Лорд Икенхем огорчился:
— Как вы подозрительны, Бакстер! Доверяйте людям.
— Вам что-то нужно.
— Только ваше здоровье.
— Хотите проверить, велика ли ваша власть?
— Какой слог!
— Нет, не велика. Все изменилось. Я оказал герцогу большую услугу, и он меня не уволит. Так что я вас выдам. Ык!
Лорд Икенхем посмотрел на него с сочувствием:
— Дорогой мой, вы страдаете. Примите таблетку, а?
— Вон!
— Как рукой…
— Во-о-он!
Граф вздохнул.
— Что ж, я уйду, если хотите, — сказал он и столкнулся в дверях с лордом Бошемом.
— Привет! — сказал Бошем. — Привет-привет-привет! Пип-пип.
Говорил он с чувством. Ему не понравилось, что злодей — у Бакстера. Детективы он знал не хуже брата, а потому помнил, что бывает, когда злодей зайдет к кому-нибудь. Вроде бы просто заглянул, а на самом деле принес кобру. Сам попрощается, а старая добрая змея сидит за гардиной.
— Привет! — закончил он. — Ничего не нужно?
— Да вот, ждем обеда, — отвечал граф.
— А? Сейчас позвонят.
Граф вышел.
— Что ему понадобилось? — продолжал Бошем. Бакстер вместо ответа бил себя в грудь, как гость на свадьбе[98].
— Не знаю, — сказал он, когда приступ утих. — Я его выгнал. Принес какую-то гадость. Положил в стакан. А на самом деле, я думаю, хотел умаслить.
— Зачем? — удивился Бошем. — Вы же не можете его выдать.
— Могу.
— Как это?
— Ык!
— Вам плохо?
— О-о-ы!
— Я бы на вашем месте это принял. Одно дело — что он злодей, другое дело — таблетка. Пейте, чего там! Пип-пип. Ну, чик-чирик.
Скрючившись от боли, Бакстер поднял стакан и выпил, хотя чирикать не стал. А уж потом, при всем желании, он и не смог бы.
Внизу, в холле, дворецкий стоял у гонга, держа палку наготове. Леди Констанс заметила его, но любоваться им не могла, ибо к ней на всех парах несся ее племянник. Добежав, он схватил ее за руку и потащил в нишу.
— Джордж! — воскликнула она, хотя давно не удивлялась странностям своих племянников и племянниц.
— Да, да. Что случилось!!!
— Ты напился?
— Конечно, нет. Я испугался. Слушай, ты помнишь этих мошенников? Так вот, главный мошенник усыпил Бакстера.
— Что?
— Усыпил! Дал таблетку. Значит, они приступают к действиям. Ах ты, обед! Идем. Ничего, сразу после обеда беру ружье. Что же это такое? Распоряжаются, как у себя дома! Хорошенькое дело! Ну, я им покажу!
В двадцать минут десятого, пообедав в своей спальне, герцог ждал кофе и ликера. Он был сыт, он умел поесть, но душевный мир, столь связанный с сытостью, все не приходил. С каждой минутой он волновался сильнее. Нерадивость Руперта Бакстера вызывала в нем то же чувство, какое вызвала в жрецах Ваала[99] нерадивость их божества. Деятельный секретарь, сжимавший в это время виски, чтобы голова совсем не раскололась, очень огорчился бы, если бы узнал, что думает о нем хозяин.
Когда дверь открылась и вошел Бидж с подносом, герцог немного оживился, но лишь на мгновение — дворецкий был не один. Чего-чего, а посетителей страдалец не ждал.
— Добрый вечер, — сказал лорд Икенхем. — Не уделите ли минутку?
Нет, мы не подумаем, что граф пал жертвой угрызений. Просто он не очень доверял Мартышке. Велишь молодому человеку петь про Лох-Ломонд, а он забудет слова или мелодию. Вот почему еще за обедом великодушный пэр решил прямо воззвать к лучшим чувствам, а не выйдет — опять прибегнуть к таблетке. Бокал бренди, стоявший на подносе, как раз подошел бы.
— Я насчет денег, — продолжал граф, — которые вы сегодня выиграли.
Герцог осторожно заурчал.
— Плум очень расстроен.
Герцог поурчал еще, но в другой тональности — сердито, и графу показалось, что из ванной послышалось эхо. Видимо, шутки акустики.
— Да, расстроен. Понимаете, это не его деньги.
Герцог повеселел:
— А? Что такое? Украл?
— Нет, что вы! Он исключительно честен. Отложил для дочери, на свадьбу. А теперь их нет!..
— Чего ж вы от меня хотите?
— Чтоб вы их вернули.
— Вернул?
— Конечно. Какой благородный, великодушный, трогательный поступок!
— Нет. Идиотский, — поправил его герцог. — Вернул, вы подумайте! В жизни не слышал такой чепухи.
— Вспомните, он расстроен.
— Ну и пусть.
Граф догадался, что взывать к лучшим чувствам нельзя, если их нет; и задумчиво вынул таблетку из жилетного кармана.
— Очень жаль, что его дочь не сможет выйти замуж.
— Почему?
— Она любит молодого поэта.
Герцог не забывал обид.
— Пусть скажет спасибо, — посоветовал он. — Поэта! Это надо же! Отбросы общества!
— Значит, деньги не отдадите?
— Нет.
— А то подумайте. Они здесь, у вас?
— Не ваше дело.
— Ну вот, встали бы, подошли к столу… или к шкафу…
Он помолчал, выжидательно глядя на герцога. Тот не шелохнулся.
— Подумайте, а?
— Еще чего!
— О милости взываем, — напомнил граф, положившись на метод мопсообразной дамы, — и молитва нас учит милости.
— Э?
— Учит милости. Как тихий дождь с небесной высоты…
— Что вы порете?
— …она благословляет и того, кто к милости стремится, но стократ — того, кто милует.
— Черт знает что! Спятил. В общем, я занят. Сейчас придет мой секретарь. Вы его не видели?
— Перед обедом — видел, а сейчас — нет. Развлекается где-нибудь.
— Я ему поразвлекаюсь!
— Молодость, молодость…
— Я ему покажу молодость!
— А, вот и он!
— Э?
— Кто-то стучится.
— Не слышу.
Герцог встал и приблизился к двери. Граф разомкнул руку над бокалом.
— Никого нет, — сказал герцог.
— Значит, послышалось. Что ж, если вы заняты, не буду мешать. Не хотите поступить благородно — дело ваше. Спокойной ночи, мой друг. — И граф удалился.
Ровно через минуту в коридор вышел мистер Плум. Из всех, кто напряженно мыслил за недавним обедом, именно он занял первое место, а потому спешил к герцогу. Он надеялся, что уговорит его поиграть в Жулика Джо.
Чем больше думал он о своем поражении, тем больше убеждался, что его обманули. Честный человек, говорил он в сердце своем, его не обыграет. Надо было выбрать не «шаха», где можно и передернуть, а другую игру, верную, вроде этого Жулика.
Подходя к покоям герцога, Пудинг был полон надежд, и тут сам герцог налетел на него.
Надо сказать, что, расставшись с лордом Икенхемом, он посидел и подумал, а потом встал. Ему претило такое унижение, но ничего не поделаешь, в Бакстере он нуждался. Поэтому он и вышел, а выйдя, налетел на этого мерзкого типа.
Тут он увидел, что тип хотя и мерзкий, но другой, а именно тот, кто собирался обыграть его ради какой-то дочери. Герцог многих не любил, но особенно его раздражали люди, которые хотят выжать из него деньги.
— Тьфу! — сказал он, отпрянув от Плума.
Плум улыбнулся — наспех, с трудом, но все ж угодливо.
— А, ваша светлость! — воскликнул он.
— Идите к черту, — ответил герцог.
Обменявшись любезностями, они разошлись; но вдруг Плума осенило. До сей поры он хотел отыграть свои деньги, теперь понял, что есть способ попроще. Где-то у герцога лежат триста фунтов, принадлежавшие ему, Плуму, а сам герцог ушел. Зайди и возьми, чего легче!
Плум был толстоват, но двигался быстро. Словно резиновый мячик, долетел он до двери и только там догадался, что мог не спешить. Да, герцог был занят, но не забыл повернуть ключ в замке.
Многие растерялись бы, многие — но не Пудинг. В конце концов, можно войти и с газона, а в такой теплый вечер дверь, наверное, открыта. Пробежавшись до выхода и обогнув угол, пыхтящий и пурпурный сыщик узнал, что он не прав.
Поражение свое он принял. Да, в Лондоне были люди, которым хватило бы проволоки, чтобы соорудить отмычку, но он не принадлежал к их числу. Смирившись, словно Моисей, взиравший на Землю обетованную, он приник к стеклу. Комната лежала перед ним, но с таким же успехом она могла отстоять на многие мили. Он смотрел и страдал, пока другая дверь не открылась и не вошел герцог.
Оставалось удалиться, как вдруг где-то рядом во тьме кто-то запел песню о Лох-Ломонде. Когда, распугав птиц на деревьях, припев закончился, стеклянная дверь распахнулась и на газон, словно снаряд, вылетел герцог, громко крича: «Эй вы!» Для Плума то была песня, для герцога — нечто большее.
Да, большее. Он понял сразу, что Бакстер пытается привлечь его внимание. Почему он избрал такой способ — неясно, но размышлять некогда. Быть может, ему пришлось общаться с хозяином тайно и косвенно, кто его знает! Когда-то в детстве герцог читал, что заговорщики подражают уханью совы.
— Эй! — крикнул он. — Где вы там? Где вы, черт вас дери?
