Колокол затих, гудя.
– Это должна быть ваша брандвахта! – вскричал с радостью Белозор к связанному французу. – Сколько на ней команды, друг мой? Но смотри, не хвастай!
– Более чем нужно, чтобы развешать вас вместо фонарей по концам рей, – отвечал француз, ободренный близостью своих.
– Ты не будешь этим любоваться, если не перестанешь остриться некстати. Мы, русские, любим посмеяться смешному, но не берем его в уплату. Говори дело, мусье, а не то я пошлю тебя на исповедь к рыбам!
Видя, что его не шутя подняли над водою, пленный оробел.
– На судне осталось только двенадцать человек, – отвечал он.
– Тем лучше, – сказал Белозор. – Ну, товарищи, нам единственное спасение завладеть тендером[106]. Не скрываю от вас: дело опасное, зато уж молодецкое; славы и денег будет столько, что и внучатам не прожить. Грянем, что ли, ребята?
– Грянем, Виктор Ильич, постоим за матушку-Русь, знай наших нетронских! В огонь и воду готовы! – вскричали в один голос удалые матросы.
– Вот спасибо, ребята! С вами и месяц за рога сорвать – копейка, – жить весело и умереть красно! Осмотрите же, братцы, захваченные ружья, и, как скоро привалим к борту, скачи через сетку и прямо сбивай с ног встречного и поперечного, забивай люки и вяжи или коли упорных. А между тем обвертите шейными платками вальки, чтобы они не брякали в уключинах; только бы добраться, а то все наше: пей – не хочу!
Скользя, как тихая тень, понеслась шлюпка, и скоро они разглядели одномачтовую брандвахту, которая то вздымалась на валах высоко, то с шумом ударяла своим бугшпритом[107] в воду. За сеткою мелькала одна голова часового.
– Qui vive?[108] – раздалось с борта.
– Отвечай отзывом, – шепотом сказал Белозор пленнику, приставя пистолет к груди.
– Le diable a quatre (бес вчетвером)! – закричал тот.
– C'est un bon diable (это добрый черт), – примолвил часовой и беспечно оборотился, чтобы вызвать наверх офицера; но Белозор перескочил в это время на палубу, не дал ему даже пикнуть, и в один миг все было исполнено по приказанию.
Палуба находилась во власти русских, а внизу никто и не подозревал о том.
Белозор, рассмотрев сквозь стеклянный люк, что в капитанской каюте сидят за столиком трое офицеров и шумно разговаривают за бутылками, потихоньку спустился по трапу (лесенке) к дверям и остановился послушать речей их.
– Ты прелюбезный злодей! – говорил Монтаню один из таможенных чиновников.
– Настоящий людоед на женские сердца! – примолвил другой.
– Небось на контрабанду и шашни не дам промаху; сам сатана мог бы у меня взять несколько билетов для науки в любовной охоте; одним камнем двух птиц зашибу. – Это говорил Монтань.
– А что, сердечко-то, верно, в золотой оправе? – произнес первый голос.
– Ха, ха, ха! – отвечал капитан. – Голландское сердце всегда в кошельке; как помокнет в тюрьме, так мой старик станет мягче своего сукна. Уж к судьям отправлен ящик с шампанским, подогреть их патриотизм; обвинение важное, и только рука Жанни выскоблит его.
– То есть, когда мы говорим рука, то, конечно, разумеем под этим не одни пальцы, – сказал другой, – но и кольца, и перстни, и все, что в ней и на ней?
– Да узк что толковать об этом; будущий тесть мой богат, и я заживу как маршал, разграбивший провинцию. За здоровье нареченной моей!
– То есть за толстоту мешков ее приданого! – вскричали оба.
– Само собой разумеется, – возразил Монтань, – что я жену считаю приданым, а гульдены, будь они старее Нового моста, своею супругою. Между тем пускай ждет старый скряга нанятой лодки, когда она у нас за кормою, да, чай, уж теперь и сам к нежданным гостям в гости собирается. Я велел привезти сюда только молодого забияку, который вздумал надо мной подтрунивать. Завтра опечатаем фабрику, et vogue la galere (плыви, корабль), как не отдать дочери за француза!..
– И старого дворянина, – молвил другой лукаво.
– И таможенного капитана императорской службы! – гордо воскликнул Монтань. – Господа, здоровье Наполеона! За ним мы всегда правы и всюду хозяева!
Все подняли бокалы, восклицая:
– Да здравствует маленький капрал! Подавай сюда русских, мы сотне хвосты ощиплем!..
Дверь скрипнула, и Белозор упал как звезда с неба и, напенив порожний бокал, дал знак изумленным французам, чтобы они подождали…
– Здоровье императора Александра! – крикнул он; по гости поглядывали друг на друга, как будто спрашивая отгадки этой мистификации.
– Пейте, господа! – грозно воскликнул Белозор. – Или я заставлю вас выпить соленое море вместо шампанского; вы хотели ощипать сотню русских, ваше желанье исполнено: я русский!
– Это уж чересчур дерзко, – вскричал Монтань, хватая Виктора за ворот.
– Не бойтесь, господа, это тот самый шутник, про которого я вам рассказывал; видно, воротилась наша шлюпка и привезла пленника. Смотри, пожалуй, да какой ты забияка!
Белозор хладнокровно оторвал от себя Монтаня, как кошку, и бросил его на стул.
– Что я приехал на твоей шлюпке, это сущая правда, капитан! Только меня не привезли сюда, я сам за долг счел отплатить визит любезному другу. Пейте же, господа, говорю я вам, за здоровье русского царя, или я раздроблю голову упрямым… Что вы глядите на меня?.. Вы мои пленники, господа! Я имею на то трехгранные доказательства! Гей, наши!
Разбитые стекла капитанского люка, звеня, посыпались на стол, и несколько ружей, наведенных на офицеров, засверкали с палубы; они оцепенели на стульях, а храбрый капитан залез под стол.
– Вы можете вести переговоры из вашей крепости, – сказал ему Белозор, – но знайте, что прелиминарная статья[109] есть все-таки здоровье императора Александра… Да здравствует победитель Наполеона!
Французы, морщась, выпили свои бокалы.
– Теперь, господа, пожалуйте ваши шпаги; я ручаюсь вам за целость вашего имущества и невредимость ваших особ; но пусть один из вас потрудится сойти в матросскую каюту, разбудить поодиночке людей и также выслать их наверх; но я предуведомляю вас, что если вы вздумаете сопротивляться, я подниму всех на воздух; у меня тридцать человек на палубе, и ваш же фальконет[110] наведен в пороховую камеру. Остальные останутся при мне заложниками.
Сказано – сделано. Не зная зачем и куда, вылезали матросы из люка; их хватали, вязали и укладывали, как селедок. Трое освобожденных рыбаков-голландцев помогали русским. В четверть часа судно было в полной власти их, и как ветер крепко дул с берега, то Белозор велел отрубить канат, отдал паруса и быстро покатился в океан, рассекая туман и волны. Нужно ли рассказывать, что пробужденная Жанни все еще не верила, что она видит это не во спе? Так чуждо, так необычайно казалось ей все, что происходило.
Сквозь туман, летящий клубами с болотистых поморий, повременно сверкали фонари на флоте, и, наконец, Белозор явственно разглядел крайний корабль свой «Не тронь меня!». Надобно вам сказать, что во время якорной стоянки вблизи неприятеля посылается обыкновенно кругом каждого корабля дозорный катер, и таким-то катером встречено было судно Белозора… Молодой мичман, командовавший оным, не разглядел в тумане приближающегося и потому не мог опознать издали; но вдруг, заметя парус, выходящий из паров, дал по нем выстрел из фальконета и изо всех сил пустился грести назад. В один миг распространилась тревога по всей линии, батареи открылись и осветились, фитили засверкали везде; черные громады кораблей казались тогда стойкими чудовищами, готовыми изрыгнуть смерть и гром. Напрасно кричал Белозор, что он русский, что он ведет призовое судно, – голос его замирал в стоне ветра. Видя опасность, он направил ход прямо к носу корабля, чтобы находиться вне выстрелов боковых орудий, но эта надежда была недолговременна. Когда он находился не далее полутора кабельтова от «Не тронь меня!», погонные пушки[111] были привезены и готовы. Им даже слышно было, как лейтенант командовал:
– Обдуй фитиль[112]! Пли!
Выстрел взревел; огненное облако озарило ночь, и ядро с плеском ударилось в воду подле тендера, прыгнуло через, разбив гафель[113], и пошло рикошетами далее.
– Покуда снимают с нас только шапки, – сказал Белозор, глядя на сорванный топсель[114], – но скоро доберутся и до головы.
– Вторая! пли! – раздалось с форкастля.[115]
Это ядро дало всплеск подле самого носа и, свистя, перелетело вдоль тендера; оконтуженный французский офицер упал на палубу.
– Ядро виноватого найдет! – сказал один матрос.
– Не хотел бы я и за сто рублей стоять на его месте, – молвил Юрка.
– Полно дорожиться, и пятьдесят линьков[116] было бы довольно, – возразил, шутя, урядник.
– Это еще яблочки, – сказал третий, – а вот скоро попотчуют смородиной, – держите шире карманы!..
– Что вы тут болтаете как сороки! – вскричал Белозор. – Кричите-ка громче пушек, а не то дорога нам будет расплата за непрошеные гостинцы.
– Не стреляйте! – заревели матросы на тендере. – Мы русские, мы нетронские!
