подзорную трубу, перевернутую наоборот, — пока не превратилось в миниатюрное зеркальце... Кругом кромешная тьма...
И вдруг я почувствовал, что давно уже вынырнул...
Как пробка вылетел из этого самого колодца — в его жерле, огражденном квадратным, из огромных белых валунов, бруствером, зияла немыслимая бездна.
Я стоял и смотрел в изумрудное зеркальце, которое, зловеще усмехаясь, держала передо мной в левой руке Исаис Понтийская; кинжал в ее правой руке был повернут острием вниз. Потом темная бронза богини, замерев на миг на бруствере, как на алтаре, расплылась в черный вихрь, который бездна стала медленно всасывать в себя.
Выходит, моим проводником была сама Исаис Черная, это она вывела меня сюда? Сюда?.. Но где я?..
Я и вопрос-то свой еще не успел додумать до конца, а зловещее предчувствие уже полоснуло меня ледяным ужасом. Там, прямо передо мной, в полумраке... моя жена Яна! Я вижу ее мерцающий взгляд. Она почему-то в старомодном английском платье елизаветинской эпохи... Ах да, конечно, она ведь жена Джона Ди — то есть моя собственная. Значит, эта кошмарная бездна — колодец святого Патрика в крипте доктора Гаека...
И волосы встают дыбом у меня на голове... Так вот куда завела меня Исаис Черная! Вернула в ту самую ночь, когда Зеленый Ангел отдал страшный приказ, — ночь, в которую я, Джон Ди, верный клятве, должен был разбить свое сердце и положить Яну на ложе моему кровному брату — о, адская насмешка! — Эдварду Келли. Яна?.. Она взошла уже на алтарь!..
Времени на раздумья нет... Я делаю отчаянную попытку схватить ее, ноги подкашиваются... Поскальзываюсь... Ловлю немой, решительный и уже мертвый взгляд любимой, поруганной
женщины и... каменею, становясь свидетелем ужасного падения, — веки вечные инфернальный огонь будет сжигать мою душу при воспоминании об этом мгновении, о последнем взгляде моей Яны...
Мое сердце рассечено на семьдесят две части. Мысли мои — словно тени... Как у душевномертвого. Проклятый, проклятый, проклятый колодец! Мне кажется, я, парализованный кошмаром, вижу там, в страшной бездне, изумрудный отблеск круглого миниатюрного зеркальца Исаис...
Когда карабкался из подземелья по железной лестнице, ног своих я не чувствовал, но каждая, каждая ступенька скрежетала: «Один... один... один... один...»
Чья-то голова свесилась в люк шахты: искаженное ужасом лицо — маска преступника, на шее которого вот-вот затянется петля. Это Келли, человек с отрезанными ушами.
Проскальзывает мысль: осторожней, он хочет столкнуть меня вниз, в крипту, а потом в бездну колодца, к Яне...
Но мне не страшно, нет, я даже как будто желаю этого...
Келли не двигается. Позволяет отсчитать все до конца ступени моего бездонного одиночества и ступить на твердую землю. Шаг за шагом пятится он от меня, как от привидения. Во мне умерло все — все, даже жажда мести, которой этот жалкий трус так боится...
Лепечет что-то о невозможности спасти... Клянет взбалмошную истеричность этих чертовых баб...
Глухо и мертво звучит мой голос:
— Она мертва. Сошла в бездну, дабы предуготовить мне путь. Но в третий день она воскреснет, вознесется к небесному престолу, туда, откуда и явилась в мир сей, и воссядет там одесную Вседержителя, судить убийц по ту и по сю сторону...
Тут только до меня доходит, какие безумные и кощунственные речи слетают с моих губ, и я умолкаю.
Господь не зачтет в вину разбитой душе богохульство ее, ибо не ведает она, что творит, мелькнул в моем сумеречном сознании тусклый отсвет. А не покоюсь ли я уже во прахе рядом с моей Яной?..
Келли с облегчением переводит дух. Становится смелее. Приближается с осторожной, елейной доверительностью:
— Брат, ее жертва — и твоя тоже — была не напрасна. Святой Зеленый Ангел...
Поднимаю потухший взор... Первыми в моем умершем теле начинают чувствовать боль глаза... «Ангел!» — хочу я крикнуть, и дикая, неистовая надежда вспыхивает в моей душе: дал он
Камень? Тогда... может быть... все в руках Бога... чудо и произойдет... Почему бы чуду не повториться... Воскресла ведь дочь Иаира!.. Камень превращений может творить чудеса в руках того, кто обрел чрез него веру живую!.. Яна! Что, она чем-то хуже дщери синагогального старосты?.. Я вскричал:
— Ангел дал Камень?
Мышиные глазки Келли алчно сверкнули:
— Нет, пока не Камень...
— Ключ к книге?
— Н-нет, и с этим просил подождать, зато — алую пудру! Золото! Много золота! И обещал еще больше..,
Крик рвется с кровью из моего растерзанного сердца:
— Ты, собака! Выходит, я продал собственную жену за золото?! Попрошайка! Подонок!
Келли отскакивает назад. Мои сжатые кулаки бессильно падают. Даже тело уже не слушается меня. Руки хотят убивать, но висят как плети... И я не нахожу слов, которые бы заставили их повиноваться. Горький смех сотрясает меня:
— Спокойно, корноухий, не трусь! Я не убиваю орудие... Зеленого Ангела хочу призвать я к ответу... С глазу на глаз...
Келли поспешно:
— Зеленый Ангел, брат, может все. Если пожелает, он может мне... нет, нет, тебе, брат, тебе... вернуть... исчезнувшую Яну...
В каком-то ослеплении, ничего не соображая, я бросаюсь на Келли прыжком дикого зверя, мои руки стискивают ему горло.
— Чтобы сейчас же Зеленый Ангел был здесь, предо мной, падаль! Только в этом случае ты спасешь свою жалкую жизнь!
Ноги у Келли подгибаются, он падает на колени...
Размытые, беспорядочно скачущие кадры... нескончаемая череда... Обгоняя друг друга, проносятся они мимо и исчезают быстрее, чем я успеваю осознать их. Потом видимость снова проясняется...
Дворец бургграфа Розенберга. Келли в роскошных, отороченных мехом одеждах важно шествует через празднично убранные залы... Он называет себя посланцем Бога, призванным нести в мир тайну тройного превращения — но не профанам, а избранному кругу посвященных. Отныне божественному таинству суждено обрести на земле несокрушимую твердыню храма Западного окна, а Рудольф, император Римский, и несколько верных его паладинов должны стать первыми тамплиерами нового
Грааля. Розенберг под руку ведет Келли в дальнюю, потайную комнату дворца, в которой, раздраженно расхаживая из угла в угол, ожидает новоявленного пророка император.
Величественное шествие, к которому вынужден присоединиться и я, тянется чуть не через все здание; однако Рудольф допустил себе на глаза только Розенберга и нас двоих. Бургграф, опустившись на колени перед императором, омочил его руки потоком слез. Это слезы радости и умиления.
— Ваше величество, Ангел явил себя, чудо произошло, — всхлипывал он.
Габсбург нетерпеливо закашлял:
— Если это действительно так, Розенберг, то мы все будем молиться, ибо всю свою жизнь уповали на Господа. — Потом он грозно
