– Не хотела я, черт попутал…
– Да, теперь я понимаю, почему бабушка всю дорогу ворчала: обманул, мол, папаша покойный! Говорил, уникальный шедевр, а оказалось – обычный ширпотреб.
– А я не понимаю… – Оксана от стыда чуть не плакала. – Какой ширпотреб?
– Оксана Аркадьевна, – Левушка обнял расстроенную женщину за плечи, – вы не переживайте. Красть нехорошо, конечно, но справедливость, как видите, восторжествовала.
– Зачем так говоришь, Левушка? – все-таки обиделась Оксана. – Я хоть и плохо поступила, но ведь для детей своих старалась! А теперь вот умру молодой! Где ж тут справедливость?
– Теща моя драгоценная, вы сейчас о чем? – Левушка воззрился на нее с изумлением.
– А ты о чем?
– Я о том, что бабушка за то, что вы ей помогали, вам по завещанию серьги отписала, старинной работы, позапрошлого века, а тут ей недавно плохо стало, «Скорую» вызывали, вот она и говорит: найти надо, а то помру, и с концами. Полезла в сахарницу, там пусто. Переложила, говорит, наверное, и не помню куда. Всю квартиру перерыли с ней, без толку. Тогда она сказала, что надо к ювелиру в антикварный, найти что-нибудь похожее. Приехали, а у него серьги точно как ее. Бабуля и решила: ширпотреб!
– И что ж теперь? – Оксана так и не могла прийти в себя.
– Теперь берите и носите в свое удовольствие! – Левушка улыбнулся. – Ваши.
– А с проклятьем как?
– С каким проклятьем?
Будущая родственница, видно, собиралась добить усталого бизнесмена окончательно.
– С королевским, Елизаветиным! С кровью мучеников, убитых по ее приказу?! Я взяла – у меня рак, ты подержал футляр в кармане – и тоже уже неделю хромаешь! Сходи к онкологу, не тяни, ранний диагноз завсегда лучше позднего. Страшно мне!
– Шутите? – Левушка в самом деле ждал, что теща вот-вот расхохочется, но она по-прежнему чуть не плакала и, судя по мертвенной бледности, действительно умирала от страха. – Ну, хорошо, давайте по порядку. Бабушке моей сколько лет? Вот именно, восемьдесят пять. И не болела она никогда ничем, даже гриппом. Я на прошлой неделе в ванной наступил на осколок стакана, его рабочие при ремонте разбили. Рана точно под большим пальцем, глубокая, потому и хромаю, и долго заживает. Про вашу болезнь ничего не могу сказать. Одно только: эти серьги мой прадед делал в качестве экзамена, в 1925 году, а сделав, выкупил и подарил своей жене на рождение Фаины. Никакой крови на них не было и нет. Проклятий тоже. Утешил я вас?
– Так что ж ювелир-то, обманул меня? Зачем?
– Да цену сбивал, Оксана Аркадьевна. Вещь дорогая, он бы не то что королеве английской, он бы ее и Тутанхамону приписал не задумавшись.
– Как же можно вот так людей обманывать?!
– Это вам, тещенька, урок: не будьте суеверной, верьте по возможности во что положено и главное, снимите руку с пульса, а то вы, как мы видим, доходите в своих заботах до абсурда!
– Ну, уж это ты брось, дети для матери – основное и единственное дело! – возмутилась Оксана, у которой заявление будущего зятя выбивало привычную почву из-под ног.
– Ваше основное и единственное дело, Оксана Аркадьевна, жить как можно дольше, быть здоровой, счастливой, веселой и петь ваши романсы. У вас, между прочим, внук скоро будет, мальчик!
Перед входом в церковь Оксана на секунду останавливается в нерешительности. Оксаночка, мы договаривались, что к церкви ты не подходишь, да? Да. Но сегодня она чувствует, что должна и Богу подарить что-то особенное, как профессору Казакову. Слишком велика оказанная ей услуга, слишком похожа на чудо. Мужчина в доме, на которого можно опереться и ей, и девочкам, – вот он, их Левушка. Новоиспеченная теща с любовью смотрит на маленькое свадебное фото на брелке для ключей. И мальчик. Долгожданный, не получившийся у нее самой маленький мальчик. Он тоже тут, на фото, у Анюты в животе.
«Как все просто, Господи! Просто и правильно. Спасибо!»
Никаких религиозных навыков у нее нет. Куда встать? Когда креститься? Какие-то старушки в черных платочках шикают на ее неурочное «Аминь». Глядя в нарисованные глаза Бога сквозь огненную пелену горящих свечей, ей хочется верить, что тому, настоящему, Невидимому, это все равно…
Сомнительный подарок Оксана на свадьбу все-таки не надела. Мудрый человек зять, да только на всякого мудреца довольно простоты. Чем, как говорится, черт не шутит? Дождалась выписки, выслушала более чем сдержанные профессорские прогнозы, убедилась, что Танечка в отремонтированной квартире у Фаины и молодых чувствует себя прекрасно, добыла из сахарницы проклятые серьги, снесла в знакомый ломбард и, получив, как в детстве, как раз столько, сколько стоила ее мечта, купила себе круиз по Средиземному морю: Турция, Израиль, Египет, Тунис, Алжир, Испания, Франция, Италия, Греция – три недели сказочного, абсолютного, ее личного счастья.
Угрызения совести, правда, все-таки немножко мучили (еще бы, такую сумму, да на себя!), но слабо, неярко трепыхались, скорее как золотая рыбка, выпрыгнувшая из аквариума. Улыбнувшись, Оксана выпустила ее в сияющее море надежды.
«Будет внук – куда я поеду?»
В десять Инне снова сделалось плохо. Вырвало опять прямо на пододеяльник, и нянечка, стоявшая в двух шагах от ее постели, опять не успела подать тазик. Видно, тугой мешок сребреников, только вчера переданный Натаном, привязан был у нее к ногам. Или уже закончился. Или, может быть, слишком медленно приближающуюся смерть, как награду, надо еще заслужить ежедневным унижением. Кто знает? Натан не знает. Илья не знает. Тогда кто? Может быть, вон та девочка на койке у окна, совсем прозрачная от изнуряющей болезни? Она уже так далеко от мира живых. Может быть, она знает? Может быть, спросить?
Нерасторопная нянечка, седая, согбенная, пораженная артрозом, наконец очухалась.
– Сейчас, сейчас, милая, помогу.
Возможно, они с Инной ровесницы. Обе послевоенного года рождения. Разве что выглядит Инна моложе лет на двадцать. Пока. Когда смерть, наглумившись вдоволь, тоже наконец доберется до ее заблеванной постели, фора, купленная за большие деньги у мастера пластической хирургии, сойдет на нет, и в гроб положат обычную мерзкую старуху.
«Эй ты, пошевеливайся! – торопит Инна смерть, такую же медлительную, как персонал «Каширки». – Или мой мальчик должен будет там наверху вместо своей любимой мамочки довольствоваться какой-то сгнившей падалью?»
– Леночка, вы спите?
Прозрачная девочка, едва различимая под тонким одеялом, продолжала лежать молча и неподвижно. Может быть, спала. Или просто, как Инна, пряталась в полной неподвижности от нынешнего серого, вязкого зимнего дня.
Двадцать лет. Саркома матки. Полная безнадега. Мужчины, семья, дети – все то, о чем она мечтает вслух, закатывая к потолку потухшие глаза, если отступают на полчаса тошнота и слабость, – никогда толком ничего не будет.
«Нет уж, приходи сначала за ней, – Инна кажется себе великодушной, – но только потом за мной, не забудь…»
Простая логика: есть для чего – живешь, нет – соответственно. И точка. Незачем жить, так и не надо. К чему человеку пустые надежды и глупые сантименты?
Сентиментальной Инна никогда не была. За все свои шестьдесят четыре года она, пожалуй, только однажды пошла на поводу у нерационального чувства, в семьдесят четвертом, отказавшись готовить для учительской конференции разгромный доклад о нонконформистах. За месяц до «бульдозерной выставки» она узнала, что беременна, и случайно увиденные «Эмбрионы» Нагапетяна – Инна жила почти на углу Островитянова и Профсоюзной – произвели на нее особое впечатление. В то удивительное время, когда родители знакомились со своим ребенком только в день его появления на свет, разноцветные комочки плоти на картине, озаренные и одухотворенные теплым сиянием жизни и любви, показались ей добрым приветом от ее тогда еще почти незаметного малыша.
«Он будет хорошим! Обязательно!»
Тому, чтобы предписанными грубыми словами сровнять эту радость с землей, как уже через полчаса у нее на глазах ковшами бульдозеров сровняли саму выставку, воспротивились в ней разом дух и тело: паническим страхом за нерожденного ребенка и внезапным токсикозом. Пришлось взять больничный, а потом и вовсе уйти на полставки.
От своей зарплаты Инна, впрочем, тогда не зависела. До замужества ее кормили родители, после – мужья, хотя это, конечно, еще не значит, что сама она ничего собой не представляла. Совсем наоборот. Закончив английскую спецшколу с золотой медалью, Инна поступила в иняз. Закончив вуз, благодаря прекрасным отцовским связям распределилась в свою же родную английскую спецшколу. Ей было всего двадцать пять, когда директор – возможно, имевший виды на крупную породистую львицу Инну, ничуть не похожую на задрипанную советскую училку, – предложил ей освободившуюся должность завуча.
Она согласилась. Ей всегда нравилось чувствовать себя хотя бы немного сверху, хотя бы при минимальной власти и, конечно, при деньгах. Где-нибудь в Америке молодая, красивая, необыкновенно активная, прекрасно образованная женщина быстро добилась бы настоящего успеха со всеми его утешительными внешними атрибутами, но в советской школе, пусть даже не совсем обыкновенной, выше директорского кресла и звания заслуженного преподавателя все равно было не взлететь. Оставалось выгодно выйти замуж. Не за школьного директора, конечно, и не за партийного бонзу, но за человека, который мог бы обеспечить ей блестящее общество.
