходит к случаю. Неужели нельзя признать гения, если его видишь? Герцог спросил, не хочет ли Рикки выпить. Рикки ответил, что еще рановато. Герцог осведомился, что Рикки пишет. Рикки поведал, что в «Поэтри ревью» скоро появится сонет. Герцог признался, что очень любит сонеты, но не написал бы его и за миллион фунтов. Рикки воскликнул: «О, истинный пустяк!» И сопоставил этот род деятельности с серьезным, плодотворным обдумыванием кампаний. Вот тут, пояснил он, можно говорить о труде. Словом, все это мы назвали бы «пиршеством любви».
Но поэты — люди деловые. Шекспир удачно заметил, что они дают неведомому дом и имя[90], однако в реальной жизни они при этом думают о гонораре. Как все поэты, Рикки впадал в мечтательность, но не спустил бы издателю, если бы тот послал ему чек на фунт, а не на гинею. Эта черта проявилась и сейчас.
— Кстати, дядя Аларих, — сказал он.
— Да? — откликнулся герцог, собиравшийся рассказать об одном знакомом, который сочинил лимерик.
Понимая, что тут пригодился бы литературный агент, Рикки все же продолжил:
— Ты не дашь чек заранее?
Герцог вздрогнул, словно невидимая рука закрыла горячую воду, когда он стоит под душем.
— Чек? — переспросил он. — Какой еще чек?
— На двести пятьдесят фунтов.
Герцог пошатнулся прямо в кресле, а усы, взметнувшись вверх, просто рухнули вниз. Усы послабее вообще бы выпали под таким напором.
— О чем — ты — говоришь? — вскричал герцог.
Сжавшись, как человек, стоящий перед клеткой с тигром и не уверенный в ее прочности, Рикки отважно продолжал:
— Я думал, мы договорились. Если ты помнишь, мы это обсуждали в Лондоне. Сперва речь шла о пятистах, потом — о двухстах пятидесяти, зато эти деньги будут к концу недели. Мне был бы удобен чек. Я переслал бы его сегодня этому человеку, он получил бы завтра с утра.
— В жизни не слышал такого бреда!
— Ты не хочешь дать мне эти деньги?
— Конечно, не хочу, — отвечал герцог, ловя и жуя усы. — Еще чего! — прибавил он для ясности.
Этим и кончился пир любви.
— Нет, какая чушь! — прервал тяжкое молчание герцог Данстабл. — Зачем тебе луковый суп?
Быть может, воспоминание о недавнем единстве душ побудило Рикки к откровенности. Он знал, что откровенность опасна, но, в конце концов, есть шанс, что старик растрогается (мистер Плум беговых времен определил бы этот шанс 8 к 100). Самые жестокие люди умилялись истинной любви.
— Я собираюсь жениться, — сказал он.
Если герцог умилился, он этого не выдал. Глаза его вылезли, как у креветки, усы — опять взметнулись.
— Жениться? — воскликнул он. — То есть как жениться? Не дури.
Рикки начал день с любви ко всякой твари и не хотел сдаваться. Но ему показалось, что с дядей Творец немного перебрал.
— Нет, какая чушь! — повторил герцог. — Как ты можешь жениться? С наследства ты получаешь два пенса в год. Стишков не хватит на сигареты.
— Вот я и хочу купить кафе.
— Хорошенький вид у тебя будет! Нет, это надо же! Суп!
Совладав с собой, Рикки промолчал. Лучше промолчать, решил он, чем перегородить пути к примирению блестящим ответом. Правда, такой ответ никак не приходил в голову.
Усы взметались и падали, словно водоросли в час прибоя.
— А у меня? — продолжал герцог. — Мало этих стихов! «Что поделывает ваш племянник, — изобразил он любопытного друга, почему-то фальцетом. — Он дипломат? Ах нет, он в гвардии? В суде?» — «Прямо сейчас! — ответил он своим голосом. — Пишет стишки». Молчат. Стыдно им. А теперь еще этот суп! Нет, такой…
Рикки густо покраснел. Характер его, не очень мирный, уже поигрывал мышцами, как акробат перед трюком.
— И вообще, зачем тебе жениться? — спрашивал дядя. — А? На какого черта?
— Да так, понимаешь, — ответил стихотворец. — Хочу подгадить этой барышне. Очень уж она противная.
— Что-о-о?!
— А нечего спрашивать! Почему люди женятся! Женюсь, потому что нашел лучшую девушку в мире.
— Ты сказал, она противная.
— Это я пошутил.
Герцог пожевал усы и выплюнул с видимым отвращением.
— Кто она такая?
— Ты все равно не знаешь.
— Кто ее отец?
— Да так, один.
Герцог стал зловеще-спокойным, как вулкан, который себя сдерживает.
— Ясно. Понятно. Из самых низких слоев.
— Нет!
— Не спорь. В общем, ясно. Денег ты не получишь.
— Хорошо. А ты не получишь свиньи.
— Что?
— То самое. Ни малейшей свиньи. Моя цена — двести пятьдесят фунтов за штуку. Если ты уплатишь эту мелочь, я, так и быть, забуду, что ты оскорбил девушку, родством с которой мы должны гордиться.
— Не пори чушь. Ясное дело, она из подонков общества. Нет, как мои племянники умеют влипнуть, уму непостижимо! Я запрещаю тебе жениться на этой выскочке.
Рикки глубоко втянул воздух. Лицо его походило на грозовое небо.
— Дядя Аларих, — выговорил он, — я не трону старика, который вот-вот сойдет в могилу…
Герцог дернулся от удивления:
— Что ты говоришь? Какие могилы?
— Такие, — твердо ответил Рикки. — Щадя твою старость, я не дам тебе в зубы. Но я скажу, что ты — мерзкий и гнусный гад, жиреющий уже полвека, когда пролетарий голодает. Противно смотреть. Бр-р-р! До свидания, дядя Аларих. Лучше нам расстаться, а то я сорвусь.
Бросив на герцога взгляд, какой не надо бы бросать племяннику, Рикки ушел, а герцог остался, ибо встать не смог.
Поднял его холодный голос, раздавшийся сбоку:
— Простите, ваша светлость?
— А? Что?
Руперт Бакстер был сдержан. Он не любил, чтобы в него швыряли яйца, и не смягчался от того, что бросок был очень метким.
— Полисмен сообщил мне, что надо отвести машину от входа в это заведение.
— Вот как, сообщил? Пошлите его к черту.
— Если разрешите, я поставлю ее за угол.
Герцог не ответил, пораженный блистательной мыслью.
