– Этого тоже помню, – задумчиво проговорил Гарик, – но хуже. Как же его звали?..
– Ну вот еще, – усмехнулась Тамара, – буду я каждого твоего собутыльника запоминать. И имя в книжечку записывать. У меня тогда такая книжечка получится – размером с телефонную…
Гарик вдруг рассмеялся.
– Чего ты? – спросила Тамара.
– Вспомнил, как его звали, – пояснил Гарик причину своего веселья. – Тарас.
– И чего смешного? – удивилась Тамара, – нормальное имя. Немного, правда, архаичное…
– Да нет, не имя смешное. – Гарик снова хохотнул, – просто… частушка есть очень смешная про Тараса.
– Какая?
– Не скажу, – с сожалением проговорил Гарик, – очень уж она неприличная. Но какая смешная…
Тамара усмехнулась, поднялась и, поправив халатик, подошла к зеркалу, вделанному в поверхность купейной двери. Стянув с головы повязку, она рассыпала по плечам огненно-рыжие волосы и принялась обеими руками укладывать их в прическу.
Гарик наблюдал за ней. Когда он в очередной раз тяжело вздохнул, Тамара проговорила, не поворачиваясь:
– Деньги все вчера пропил?
Гарик похлопал себя по карманам.
– Все, – ответил он. – Слушай, дай немного взаймы… До первой получки.
– Дам, – сказала Тамара. – А то ты убьешь меня своими вздохами. Кстати, открой окно…
– А я, между прочим, не поэтому вздыхаю, – проговорил вдруг Гарик, исполнив ее просьбу, – не потому что с похмелья болею… То есть и поэтому тоже, но… Еще и по другому поводу.
– Это по какому же?
– Ну как… – замялся Гарик. – Вот мы с тобой взрослые люди. Ты красивая женщина, я… тоже ничего. Едем с тобой вдвоем в одном купе черт знает сколько времени и… – Гарик развел руками.
– Понятно, – сказала Тамара, наблюдавшая за Гариком в зеркало. – Я тебе, Игорь Анатольевич, сколько раз уже объясняла – мы с тобой просто напарники. То есть люди, которые работают вместе. Работают, понятно? И не больше.
– А… – явно намеревающийся привести какой-то довод Гарик открыл рот.
– Понятно, – повторила Тамара. – Можешь не продолжать. Если в начале нашей совместной работы – несколько лет назад – у нас с тобой что-то и было, то теперь вот… Извини…
– Ничего себе – «что-то было», – помолчав немного, фыркнул Гарик. – Я, между прочим, жениться на тебе хотел. Да что я тебе говорю, ты же знаешь все прекрасно.
Гарик с трудом приподнялся на своей полке и достал откуда-то из-под матраца белую рубашку, больше сейчас напоминающую огромную жевательную резинку, которую выплюнул изо рта какой-нибудь великан.
Оглядев со всех сторон рубашку, Гарик принялся сосредоточенно надевать ее, охая и стеная, как будто натягивал ее на голую душу.
– Знаешь ты все… – снова проговорил Гарик, – прекрасно.
Тамара и в этот раз ничего Гарику не ответила. Она молчала еще несколько минут, потом отошла от зеркала и достала из сумочки купюру.
– На вот… Несчастный ты мой.
– Не надо мне, – обиженно протянул Гарик, купюру тем не менее взяв.
Тамара посмотрела на него, и взгляд ее вдруг потеплел.
– Столько лет прошло, – сказала она, – четыре года. А ты все еще… – она хотела договорить «любишь меня», но почему-то этого делать не стала.
– Ну да, – прокряхтел Гарик, сползая со своей койки, – столько уже в одном купе ехать и не это самое… А что я могу поделать, если у меня не кровь, а жидкое электричество?..
– Дурак, – сказала Тамара и еще добавила: – Пошел вон.
* * *
«Зря я так с Тамарой, – подумал Гарик, получая от официантки в вагоне-ресторане запотевшую бутылку с холодным пивом. Она обиделась, дураком меня назвала… Дурак и есть – ерунду такую говорить».
Гарик отхлебнул из бутылки и вдруг заметил, что официантка, та, что принесла ему пиво, не отходит от его столика, стоит рядом.
– А где же друзья твои вчерашние? – спросила официантка, когда Гарик поднял на нее глаза.
– Какие?.. А те, что ли… Да черт их знает, – признался Гарик. – Я уж и не помню, из какого они вагона. Мы ведь прямо здесь познакомились. Сейчас, наверное, тоже сюда прибегут.
– Может, прибегут, – сказала официантка, – а может, и нет. Тут их какие-то товарищи спрашивали.
– Какие? – заинтересовался Гарик. – Менты, что ли?
– Вроде нет…
– А… – Гарик снова отхлебнул. – А то я уж думал, что мы… Что они вчера набедокурили чего.
– Не менты, – продолжала официантка, – парни какие-то. Сегодня с утра спрашивали. Вроде бы даже ходили по вагонам их искать. Да разве найдешь с утра кого – все купе закрыты, люди спят еще.
– Это точно, – сказал Гарик и в два длинных глотка прикончил бутылку.
– Еще? – осведомилась официантка. – А то холодное пиво скоро кончится. Это сейчас еще рано, а через часок набегут за холодненьким со всех вагонов – жара-то какая стоит.
– Еще одну, – попросил Гарик, – нет, лучше две. Три… Сначала две, а потом еще одну, чтоб не грелось.
* * *
«Девять лет назад, – вспоминал Гарик, допивая третью бутылку пива, – ко-гда я двадцатилетним пацаном прогуливался в парке с какой-то девушкой… Странно, сейчас я имени даже ее не помню…
А тогда в парке Победы, неперестроенном еще парке Победы, трое юных амбалов, распираемые сокрушительным юношеским либидо, изъявили желание с моей девушкой пообщаться, опрометчиво не поинтересовавшись, между прочим, как я сам к этому их желанию отнесусь.
А я к этому их желанию относился крайне отрицательно, о чем открыто заявил.
– Ну, ничего, – вслух рассудили ребята. – Это, дескать, твое сугубо личное мнение.
– Как это? – удивился тогда я, еще не вполне понимая, что сейчас произойдет.
– А вот так! – пояснили они мне и крепко приложили металлической цепью от собачьего поводка по голове.
На несколько секунд я полностью отрубился, а когда с трудом вскарабкался на корточки, сфокусировав взгляд на непроницаемых лицах амбалов – как закрытые калитки – и на окружающей плывущей действительности, понял, что гордое звание кандидата в мастера спорта по боксу придется оправдывать не только в институтском спортзале на ринге с дешевым брезентовым покрытием.
И подоспевшие через пятнадцать минут дружинники поднимали с асфальтовой дорожки две жертвы юношеского сексуального томления – один убежал.
И девушка, кстати, тоже убежала.
Один из дружинников вдруг, подпрыгивая, пошел по аллейке прочь, странно оглядываясь на меня, прислонившегося к дереву неподалеку – я унимал кровь из сильно рассеченного цепью лба.
Остальные дружинники негромко переговаривались между собой, поглядывая на меня, вероятно, как я тогда подумал, потрясенные моей боксерской подготовкой. Я их тогда – дурак – скромно не замечал.
Через пару минут подошли уже настоящие милиционеры. Я, наивно полагая услышать слова восхищения моим спортивным мастерством, застенчиво улыбаясь, оторвался от дерева и шагнул им навстречу.
Но, вместо того чтобы произнести слова благодарности и пообещать золотые часы за доблесть, милиционеры повели себя странно – один из них зашел мне за спину, как бы страхуя своего сослуживца, который ловко надел на меня наручники и подмигнул зачем-то еще дружинникам».
Гарик вздохнул и с трудом подавил начавшуюся вдруг дрожь. Он поставил на угол стола пустую бутылку, открыл очередную и закурил.
«А потом началось совсем что-то нелепое, несуразное и страшное. Меня привели в опорный пункт милиции, находящийся в том же парке, позади пивного ларька, посадили в узкую камеру с одной стеной из сплошной решетки, где я просидел два часа в полном недоумении.
И только через два часа немолодая и дебеловатая тетенька, наложившая повязку на мою разбитую голову, объявила, что, в общем… ну, короче говоря, ты, парень, человека убил.
Я не знал тогда, что и думать, даже не понимал поначалу, что, собственно, происходит…
Это заявление в полной мере я осознал только спустя четыре месяца, проведенные мною в следственном изоляторе, на заседании суда, который в один день вынес приговор мне, Игорю Анатольевичу Парамонову, такого-то года рождения, ранее не судимому, – три года лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима…»
– Впрочем, как знать, – пробормотал Гарик, потушив докуренную сигарету в пепельнице. – Если бы не этот убитый, если бы не зона, то разве я стал бы тем, кем стал теперь? Вряд ли…
«Два с половиной года заключения прошли на удивление быстро. И ранней сырой весной, вечером, условно-досрочно освободившийся Игорь Анатольевич Парамонов, то бишь я, ехал в троллейбусе с майором МВД Герасименко. Нам было в одну сторону ехать домой.
– Ну и чем заняться думаешь? – вдруг спросил молчавший с самой остановки майор.
– Пойду в милицию работать, – неожиданно для себя объявил я и только потом понял, что это решение сложилось у меня уже давно. Еще во время отсидки, в камере, рассчитанной на пять человек, забитой пятнадцатью гнусными харями. Нет, наверное, это не было естественным моим желанием оказаться по ту сторону моего тогдашнего мира – проще было бы стать «смотрящим» – стукачом в камере. Но тем не менее…
