когда он изменил лицо, чтобы спрятаться от Снейпа, шрам всё равно остался — пришлось прикрыть его волосами.
Поппи Помфри хлопотала, прибираясь среди медикаментов для неотложной помощи, когда они добрались до Больничного крыла, и, обернувшись к Снейпу, о чём-то вполголоса переговорила с ним, пока Гарри рассматривал её, затем повернулась к мальчику и оживлённо заговорила:
— Хорошо, Гарри, просто подойди и сядь на кушетку, вот сюда.
Гарри подчинился, надеясь, что откровенное сотрудничество убедит их обоих, что ему нечего скрывать. Он снял рубашку, когда его попросили, хотя это было больно, и, когда он это сделал, то заметил задумчивое выражение на лице профессора. Затем колдомедик провела палочкой вверх и вниз по телу Гарри, особенно вокруг ребра, которое, как Гарри знал, было сломано, и выглядела всё больше сбитой с толку. Наконец она снова тихо переговорила с Мастером зелий, и тот повернулся к Гарри.
— Хорошо, Поттер. До сих пор вы сотрудничали. Теперь снимите ваши чары.
***
Северус наблюдал, как Гарри вошёл в лазарет.
«Опять же, мальчишка либо полностью расслаблен, либо действительно хорошо притворяется. Но в чём же дело?»
Поппи выжидающе смотрела на него, поэтому он поспешил вполголоса, чтобы не услышал Поттер, объяснить ситуацию. Поппи знала его лучше, чем многие, поэтому он спросил прямо:
— Здравствуй, Поппи, что ты знаешь о семейной жизни Поттера?
Колдомедик выглядела ошеломлённой его прямолинейностью.
— Не так уж много. Минерва сказала, что они кажутся не самыми приятными людьми, а Хагрид заявил, что взрослый… э-э-э… Вернон? — угрожал ему ружьём, впрочем, хочу сказать, что Хагрид… — наконец Поппи поняла, что это пустая болтовня, и покраснела. — А почему ты спрашиваешь? Что-то не так?
— Просто подозрение… ты помнишь, как Лонгботтом пришёл со сломанным запястьем?
— Конечно, — Поппи, казалось, слегка обидел этот вопрос.
— Так вот, Поттер взял на себя смелость облететь всё вокруг до возвращения мадам Хуч и попал в неприятности. Я назначил ему за это наказание, которое должно было состояться на следующий день. Однако он не явился и предпочёл почти неделю избегать меня, моего урока и своей гостиной. В конце концов я его поймал, заставил прийти ко мне в кабинет и надавил на него, пытаясь выяснить, почему он счёл более разумным прятаться, а не отсидеть одну отработку. И он ответил, что «не собирался приходить ко мне, чтобы я его ударил». А ведь я ему говорил лишь, что за более серьёзные проступки он… э-э-э… обычным «простите» не отделается.
Поппи укоризненно подняла бровь, и Северус поспешил объяснить:
— Он не сделал ничего, кроме неуважения и неповиновения мне с тех пор, как попал сюда! Прости, я немного преувеличиваю! В любом случае, дело не в этом. Меня немного встревожило, что он так небрежно отозвался о том, что его ударят. Он также поморщился, когда я схватил его за плечо, втолкнув в кабинет, и он кажется совсем худым. Мне стало интересно, поэтому я спросил, чего он ожидал на отработке. Он ответил — как будто это было самой естественной вещью в мире — что, по его мнению, я «ударю его пару раз ремнём». Так что теперь мы здесь. Забавно, но он не возражал против того, чтобы прийти. Он либо превосходный актёр, либо думает, что ему нечего скрывать.
— Согласна, всё это действительно кажется довольно странным. Сейчас я его осмотрю, — она повернулась к Гарри, возвращаясь к той оживлённой манере, которую поддерживала со своими пациентами.
— Хорошо, Гарри, просто подойди и сядь на кушетку, вот сюда.
Мальчишка прекрасно слушался, даже когда Поппи попросила его снять рубашку. И действительно, смотреть было не на что: кожа Поттера была совершенно чистой. Затем Поппи провела глубокое сканирование своей палочкой и нахмурилась. Гарри был немного истощён и, что ещё более тревожно, явно сломал немало костей в разные моменты в прошлом. У него даже было относительно недавно сломанное ребро, о котором, как знала Поппи, он никогда ей не сообщал. Очевидно, что-то случилось, но кожа мальчика была совершенно безукоризненной! Что происходит?
Поппи вернулась к Северусу.
— Я ничего не понимаю. Кожа мальчика чистая — ни синяка, ни пореза, ни шрама нигде, насколько я могу видеть — кроме лба, конечно, — но вот в чём дело: у него было несколько переломов, по крайней мере, один из них нужно было вправлять, но этого не сделали. Кроме того, у него недавно сломано ребро, которое, должно быть, всё ещё причиняет ему боль. Как он получил перелом без единой отметины на коже? И наверняка со всеми этими сломанными костями у него остались бы шрамы? К тому же он явно недоедал. Я действительно не знаю, Северус. Сканирование указывает наверняка на запущенность ребёнка, но этого недостаточно, чтобы доказать жестокое обращение. Всё, что я могу сказать — у него до сих пор должны быть синяки после перелома ребра, однако их нет. У тебя из кладовки не пропадало каких-нибудь целебных зелий?
— Нет… А если бы он стащил что-нибудь, его плечо не болело бы… — задумчиво сказал Северус. — Но я думаю, у меня есть идея о том, что происходит.
— Идея? Ты можешь что-то доказать? Ты же знаешь, Альбус ни на что не даст согласия без доказательств.
— Нам не нужно согласие Альбуса, хотя и не помешало бы.
«И мне бы не хотелось, чтобы он сердился на меня».
— Впрочем, это не имеет значения. Я думаю, что смогу доказать. Надо только посмотреть. Мне просто нужно, чтобы ты не вмешивалась. Это может быть… не совсем приятно.
Поппи обеспокоенно посмотрела на него, но кивнула в знак согласия.
— Я доверяю тебе.
«Как же я хочу, чтобы люди перестали так говорить».
Северус повернулся к Гарри.
— Хорошо, Поттер. До сих пор вы сотрудничали. Теперь снимите ваши чары.
«Какие чары? О Боже, надеюсь, он не имеет в виду…»
— Э-э-э… моё что, сэр?
Северус стиснул зубы от нетерпения.
«Мерлин, спаси меня от тупости и косноязычия одиннадцатилеток. «Моё что?»
— Ваши чары, Поттер. Что бы вы ни применили, чтобы скрыть свои раны, я хочу, чтобы это было снято.
«Ты не всегда можешь получить то, что хочешь».
Практически философская мысль Гарри внезапно сменилась паническим:
«О чёрт! Блядьблядьблядьблядьблядь! Этот чёртов грёбаный ублюдок. Как он узнал?»
С третьего класса никто не подбирался так близко к тайне Гарри — ничем хорошим это никогда не оборачивалось.
«А может, он не знает?
