«От этого господина идет винный дух», – тихо сказала дама, которая часто задевала своей шляпкой мою щеку и которую я, сам не замечая, также часто задевал щекой.
Признаюсь, я был уязвлен.
«Нет, сударыня, – возразил я, – это дух музыки». Я вышел, держась подчеркнуто прямо, с холодным спокойствием человека, которого не ценят, и потому он удаляется, вселяя в недоброжелателей опасение, что они травят непризнанного гения. Дабы доказать этой даме, что я не имею привычки выпивать и исходящий от меня запах – не более, чем досадное недоразумение, совершенно чуждое моим нравам, я вознамерился отправиться в ложу госпожи герцогини де… (сохраним ее имя в тайне), чью прелестную, утопающую в перьях и кружевах головку я завидел издали и так удивился ее немыслимому головному убору, что желание проверить, действительно ли все это сооружение находится у нее на голове или это какой-то обман зрения, получившего на несколько часов особый дар видеть все в причудливом свете, неудержимо повлекло меня к ней.
«Когда я буду там, – подумал я, – подле элегантной знатной дамы и ее жеманной и притворно добродетельной подруги, никому и в голову не придет заподозрить меня в том, что я под хмельком; видя меня в обществе столь достойных дам, все примут меня за важную особу». Но я все еще блуждал по нескончаемым коридорам Итальянской оперы в поисках этой проклятой ложи, когда спектакль закончился и толпа, хлынувшая к выходу, прижала меня к стене. Этот вечер, несомненно, был одним из самых поэтических в моей жизни. Я никогда не видел столько перьев, столько кружев, столько красивых женщин, столько окошек, через которые любопытные и воздыхатели заглядывают в ложу. Я никогда не обнаруживал столько энергии, никогда не проявлял столько характера, я бы даже сказал, упрямства, если бы не уважение, с каким надо относиться к самому себе. Стойкость голландского короля Вильгельма в бельгийском вопросе не может сравниться с упорством, какое я выказывал, поднимаясь на цыпочки и сохраняя на лице приветливую улыбку. Однако порой меня охватывали приступы ярости, в иные мгновения на глазах у меня выступали слезы. Эта слабость ставит меня ниже голландского короля. Кроме того, меня терзали ужасные подозрения, когда я представлял себе что эта дама может обо мне подумать, если не увидит меня в обществе герцогини и ее подруги; но я утешался мыслью о презрении ко всему роду человеческому. Тем не менее я был неправ. В тот вечер в Итальянской опере собралась славная компания. Все были со мной весьма предупредительны и старательно уступали мне дорогу. Наконец одна очень красивая дама, выходя, взяла меня под руку. Такой честью я обязан был Россини, сказавшему мне несколько лестных слов, которых я не помню, но которые, верно, были замечательно остроумны: он такой же превосходный собеседник, как и музыкант. По-моему, эта дама была герцогиня, а может быть, и капельдинерша. Воспоминание мое очень смутно, и я думаю, что это скорее была капельдинерша, чем герцогиня. Однако у нее были перья и кружева. Опять перья и опять кружева! Короче говоря, я оказался в своей карете; кроме всего прочего, этому способствовало то, что мой кучер находился в столь же удручающем состоянии, что и я, и уснул в одиночестве на площади перед театром. Шел проливной дождь, но я не помню, чтобы на меня упала хоть капля. Впервые в жизни я вкусил одно из самых острых, самых фантастических удовольствий, я познал неописуемый восторг, неземное наслаждение, которое испытываешь от езды по Парижу в половине двенадцатого ночи, мчась среди уличных фонарей, видя, как мелькают мириады магазинов, огней, вывесок, лиц, кучек людей, женщин под зонтиками, ярко освещенных перекрестков, темных площадей, замечая сквозь струи ливня тысячу вещей, которые, кажется" где-то видел днем, но на самом деле не видел никогда. И снова перья, и снова кружева! Даже в кондитерских!
В тот день я хорошо понял, в чем прелесть опьянения. Опьянение набрасывает покров на реальную жизнь, заглушает сознание тягот и горестей, позволяет сбросить груз мыслей. Мне стало понятно, чем оно привлекало великих гениев и почему народ предается пьянству. Вместо того чтобы возбуждать мозг, вино его одурманивает. Будучи далеко от того, чтобы вызывать приток силы от желудка к голове, вино после первой же выпитой бутылки притупляет вкусовые ощущения, каналы пресыщаются, вкус отбивается, и пьяница уже не может различить качество поданных напитков. Алкоголь проник в организм и частично перешел в кровь. Итак, запомните следующую аксиому:
IV
Опьянение – кратковременное отравление.
Постоянно возвращаясь к этой отраве, пьяница в конце концов изменяет природу своей крови, он замедляет ее ток, разрушая ее основные элементы или портя их, и они приходят в такое расстройство, что большинство пьяниц теряет способность к продолжению рода либо их испорченная кровь приводит к тому, что у них рождаются дети, больные водянкой мозга. Не забудьте, что на следующий день после оргии, а часто уже в конце ее пьяницу мучает смертельная жажда. Эта жажда, совершенно очевидно происходящая от истощения желудочных соков и слюноотделительных желез, может служить доказательством справедливости наших выводов.
§ III. О кофеОтносительно этого вещества сведения, сообщаемые Брийа-Савареном, далеко не полны. Я могу кое-что добавить к тому, что он говорит о кофе, ибо пью этот напиток очень часто и могу наблюдать его действие в широком масштабе. Кофе – внутренний жар. Многие люди считают, что кофе придает остроты уму, но все могли убедиться, что зануды, выпив его, становятся еще занудливее. Наконец, хотя бакалейные лавки открыты в Париже до полуночи, иные авторы не становятся от этого остроумнее.
Как совершенно верно заметил Брийа-Саварен, кофе убыстряет ток крови, заставляет бить ключом духовные силы; возбуждение ускоряет переваривание пищи, прогоняет сон и позволяет дольше поддерживать умственную деятельность. Я позволю себе внести в эту статью Брийа-Саварена изменения, основанные на личном опыте и наблюдениях нескольких великих умов.
Кофе воздействует на диафрагму и на мышцы желудка, а оттуда его воздействие распространяется до самого мозга, причем столь незаметно, что ускользает от всякого анализа; тем не менее можно предположить, что нервный флюид – проводник электричества, которое эта субстанция освобождает, находя его в нас и приводя в действие. Его власть над нами не является ни постоянной, ни безраздельной. Россини проверил на себе воздействие кофе, уже известное мне по собственному опыту.
«Кофе, – сказал он мне, – хватает на пятнадцать-двадцать дней, к счастью, это ровно столько, сколько нужно, чтобы сочинить оперу».
Это правда. Но можно продлить время, в течение которого человек наслаждается благотворным воздействием кофе. Это умение столь необходимо многим людям, что не стоит пренебрегать описанием способа достигнуть желаемого результата.
Все вы, замечательные люди, свечи, начинающие гореть с головы, подходите и слушайте евангелие бдений и умственного труда!
1. Кофе, растертый по-турецки, вкуснее, нежели кофе, размолотый в мельнице.
Во многих механических вещах, имеющих целью доставить человеку наслаждение, жители Востока стоят гораздо выше европейцев: их созерцательность, родственная привычке жаб, которые подолгу сидят без движения, раскрыв свои золотые, словно два солнца, глаза на природу, позволила им увидеть в действительности то, что мы познаем путем научного анализа. Пагубная основа кофе – танин, вредное вещество, пока еще недостаточно изученное химиками. Когда оболочка желудка подвергается воздействию танина или когда дубильные свойства кофе из-за частого употребления притупили ее чувствительность, она перестает резко сжиматься, а именно этого добиваются труженики. Отсюда, если любитель не отказывается от кофе, происходят серьезные сбои в работе. В Лондоне живет человек, которого неумеренное употребление кофе скрутило так, что он стал корявым, как старый подагрик. В Париже я знал одного гравера, которому понадобилось пять лет, чтобы излечиться от того состояния, до которого его довело пристрастие к кофе. Наконец недавно один художник – его звали Шенавар – просто-напросто заживо сгорел. Он заходил в кафе, как рабочий заходит в кабачок – то и дело. Любители кофе поступают так же, как все люди, охваченные какой-либо страстью; они идут все дальше и дальше и, как у Николе, поднимаются все выше и выше, вплоть до злоупотребления. Раздробляя кофейные зерна, вы распыляете их на странных форм молекулы; аромат при этом выделяется, а танин остается в них. Вот почему итальянцы, венецианцы, греки и турки могут без всякой опасности для себя не переставая пить кофе, который французы презрительно называют кофеек. Такой кофе пил Вольтер.
Итак, запомните следующее. Кофе состоит из двух веществ: первое – экстрактивное вещество, легко растворяющееся в холодной или горячей воде, оно проводник аромата; второе – дубильное вещество, хуже растворяющееся в воде и медленно и с трудом отделяющееся от ареолы, окружающей молекулу. Отсюда следующая аксиома:
