Хорошо, что я так и не решилась взглянуть на деда, лежащего в гробу, поэтому иногда мне кажется, что он не умер, а навсегда улетел, далеко-далеко.
Теперь скворечник уже серый от дождей и метелей. Он висит на стволе ветлы, над скамейкой, и редко, но все же можно заметить какую-нибудь маленькую птицу, на жердочке, у входа...
* * *
Попугаи иногда навещают меня, они влетают в раскрытые окна помещений или квартир, где я живу во сне. Они прилетают из ясного, белого и свежего неба, мечутся под потолком, хлопают неутомимыми крыльями. Кок позволяет себя поймать. Подставляет голову, чтоб почесали хохолок и, сидя у меня в ладонях, нежно чвикает и закрывает маленькие черные глазки от удовольствия. Тогда во сне мне светло и тепло.
Другой попугай прилетает стремительно, бешено кружит по комнате, пикирует на меня, кусается и бьет крыльями; иногда прилетает не один, а с целой стаей голубей, они расхаживают по серому подоконнику квартиры, где я живу во сне. Там легкие сиреневые занавески и невесомый, обдуваемый ветром тюль.
Попугаи всегда появляются неожиданно. Снуют по комнате, стращая и радуя меня. В сонниках толкуют образы птиц по-разному. Утверждают, что попугаи снятся ко лжи и измене. А голуби – к счастью.
* * *
Порвала брюки на колене. Штопала у окна, подложив с изнаночной стороны старенький деревянный грибок. Сняла деревянную шляпку и в полой ножке, предназначенной для всяких булавок и игл, обнаружила три серо-желтых пера. Эти перья некогда принадлежали моему попугаю, которого уже лет десять, как нет на свете. Серо-желтые перья птицы, которая умерла, летят в разные стороны из форточки, кружась на ветру. А зачем они?
Кок пережил деда ненадолго, года на полтора. Сначала умер дед. И мы долго еще потом вспоминали, как он, загоняя попугая в клетку, приговаривал: «Кок-хлебопек!».
Однажды я нашла на шкафу дедову лупу, он надевал ее, когда чинил часы или радиоприемники. Лупа пережила деда надолго и выглядит совсем не изменившейся. Словно он ее снял всего несколько минут назад. И положил на шкаф, до следующего раза.
* * *
Стремительно, под нарастающий ритм синтезаторов, въезжать в город. Мимо безликой равнины с ее пустыми полями. Чувствовать близость города по наполнению встречного потока машин. По нарастающей высоте домов. Рыскать глазами по небу, словно по голубой глотке великана, обложенной дифтеритным налетом облаков. Выискивать взглядом птиц, чувствовать облегчение, заметив их легкое скольжение над микрорайоном окраинных многоэтажек.
Без птиц небеса над городом пусты, словно кто-то старательно надраил их с хлоркой. Превращаются попросту в небо, по которому снуют туда-сюда железные коробки самолетов и военные вертолеты, оставляя позади белые царапины.
Без птиц пространство над городом становится бесцельным и однообразным, равномерно и бессмысленно двигаясь к ночи.
