Однако нельзя не признать, что «Пидмонтский ездовой клуб» — единственное место, где наверняка услышишь говор настоящих южан. Где-где, а здесь уж точно. Чарли вдруг вспомнил того типа, Зейла, его лицо и манеру говорить — небось из Нью-Джерси или откуда еще — и тут же здорово пожалел, что вообще подумал о нем.
Тем временем они с Сереной уже стояли в самом центре фойе, этого великолепного творения Шутцэ. Подошла Летти Уизерс, резко выкрикнув своим прокуренным голосом «Привет!»; у нее хватило ума промолчать о «Гольфстриме». Серена отошла поговорить с Лидией, достаточно юной, чтобы надеть коротенькое черное платье из шелка и шифона, приглашавшее задержать взгляд на прелестях фигурки этой «гражданской». «Га-га-га, ха-ха-ха, га-га, ха-ха» — невозможно было не заметить Артура Ломпри, президента «ГранПланнерсБанка», высокого, с вытянутой, как у собаки, шеей. Чарли подумал, уж не станет ли старый ублюдок отравлять ему жизнь из-за проблем с кредитами, но потом решил, что Ломпри не посмеет, только не здесь, не в фойе клуба, когда все собрались на «Бал мотыльков». Тот в самом деле не посмел. Они с Ломпри перекинулись фразой-другой, кулдыкая, как индюки, и вдруг Чарли заметил, как в дальнем конце фойе Серена что-то шепчет на ухо… Элизабет Армхольстер! На Элизабет — модное черное платьице: на тоненьких бретельках-спагетти и с глубоким вырезом. Что бы там Серена ни шептала, Элизабет вовсю улыбалась. Обе как будто о чем секретничали, совсем как тогда, на охоте в Терпмтине. Элизабет Армхольстер все такая же сногсшибательная… Чарли решил, что девушка совсем не похожа на пострадавшую от насильника. Если Элизабет здесь, то где же… тут Чарли увидел и его самого — приземистого, круглого Инмана Армхольстера. Инман был увлечен беседой с Уэстморлэндом (Уэсти) Войлзом, бывшим председателем правления Технологического. Чарли все смотрел на валики жира, собравшиеся над жестким воротничком парадного облачения Инмана. Ему совсем не хотелось говорить с Инманом. Может, притвориться, что он ничего не знает об Элизабет, как оно, собственно, и должно быть? Может, так и сделать? Зная, каково приходится Инману? Пока Чарли глядел на валики жира и все размышлял, как поступить, тот вдруг обернулся. Чарли отвел взгляд, надеясь, что Инман его не заметил. Потом медленно перевел взгляд обратно, желая убедиться, что тот уже не смотрит, и… попался! Инман смотрел ему прямо в глаза. Тугой воротничок смокинга врезался Армхольстеру в шею, придавая кирпично-красному лицу еще более густой апоплексический оттенок. Круглая голова с зачесанными назад асфальтово-черными волосами… Инман поймал… накрыл его… теперь уже не отвернешься. Пригвоздив Чарли взглядом, Инман поднял руку и угрюмо, даже не пытаясь изобразить улыбку, поманил к себе толстым пальцем. Чарли, лавируя между группами собравшихся, подошел к Инману; Уэсти Войлза к тому времени уже не было.
— Здорово, Инман! — Чарли через силу улыбнулся. Инман не ответил на улыбку, вообще не произнес ни слова.
Только зыркнул сердито и низким голосом заядлого курильщика пробасил:
— Знаешь уже?
— О чем? — спросил Чарли, чувствуя себя последним дураком.
— Об Элизабет? — густо пробасил разгневанный толстяк.
Чарли хотел было что-то сказать, да так и остался с открытым ртом. Наконец пробормотал:
— Знаю, Инман. Знаю.
— Кто сказал?
— А с чего ты решил, что я знаю?
— У тебя на лице написано. Признайся — ведь не хотел подходить ко мне, а?
— Вот черт! — выругался Чарли. — Ну да, знаю, хотя и не должен. Просто не представлял, что тебе сказать.
— Ладно, проехали, — оборвал его Инман, — теперь ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. В таком случае расскажу тебе кое-что еще. — Армхольстер обвел взглядом толпу в фойе. К тому времени все разбились на группки и стояли, беседуя друг с другом. В отдалении Инман заметил Хауэлла Хендрикса с его гладкими, лоснящимися щеками, которые снизу красиво подпирал жесткий воротничок рубашки с черной бабочкой. Улыбавшийся Хауэлл демонстрировал зубастый, прямо как у щуки, рот. — Слушай, Чарли, пройдем-ка в бальную залу. Там пока никого.
Чарли поискал взглядом Серену. Вон она, направляется с Элизабет в Бамбуковую залу. Обычно, если только не намечались такие грандиозные приемы, как «Бал мотыльков», званые ужины устраивали именно в Бамбуковой зале, пристроенной в 1938 году, после очередного пожара. С какой это стати Серена и Элизабет таятся от всех?
Инман и Чарли выбрались наконец из фойе, по пути то и дело пожимая руки и улыбаясь. Чарли это ужасно угнетало. Приходилось постоянно встречаться взглядом с теми, кто смотрел на него и наверняка думал… а может, даже говорил: «Вот ведь сукин сын, а! Пыжился тут, строил из себя и — пшик! — сдулся, всплыл кверху брюхом! Оттяпали у него „Гольфстрим“! Теперь-то уж ему крышка! Вон, одна тень осталась, да и та жалкая! Надо же, а еще притащился сюда!»
В конце концов Инман и Чарли попали в бальную залу; там никого не было, кроме нескольких официантов из черных, которые заканчивали сервировку стола. Проектируя бальную залу, Филип Шутцэ превзошел сам себя. Зала получилась громадной, со сводчатым потолком. По бокам во всю длину высились величественные колонны, соединенные вверху арками, украшенные карнизами и лепными венками. Столы, сверкавшие серебром и стеклом столовых приборов, установили перед колоннадами и за ними — по обе стороны; центральную же часть выложенной паркетом залы оставили свободной для танцев.
Инман жестом пригласил Чарли к столику в углу; они сели. О чем Крокер тут же пожалел — его сразу начал одолевать сон. Бессонная ночь давала о себе знать и раньше, но пока Чарли стоял на ногах, ему еще удавалось справляться с сонливостью.
Инман заметил:
— Что-то сегодня ты хромаешь сильнее обычного.
— Да уж, — отозвался Чарли, — в такие моменты я даже жалею, что играл за сборную Теха. — И хотя Инман был в курсе его спортивной травмы, Чарли подумал, что и пусть, черт с ним, сказал и сказал.
Инман мечтательно уставился вдаль.
— Да… сборная Теха… — Потом перевел взгляд на Чарли и низким, прокуренным голосом прибавил: — Я тут все думал поговорить с тобой, ведь ты играл за сборную. В свое время слыл даже большей знаменитостью, чем этот черный сукин сын.
Инман, ты только скажи. А уж я сделаю все, что в моих силах.
— Спасибо, Чарли. — У Инмана вдруг дрогнул голос, как будто еще немного, и он расплачется. — Твоя поддержка для меня много значит. — Инман вздохнул и оглядел залу, дабы убедиться, что ни один официант их не слышит. — Понимаешь, Чарли, я ума не приложу, как мне быть. Ты ведь знаешь, что случилось… Так вот, может присоветуешь что? Это произошло в пятницу вечером, студенты как раз съехались на Фрикник. Помнишь тот день?
— Ну да.
— Представляешь, Чарли, Элизабет прямо в истерике билась. Пережить такое… для девочки это самый жуткий кошмар, какой только можно вообразить.
— Так что все-таки случилось? А то Би… А то подробности мне не известны.
— Все эта чушь собачья, которую студентам втемяшивают в университетах… насчет «многонациональности», «равенства», «сосуществования разных культур»… Ладно, не буду заводиться. Ты ведь и сам понимаешь, так? Что вся эта болтовня — сплошное дерьмо! Ну да бог с ним. В общем, недалеко от кампуса есть одна кафешка, «Авария» называется. Очень популярная среди студентов — там бывают все эти спортсмены экстра-класса, то бишь черные спортсмены. И вот около одиннадцати Элизабет с двумя подругами, тоже белыми, сидят там… заказали себе пиццу… и вдруг заходит сукин сын Фэнон со свитой… с тремя-четырьмя прихлебателями… ну, ты представляешь… Так вот, эта… мразь… слывет знаменитостью Теха. Любой пацан скорее узнает его, чем американского президента. В общем, садятся они прямо напротив той самой кабинки, где сидят Элизабет с подругами. Элизабет видит, что они заигрывают с ними. И она, и ее подруги думают, что это вполне безобидный флирт. Вот до чего доводит всякая болтовня на тему «многонациональности», «равенства», «сосуществования разных культур». Теперь-то времена изменились, но еще совсем недавно как было? Если три белые девушки из приличных семейств сидят в кафе, а ватага ниггеров усаживается напротив и начинает оказывать им знаки внимания, то, какими бы безобидными эти знаки ни были, девушки попросту не обращают внимания. А если приставания продолжаются, встают и уходят. Да, именно ниггеры, ты не ослышался. Вообще-то я нечасто употребляю это слово, да и против черных ничего не имею. Я всю жизнь живу с ними бок о бок, среди них встречается немало тех, которых язык не повернется назвать ниггерами, да вот хотя бы Андре Флит или, скажем, Уэсли Доббс Джордан. Они — люди порядочные, хорошего воспитания. Так что слово это я употребляю нечасто. Однако среди черных попадаются такие, кого иначе как ниггерами и не назовешь, ниггеры — они и есть ниггеры. Вот только современные белые студенты этого не видят. А если и видят, то не вполне понимают, что к чему. — Инман, сокрушаясь, покачал головой, да так энергично, что пухлые щеки не поспевали за его движениями. — И вот им промывают мозги… промывают преподаватели, администрация… все эти чертовы деятели искусств, выступающие по телевидению… втолковывают, что не ответить таким, как Фэнон, значит оскорбить их. И вот, когда этот Фэнон приглашает девушек к себе на вечеринку, они соглашаются — до того им промыли мозги всякой либеральной чушью. Ты только представь! Пятница, одиннадцать вечера, Фрикник… и они соглашаются! Вот до чего девчонкам заморочили головы!
