На коляске госпожи Хомлоди, уже вместе с доктором по» ехали они в «Святой Себастьян», где на стук распахнулась дверь и глазам их представилась уже описанная сцена.
Конечно, в этом деле два начала и два конца, как у тех рогаликов, что когда-то выпекал господин Тоот. Можно начать например, с того (некоторые так и рассказывали), что госпожа Хомлоди должна была отвезти Мари домой, да по дороге занемогла (кто ей, впрочем, поверит!), как раз поблизости от Воглани у нее начались спазмы в желудке; госпожа Хомлоди вылезла, конечно, из коляски и велела сидевшему в ней Ности проводить Мари домой. И благородный джентльмен проводил бы ее, будь на то возможность, но вот беда, мост через Дик, разумеется, оказался сломанным, — удивительно все же, какие случайности сопутствуют жизненным драмам, — исправник, господин Малинка, именно в тот самый день приказал починить его (хотя, вот ведь случай какой, мост был в полном порядке), и дорожный инспектор велел разобрать его на. ночь. (Хорошенькое дельце, исправник в роли загонщика на охоте Амура!) Ну-с, теперь птичка была в руках, и он повез ее в Мезерне, как кошка добычу… однако и пташка что-то не очень громко чирикала.
История эта оказалась поистине золотым дном для клеветников и болтунов, напрягавших умы в поисках причин и следствий, расцеплявших и вновь соединявших все и вся. Смарагды, топазы и густые опалы сплетен искрились во всех темных углах. Наудивлявшись вволю тому, что знали, все принялись ломать головы над тем, что не было известно. А это, пожалуй, еще интереснее.
— Она ведь очень богата, почему он на ней не женился?
— А может, ему не отдали ее.
— Вот это и непостижимо! Почему не отдали-то?
— А может, сам Ности не хотел ее в жены брать? — рассуждали другие. — Ведь он по доброй воле из уезда перевелся.
— Э-э, не нужна была б ему девушка, не стал бы он устраивать скандал в Мезерне!
— Гм. И это верно.
Возникали тысячи и тысячи вопросов. Как он попал в комнату Мари? С ума можно сойти! Значит, девушка его сама впустила? А может, у него другой ключ имелся? Но если это так, стало быть, все было подготовлено заранее. А если подготовлено заранее, то порча моста тоже подстроена и болезнь госпожи Хомлоди лишь предлог, чтобы удалить доктора из Мезерне. Более того, в таком случае ясно, что госпожа Хомлоди знала о готовящемся посягательстве так же, как и Малинка. Ну, а что знал Малинка, было известно и губернаторше. Это утверждала госпожа Чашка, добавив: «Что знает один, не тайна и для другой, но вот что мне о них известно, никто еще до сих пор не знает».
Стоп, опять новая перспектива! Если было известно семье, стало быть, все затевалось не ради мимолетного любовного свидания, это исключено, не пошли бы они на такое гнусное дело, тут за кулисами событий, где-то в самой глубине, ужасные причины кроются, а следовательно, надо копать, копать, все перекопать, пока причины эти не будут извлечены из глубины шахты. А пока они прилежно клевали поступавшие извне мелкие сведения и сообщения о том, например, что Ференц Ности в злополучное утро направился, нигде не останавливаясь, прямо в свой уезд, как спасающийся бегством преступник, только десять минут пробыл в Бонтоваре, где завтракал в «Синем шаре» и беседовал с редактором Клементи (этот пострел везде поспел); что Михай Тоот в тот же день вернулся домой с дальней дороги и с тех пор, как узнал от Игали о случившемся, ни с кем не разговаривает, никого не желает видеть, заперся в своем кабинете и не отходит от токарного станка, крутит-вертит все сутки напролет колесо, еду ему через дверь на маленьком столике подают, а ест он, будто канарейка либо и того меньше. Столько повсюду шептались и шушукались, что газета Клементи не могла промолчать и опубликовала описание всего события под заголовком «Хитроумно состряпанное любовное приключение», в коем с благородной сдержанностью участники были обозначены лишь инициалами, а начинался сей опус тактичной перифразой: «Как сообщают нам из Мезерне, г-н Ф. Н., сын одного из наших любимых и уважаемых депутатов парламента, также занимавший в комитате значительный пост, некоторое время настойчиво ухаживал за красавицей М. Т., дочерью почетного гражданина и крупного землевладельца, неутомимым усердием нажившего в Америке большое состояние…» — и так далее.
Пространную публикацию сделало знаменательной не изложение фактов — факты всем были известны, — шумиху вызвала скорее приправа, которой они были сдобрены. Была в ней также скрытая тенденция, в большей или меньшей степени лившая воду на мельницу Ности (не удивительно, если выяснится, что он сам продиктовал статью). Под бойким пером газетчика выходило, будто семейство Т. давно заметило нежные отношения, завязавшиеся между молодыми людьми, и даже поощряло их в уверенности, что они приведут к розовым цепям Гименея, а посему достойный сожаления случай относится к тем щелчкам по носу, которые получают иногда от Немезиды люди, пораженные самой безотрадной болезнью нынешнего времени — стремлением вскарабкаться наверх, ибо (теперь блестящее и справедливое перо било не только налево, но и направо) надменный молодой джентри с распущенными, растраченными по ресторанам моральными устоями думал лишь о том, как бы сорвать розу. В заключение автор слегка куснул и временного исправника Малинку, сообщив, что ходят слухи (он не ручается за достоверность), будто уездный начальник разобрал в ту ночь мост, чтобы помочь своему родовитому коллеге в амурной проказе, однако звучит сие почти невероятно. Впрочем, juventus ventus [140] заканчивал борзописец с мудрым спокойствием, со времен Боккаччо такие происшествия не редкость, и сейчас, как и в большинстве подобных случаев, можно ожидать различных последствий.
И господин Клементи в этом последнем оказался прав. Старый Игали, пригнавший в Бонтовар свиней на продажу, тут же по горячим следам встретился в пивной с Клементи и так отлупил его за статью дубинкой, что того пришлось доставить домой, на носилках, и две монахини с опущенными долу глазами всю-ночь прикладывали ему припарки. Таково было первое последствие.
Вторым последствием явилось заявление временного уездного исправника Корнеля Малинки, в котором он назвал публикацию слухов ни на чем не основанной низкой клеветой и приобщил к сему помеченное девятнадцатым числом текущего месяца донесение комитатского дорожного инспектора Дёрдя Клинчока о неисправности моста. Итак, его оправдывала официальная бумага. Ну, а то обстоятельство, что он девятнадцатого же приказал исправить мост и уже ночью его принялись чинить, не могло составить серьезного против него обвинения. упрекать комитат в том, что он отдает быстрые распоряжения, разумеется, можно, но до сих пор такого еще никогда не бывало.
Впрочем, все это дело десятое. Когда что-нибудь опрокидывается или рушится и при этом нахальной кошке, что, ловя мышей, всюду сует свой нос, прищемит лапу или хвост, — шут с ней! Главное внимание было приковано к Рекеттешу. Что предпримет теперь Михай Тоот? Что станется с бедной маленькой Мари? Вот что интересно.
Но именно об этом в Рекеттеше говорить не разрешалось. Наступило печальное рождество. Домочадцы слонялись молча, словно в доме был покойник и покойник этот бродил среди них, — живые тени, да и только. Двери, окна все были заперты. Даже ряженых не впустили, как в иное время. Пусть никто не скажет, что «ангел слетел к ним». Пусть не лгут! Улетел ангел, и Христос не родился. А если и родился — зачем родился? Не очень-то заметно, чтобы он здесь людей учил.
На четвертый или пятый день — на второй день рождества — одетый в праздничное платье хозяин вышел, наконец, словно медведь из берлоги, велел запрягать и поехал в балингский замок к графу Топшичу. Там были гости, добрые знакомые Михая Тоота — Палойтаи и веселый граф Подвольский.
Граф Топшич очень ценил Михая Тоота, считая его рассудительным, трезвым человеком, а теперь уважал вдвойне, зная, какой удар его постиг.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, ваше благородие, — поспешил он ему навстречу, чтобы пожать руку.
Подвольский пришел в экстаз. Большая знаменитость и не могла явиться сейчас в Балинг, будь то хоть сам Бисмарк! Подвольский страстно любил сплетни. Только на честном лице. Палойтаи отразилось глубокое сочувствие, он не мог его скрыть, он был настоящим другом семейства Тоот.
— Не положен мне этот титул, ваше сиятельство, у меня нет грамоты, — возразил Михай Тоот, — не дворянин я, одним словом, никто, а теперь-то уж и вовсе.
— Э-э, не стоит принимать так близко к сердцу, — перебил граф Подвольский, желая сразу вцепиться in media res [141] — Ведь и мы когда-то были молодыми, клянусь честью, ну, а что касается меня…
Хозяин дома дернул болтливого старикашку за пиджак, не в ту, мол, сторону дышло повернул.
— Право, не слушайте его, дорогой сосед, садитесь-ка с нами. Что вам принести, сигары или чубук? Право, не слушайте его.
