Доктор Нонна
Любовь – работа без выходных
– Буэнос диас! Буэнос тардес! Буэнос ночес!
Галя вторые сутки сидела у белой кафельной стены: вот тут уголок откололся, а здесь плитка чуть-чуть сдвинута. Край бежевой больничной кушетки в одном месте немного потерся, и из-под пластикового покрытия вылезали нитки основы. Ниток было пять: три малюсенькие, с пушистыми кончиками, одна побольше и еще одна совсем длинная, сантиметра полтора, – она слегка шевелилась, как будто сообщая: вентилятор работает. Правда, его дуновения были такими слабыми, что ниточка шевелилась еле-еле. Воздух казался неподвижным и очень густым. Но люди в белых и зеленых халатах – желтовато-смуглые, коричневые, а некоторые совсем черные – шагали очень быстро, почти не обращая внимания на замершую в углу фигурку.
Белозубая медсестра с добродушным темно-коричневым лицом – она говорила по-русски, впрочем, здесь многие говорили по-русски – принесла что-то вроде чая. Но Галя так и не смогла сделать ни одного глотка. Ей хотелось сжаться, стать маленькой и незаметной, слиться с этой белой стеной и потертой кушеткой.
И совершенно невозможно было посмотреть вправо, на обычную, такую же, как и все здесь, дверь. Дверь, за которой умирала ее, Галина, жизнь.
– Слушай, Сашка, уже поздно. Как ты домой-то доберешься? – смущение окрасило Галины щеки румянцем, который ярко выделялся на белоснежной коже девушки, подчеркивая блеск больших голубых глаз.
Полненькая и невысокая Галя не выглядела красавицей, но обаяние молодости и всегдашняя улыбка красиво очерченных губ с лихвой перекрывали небольшие недостатки внешности, а легкий отходчивый характер делал девушку всеобщей любимицей. Она никогда не обижалась, не выясняла отношений, не держала ни на кого зла. Случилась неприятность? Вдохнула, выдохнула – и дальше по жизни с той же светлой улыбкой.
Высокий темноволосый Саша – первый красавец курса – Гале, пожалуй, нравился. Но для нее, воспитанной в строгих еврейских традициях, тайной были не только отношения между мужчиной и женщиной – она не умела заглянуть даже в собственное сердце. А на вопросы матери только смеялась: «Глупости! Он просто однокурсник!»
Ну да, просто однокурсник. К тому же лучше всех учится, а ей никак не дается этот упрямый сопромат, а на носу летняя сессия… Ей даже не приходило в голову, что «просто однокурсник» вряд ли станет так старательно ездить из неблизкого Пушкина на Васильевский остров. Да-да, конечно, просто чтобы по-дружески помочь. Галя, правда, чувствовала легкую неловкость оттого, что родители у бабушки Доры на даче и они с Сашей одни в квартире, – но не более того.
И сейчас, заметив, что уже вечер – ах, эти обманчивые ленинградские сумерки на пороге лета! – она забеспокоилась лишь о том, что до дому Саше далековато. Только в животе почему-то похолодело. Как два года назад, когда родители, обрадованные ее успешным поступлением в Ленинградский политехнический, повезли Галю на Черное море. Она впервые тогда летела на самолете. Когда тот «падал» в воздушную яму, внутри становилось холодно, а сердце, кажется, билось прямо в горле. Вот как сейчас.
– А разве я не дома? – за кажущейся наглостью Саша скрывал свою неопытность. Пальцы, коснувшиеся пуговиц Галиной кофточки, дрожали одновременно и от желания, и от робости.
– Ты с ума сошел! – Голос Гали предательски дрогнул, превратив возмущенное восклицание в еле слышный шепот.
– Совсем сошел, – Саша приник губами к нежной ложбинке над ключицей, и голос его прозвучал глухо.
Губы скользнули ниже, ниже… Гале казалось, что у нее неожиданно подскочила температура – было трудно дышать, кожа горела, а тело вдруг стало чужим, пластилиновым, восковым. И воск этот от жара делался все мягче, все податливее…
Оглушенная, погруженная в переживания, Галя едва заметила, как пролетели экзамены. Отличник Саша закрыл сессию «автоматом», и Галя была почти рада, что в институте его не видно. Хотя злополучный сопромат она, конечно, завалила.
Чтобы готовиться к пересдаче, она уехала к бабушке с дедушкой на дачу. Родители наезжали только по выходным, а Дора Аркадьевна и Зигмунд Исакович жалели внучку – сопромат все-таки! – и старались ее не беспокоить.
Но занятия шли еле-еле. Август выдался дождливым, Галя целыми днями валялась на продавленном, потрескавшемся кожаном диване и думала, думала…
«Где сейчас Саша? Как мы встретимся осенью? Ведь он даже не сказал, что любит…»
Возле дивана стоял такой же древний буфет. На его высоченной резной верхушке Галя прятала от бабушки сигареты. Курить, чтобы не заметили, она бегала под дровяной навес.
Удобно устроившись на низкой поленнице, девушка с наслаждением затянулась… и поплыла: перед глазами замелькали белые точки, руки, вдруг ставшие ватными, не удержали сигарету… и Галю вывернуло прямо на дрова.
– Что это? Давление меняется? Отравилась?
Отталкивая плавающие в бочке первые желтые листья, Галя умылась, прополоскала рот, но кислый привкус держался стойко. Казалось, что и диванная кожа пахнет рвотой. В бок впилась забытая в кармане сигаретная пачка.
«А ведь Наташка весной то же самое рассказывала! Мол, если залетишь, сразу курить бросишь, от одного запаха выворачивать начнет… О Господи! Что же теперь будет?!»
Когда в последних числах августа отец забирал ее с дачи, Галя испугалась еще больше.
– Сумка тяжелая, не поднимай сама! – прикрикнула на нее бабушка.
Неужели догадалась?! Недаром последние недели не ворчит «ну-ка ешь все подряд», а выспрашивает, чего бы хотелось повкуснее.
По дороге Галя раза три просила отца остановить машину – ее мутило. Стоило отойти от бензиновой дорожной вони, как становилось легче. «Ох, – думала Галя, – хорошо еще, что мама в городе осталась, не то мигом бы все поняла».
Первый учебный день выдался теплым и хрустально-прозрачным. Контраст совсем еще зеленых газонов и золотой листвы над ними был сказочно красив. Но Гале было не до красот. Главное – Саша! Вон он, с девушками балагурит, наверняка договариваются, где первый учебный день отметить. Вот, заметил ее…
Галя повернулась и пошла к дальней скамейке. Он должен, должен, должен ее догнать!
– Соскучилась?
Сашин голос показался Гале чужим: ни нежности, ни теплоты она не услышала. А ведь так надеялась на эту встречу! Уткнувшись в жесткую спинку скамьи, девушка безудержно зарыдала.
– Господи, что с тобой? – Теперь голос звучал по-настоящему обеспокоенно, в нем не осталось ни капли этой ужасной «хозяйской» сытости. Саша обнял девушку, нежно привлек к себе:
– Галчонок, хороший мой, ну не плачь, ну пожалуйста! Что случилось?
– Я… я… я беременна. Уже больше трех месяцев, – едва выговорила Галя и зарыдала еще отчаяннее.
«Черт, вот не было печали!» – подумал Саша. Но вздохнул, еще крепче прижал к себе девушку и почти твердым голосом сказал:
– Давай-ка успокаиваться. А то будешь перед родителями с красным носом.
– П-п-почему п-перед родителями? – опешила Галя.
– Ну им же надо сообщить? Свадьба там, все такое, как без них?
– С-с-свадьба? Ты серьезно?
– А что, у тебя есть другие варианты? Ты собираешься устроить романтическое бегство и тайный брак под покровом ночи? – Саша, собрав все свое мужество, сумел даже пошутить. «Ну что ж поделаешь, – подумалось ему, – раз уж так вышло. Свадьба так свадьба».
Окрыленная счастливой развязкой, Галя ухитрилась все-таки спихнуть злополучный сопромат. А вот из шумной свадебной пестроты почти ничего не запомнила: белое платье смущало, казалось, что все разглядывают ее живот. Хотя и живота никакого еще не было: дед кому-то позвонил, и бракосочетание устроилось в мгновение ока. Но Гале все равно казалось, что догадываются и смотрят. И все время хотелось в туалет… Бабушка Дора, глядевшая на внучку печально и ласково, погладила ее по голове и сказала:
– Запомни, внученька: любовь – это работа. Причем без выходных.
Как в воду глядела бабушка Дора. Саша, похоже, решил, что, женившись, полностью исполнил свой долг – чего вам еще надо? Дома – поселились они у Галиных родителей – молодой муж почти не появлялся.
– Опять «квартирант» не ночевал, – удовлетворенно замечала мама, не скрывавшая своего презрения к зятю.
Галя терпеливо придумывала отговорки: то конспекты нужны, то у однокурсника день рождения, но Зинаида Семеновна только поджимала губы и усмехалась.
Зимнюю сессию Галя все-таки сдала: экзаменаторы косились на ее огромный живот и зеленоватую бледность и ставили тройки из жалости. Только вредный «научный коммунист» попытался спрашивать Галю по-настоящему, но его одернули собственные коллеги: оставь ее в покое, а то еще родит прямо тут.
В общем-то они были правы: едва Галя закрыла сессию и оформила академический отпуск, как уже пришлось отправляться в роддом.
