На уроке истории, когда добрейшая Элеонора Николаевна рассказывала про реформаторскую роль Петра Великого, Матвей вдруг поймал на себе быстрый взгляд Маши Копейко. Ему показалось даже, что выражение ее серых глаз, когда она на него смотрела, было каким-то виноватым. И после этого половину урока Матвей размышлял: что же этот взгляд мог означать? Может, Маша хочет с ним помириться, но не решается подойти первой? Может, она даже скучает по нему? Сам же Матвей скучал по Маше ужасно. Он даже успел немного привыкнуть к этому чувству. Словно у него отрезали, скажем, ногу, и он теперь привыкает так вот жить – без ноги. Жить, конечно, можно. Но очень уж тоскливо!
Матвей даже подумал, что неплохо бы на Новый год ввалиться под видом этакого Деда Мороза к Маше в гости, подарки принести. И остаться за праздничным столом. Кто же Деда Мороза прогоняет? И тогда можно будет встретить Новый Год с Машей и ее отцом. Ведь говорят же: как Новый год встретишь, так его и проведешь!
«Что за бред в голову лезет?» – подумал Матвей.
А голос Элеоноры Николаевны все журчал, словно ручеек. И под это монотонное журчание Матвей припомнил отчего-то, как Маша, когда он был у нее в гостях, дурачась, показывала ему свой паспорт: «Ермилик, хочешь посмотреть, какой смешной я была в четырнадцать лет?» Еще Матвей вспомнил, как, листая Машин паспорт, прочитал вслух: «Копейко Мария Дмитриевна».
«Мария Дмитриевна… Дмитриевна… – повторял зачем-то в уме Матвей. – А того мужика, который деньги завучу давал, как звали? Дмитрий Петрович?»
– Черт! – сказал Матвей чуть ли не во весь голос.
Сидящий рядом с ним Лешка Савенков спросил шепотом:
– Ермилыч, ты чего? Приснилось что-нибудь?
– Да так, мысль одна в голову пришла. Не обращай внимания, – так же шепотом ответил Матвей.
Тут Маша Копейко снова обернулась и снова бросила на Матвея все тот же извиняющийся взгляд. А Матвей уже почти знал, отчего Маша сегодня так на него смотрит. И почти наверняка знал, кто рассказал завучу про готовящуюся статью. Но чтобы никаких сомнений больше не оставалось, Матвей, дождавшись перемены, снова отправился разыскивать Авилкину.
Сашу он нашел в столовой. Сидя в одиночестве за столиком, она вдумчиво пережевывала котлету, запивая ее время от времени мандариновым компотом. Матвей подсел к ней:
– Приятного аппетита!
– Шпашибо! – промямлила Авилкина, не переставая жевать.
– Слушай, тут такое дело… Короче, ты должна меня сейчас же свести с этим твоим парнем. Ну, который тебе интервью давал.
Поймав негодующий взгляд Авилкиной, Матвей усмехнулся:
– Только не говори, что ты отправила его в Канаду в рамках программы по защите свидетелей!
Справившись с последней котлетой и допив залпом компот, Саня спросила, подозрительно уставившись на Матвея:
– А зачем это он тебе нужен?
– Ну, просто нужен, понимаешь? – Матвей провел по горлу ребром ладони. – Нужен позарез! – И поскольку Авилкина молчала – размышляла, видимо, – Матвей попробовал ее «дожать»: – Слушай, Саня, а ты вообще веришь мне? Ну так, по-человечески?
– Вообще – верю, – ответила Авилкина и, подумав, добавила: – Пока…
– Ну так вот… – Матвей старался говорить как можно убедительней. – Я тебе обещаю, что личность этого твоего свидетеля останется в тайне! Понимаешь?
– Ладно… – сдалась Саня. – Только запомни: ты мне пообещал! И не сболтни никому – ни Егору, ни даже родной маме!
– Лады! – ответил Матвей. – Ну что? Пойдем?
Они поднялись на третий этаж. Там было шумно от снующей и галдящей ребятни.
Авилкина довольно быстро отыскала среди носящихся и орущих малышей того, кто был нужен Матвею, то есть своего свидетеля. Им оказался шустрый, стриженный под «ежик» блондинчик лет девяти-десяти. Подведя мальчишку к Матвею, Саня сказала:
– Пашик, вот это – Матвей. Он редактор газеты «Большая перемена». Вернее, главный редактор. У него есть к тебе вопросы. Ты на эти вопросы должен ответить. Ты понял?
Мальчик, которого Авилкина назвала Пашиком, кивнул и с любопытством уставился на Матвея. Тот сказал, обращаясь к Авилкиной:
– Саня, спасибо тебе большое. А теперь ты иди, ладно? Мне с парнем поговорить надо, желательно наедине.
Обиженно фыркнув и напомнив Матвею про его обещание не разглашать имени свидетеля, Авилкина испарилась. А Матвей обратился к Пашику:
– Тебя, значит, Павел зовут?
– Угу, – кивнул пацан. – А фамилия моя…
– Да не нужна мне твоя фамилия, – перебил его Матвей. – Ты, Паша, вот что мне скажи. Вот в разговоре том, в кабинете у завуча… Ну, который ты подслушал…
– Да не хотел я подслушивать! – заявил Павел. – Это нечаянно вышло!
– Конечно, нечаянно, я понимаю, – успокоил пацана Матвей. – Дело не в этом совсем. Ты вот вспомни, не говорила ли Тереза Дмитриевна или мужик тот, Дмитрий Петрович, как зовут этого новенького? Или там в каком он классе будет учиться?
Павел добросовестно задумался. Для этого он наморщил лоб, а рукой стал чесать у себя за ухом. «Наверное, ему так лучше думается!» – решил про себя Матвей.
Тем временем Павел, просветлев лицом, сказал:
– Ага! Есть!
– Что, вспомнил? – встрепенулся Матвей.
– Ну! – ответил Павел и добавил не без гордости: – У меня память знаешь какая? Учителя все фигеют! Я могу вспомнить, например, через год, какие на тебе сегодня были ботинки! Или еще, например…
– Не надо про ботинки, – попросил юного гения Матвей. – Ты лучше мне скажи то, что я тебя спрашивал.
– Пожалуйста! – с некоторой обидой ответил Павел. – Когда они уже уходили, ну, из кабинета, мужик тот говорит: «А в какой вы класс Машу определите?» А завуч отвечает: «Я думаю, в восьмой „А“. Там вашей дочке будет хорошо…»
– Спасибо, Павел… Можешь идти… – сказал Матвей.
Он узнал все, что хотел узнать.
Два последних урока Матвей решил «задвинуть». Он просто не мог видеть Машу, не решив, как же ему быть дальше. У него не оставалось сомнений, что это именно Маша, испугавшись, что ее отец будет втянут в сомнительную историю со взяткой, рассказала завучу о готовящейся статье. Она предвидела, что Тереза ни за что не допустит, чтобы такая статья появилась в школьной газете. И теперь у Ермилова голова шла кругом: он просто не был готов к такому повороту событий. Он не понимал: должен ли злиться на Машу за это? Начать презирать ее как доносчицу? А тогда как же его к Маше любовь? С ней-то что делать?…
Матвей вышел на школьный двор, потом – на улицу. В сквере неподалеку два парня, стоя на заснеженном газоне, пили пиво – прямо из бутылок. «И охота им в такую холодину!» – подумал Матвей. Подойдя ближе, он увидел, что один из парней – Мишка Фрид. Имени другого Матвей не знал, а вспомнил только, что он учится в том же классе, что и Фрид. Мишка тоже заметил Матвея.
– А, Ермилов! – радостно провозгласил он. – Тоже уроки мотаешь? Кра-савец!
Матвей остановился. Ему надо было поделиться хоть с кем-нибудь тем, что его мучило. Он сказал:
– Миш! Ты очень занят?
– Да чем я занят-то? – ухмыльнулся тот.
Его упитанная физиономия была румяной от легкого морозца. – Не видишь – оттягиваемся просто…
– Слушай… Я бы хотел поговорить с тобой. Ну вроде посоветоваться…
– Дык конечно, – без колебаний согласился Фрид. – Ноу прóблем!
Он сказал приятелю, который в это время разглядывал на свет свою бутылку, пытаясь определить, много ли там еще осталось жидкости:
– Слышь, Парфенов! Мне тут переговорить надо. Вот тебе бабло, сходи еще, возьми пивка.
Парфенов, приняв деньги, исчез. А Матвей и Мишка побрели рядом по дорожке.
– Ермилов, тебе открыть? – Фрид извлек из сумки новую бутылку.
– Нет, не надо… – отказался Матвей.
– Ну, нет так нет… – Мишка отправил пиво обратно в сумку. – Ну, рассказывай. Что там у тебя за проблемы?
– Ты знаешь, что газету нашу Тереза прикрыла? – спросил Матвей.
– Опа! Уже? – удивился Фрид. – Как это она оперативно! Откуда ж она узнала про статью-то? Или настучал кто?
– Настучал… – вздохнул Матвей.
И рассказал Мишке обо всем, что сам недавно узнал: что взятку-то Терезе давал не кто иной, как отец Маши. И скорее всего, именно Маша и сообщила завучу о готовящемся разоблачении.
– А, понимаю… – сказал Фрид. – Конечно, ведь Машка-то отца своего обожает просто. Как же она допустит, чтобы его имя полоскали все кому не лень? Никак не допустит!
– То есть ты считаешь, что она все сделала правильно? – удивился Матвей.
– То есть? – не понял Фрид. – Что значит – правильно, неправильно? Она поступила так, как посчитала нужным. Кто-то скажет – правильно. Кто-то скажет – неправильно. Ну и что из того?
– А ты-то сам как скажешь? – пытался понять Матвей.
– Ну… – Мишка задумался. – А мне это, знаешь, побоку. Меня это не касается никак.
– Но газета… – Матвей все еще никак не мог уразуметь Мишкину позицию. – Газету-то тебе не жалко? Ведь труда столько вложено!
