Амброз поднялся по лестнице и вышел на солнечный свет на склон горы в замешательстве от странных снов, похожих на цветную дымку. Он видел старые белые стены и желтое крыльцо; выше — дикие горные склоны; а ниже — всю прелестную землю Гвента, счастливую в летнем воздухе, все ее леса и поля, ее округлые холмы и покатые склоны, весь ее золотой мир. Холодный источник бил из глубин земли рядом с Амброзом и тонкой струйкой лился из серой скалы, а в поднебесье пел ликующий жаворонок. Горный ветерок был полон счастья жизни; шелест и колыхание лесов, сверкание и мерцание листьев внизу заставляли мальчика думать, что деревья, словно живые существа, восхитительны. А в темной комнате, за множеством замков, за слоем дерева и железа, скрытая золотом сверкающей вуали, лежала, спрятанная от всех, прекрасная и величественная чаша из великолепного стекла — преддверие божественного мира.
Отец объяснил мальчику увиденное. Он рассказал, что Амброзу посчастливилось увидеть Священную Чашу Тейло[184], которую святому велено было получить от Бога в Раю, и что когда Тейло вел мессу, используя тот потир, рядом зримо присутствовал хор ангелов; это была Чаша чудес и тайн, дар предвидений и божественных милостей.
— Но что бы ты ни делал, — сказал Николас Мейрик сыну, — не говори никому о том, что видел сегодня, ибо, если произойдет, тайна будет осмеяна и поругана. Ты знаешь, твои дядя и тетя из Люптона сказали бы, что мы все тут ли с ума? Это потому что они глупцы, но сейчас большинство людей глупцы, да к тому же озлобленные глупцы, ты поймешь это позже, когда вырастешь. А посему всегда помни, что должен скрывать то, что увидел здесь; и если ты не убережешь тайну, тебе придется пожалеть об этом.
Затем Николас Мейрик рассказал сыну, почему к старому Крадоку надо обращаться с уважением, даже с почтением.
Он столь же свят, сколь и кажется, этот старик с маленькой фермой здесь на высокогорном склоне; ты слышал, его английский не лучше, чем язык любого другого фермера и наших краях. Но с Крадоком не может сравниться даже герцог Норфолка[185]. Он из рода святого Тейло: он последний, в прямом поколении, потомственный хранитель Священной Чаши: его род охраняет эту реликвию уже тринадцать столетий. Запомни: сегодня на горе ты видел великие чудеса, которые должен сохранить в секрете.
Бедный Амброз! Впоследствии он не раз страдал, позабыв наказ отца. Вскоре после приезда юного Мейрика в Люптон одни из мальчиков поразил своих друзей рассказом о брильянте из королевских драгоценностей, которые он видел во время рождественских каникул. Все были восхищены, и Амброз, поддавшись порыву, поведал мальчикам о прекрасной Чаше, увиденной им однажды в старом фермерском доме. Скорее всего ему не поверили, ибо слушатели громко смеялись и сопровождали его рассказ ехидными замечаниями. Наставник, пришедший повеселиться над шуткой, выслушав историю о сияющей Чаше, ударил мальчика по голове, назвав его проклятым маленьким лжецом. Этот урок сослужил Амброзу неплохую службу, как и тот, когда один из учителей, осведомленный о случившемся, поздравил его в принятом в школе стиле, перед всем классом, с прекрасным и богатым воображением.
Я вижу в тебе, Мейрик, подающего надежды писателя-романиста, — с издевкой в голосе заметил он, — Бесант[186] и Райс[187] померкнут, когда ты однажды начнешь писать. Я предполагаю, что ты уже разрабатываешь образы? Ты нас не разочаруешь? Мы должны теперь быть осторожными, не правда ли? Как нам вести себя? Кое-кто среди нас делает заметки", — и так далее, и в том же духе.
Но Мейрик сдерживался. Он не сказал своему классному руководителю, что считает его скотиной, дураком и трусом"
однако с тех пор понял, что истину, подобно многим драгоценным вещам, следует скрывать от профанов. Позже достойная месть обрушилась на того глупого учителя. Много лет спустя он обедал в известном лондонском ресторане и в течение всего обеда развлекал леди из свое" компании искусной смесью отвратительной дерзости и вульгарным подшучиванием над одним из официантов, смиренным маленьким итальянцем. Учитель получал огромное удовольствие от своего фривольного обращения: его голос становился все громче и громче, а шутки — все более безжалостными. За это он получил огромную мясную запеканку, шесть перепелов, маленькие луковички и несколько сладких, но горячих соков прямо в физиономию. Официант был неаполитанцем.
Пробил час ночи, а Амброз все сидел в своей комнате в Старой усадьбе, восстанавливая в памяти многие прекрасные воспоминания, мечтая о тайных снах на земле Гвента и о волшебном видении; а его дядя в то же время, несколькими ярдами дальше, в другой комнате дома, был также погружен в мир воображения, представляя новый Люптон, спускающийся Подобно невесте из рая для учителей. Амброз думал о Великой горе, о тайне долин, о святилищах и гробницах святых, о бостон отделке одиноких церквей, скрытых среди холмов и лесов. Ему вспомнился фрагмент старой поэмы, которую он так любил:
Во мраке древности не подведи меня, о память,
По дай забыть восславить землю Гвента, возлюбленную милую мою.
Коль заключат меня в глубокую тюрьму иль в дом презренья,
Я и тогда свободным буду, лишь стоит вспомнить солнца лик над Минидд-Маен[188].
Там жаворонка песню слушал я и с каждым звуком душою возносился в небеса;
Там облака пушистые фрегатами моей души стремились в гавань Всемогущего Творца.
Тот, кто достиг вершины Горы Великой, познал почет. Она сверкает блеском многих вод —
О, сладость, — тень лесных чащоб,
Но не прославлю я сокровище, что там хранится.
Оно пленительно и глубоко сокрыто.
Когда б Тепло вернулся, когда бы возродилось счастье в Кимру,
А Деви и Дифриг служили свою мессу, — тогда б великое то чудо снова стало зримым.
О, труд святом и чудотворным, мое блаженство тогда бы блаженству ангелов не уступало;
Я ощутил сем Дар яснее, чем поцелуи, что даровали уста родные Гвенллиана.
О Гвент, любимая моя земля! О quam dilccta tabernacula!
Здесь реки подобны драгоценным блистающим потокам Рая,
Холмы — горе Сион;
И лучше уж могила в Твин-Барлум[189], чем трон в саксонском замке в Каэр-Ллудде[190].
И вдруг, словно для контраста, Амброз вспомнил первую версию великой школьной песни "Футбол", одной из самых ранних поэм, которые его дядя посвящал восхвалению милой старой школы:
Однажды в книгах, что скучны мне были,
О прежних временах нашел я были:
Игрой в те годы город Люптон жил
Ее история сеть также в главах
(Ведь Люптон был тогда на пике славы,
Любимцем королей и церкви слыл).
О той игре вы все должны узнать:
Давным-давно се "футболом" звать.
Хор:
Берегитесь "ручьев", иль утонете вы.
Берегитесь "канав" — упадете, увы, —
Так играли в футбол когда-то,
Правил свод был ценнее злата.
В травмах правила не виноваты,
Просто так играли когда-то
В городе Люптон играли в футбол.
Размышляя об этих двух песнях, Амброз погасил свет и, как был одетым, провалился в глубокий сон.
Глава IV
Английский школьник на взгляд тех, кто заставил его учиться по специальной программе частных закрытых школ, не отличается особой одаренностью или талантом. А если сказать точнее, его наблюдательные способности, сильно ограниченные системой уничтожения какой-либо мысли и мнения (основанной преимущественно на крикете и футболе), подавлялись совершенно безжалостно; это была одна основных задач Системы — убить, истребить, разрушить уничтожить любую частичку воображения, которой он может обладать. В противном случае перестанут существовать и консервативное, и либеральное управление, палата общин исчезнет, а епископство пойдет по пути Великого бастарда; "неразбериха во всем" (ярчайшая драгоценность британской короне, отнятой баронами у короля Джона[191]) превратится в забытое искусство. Все последствия станут действительно непоправимыми, поэтому знаменитые частные закрытые школы максимально усовершенствовали систему разрушения отравляющего воображения, и было зафиксировано очень мало случаев провалов.
Тем не менее определенные факты даже полным дуракам и безнадежным болванам, не говоря уж о многих разумных мальчиках, помогли увидеть, что с Мейриком "что-то не так", когда он появился в часовне воскресным утром. Новость о проявленной прошлой ночью но отношению к нему жестокости, как словесной, так и физической, еще не успела широко распространиться. Вейте следил за кафедрой, но он был ограничен во времени; а грубые ответы Пелли и Роусона не объясняли синяков под глазами и разбитого носа, и потому не вызывали доверия. Позже, когда эта история все же была раскрыта, и Бейтс, изложив фольклорную сторону происшествия, изобразил Нелли, лежащего в луже крови. Роусона, вопившего от мук неудачи, и Мейрика, отчетливо произносившего в течение четверти часа клятвы — все оригинальные и в то же время ужасные, только тогда школа наконец-то удовлетворила свое любопытство; и не удивительно, что Мейрик с подозрением следил за развитием событий. Дух старины приводит к бесстрашию, а атмосфера восторга и гак была всем понятна. Вероятно, если бы английский школьник мог встретить святого Франциска Ассизского[192], он решил бы, что святой только что получил двести очков в первоклассном крикете.
