Они подошли к вокзалу, обогнули здание по тропке и оказались на перроне. Поезда еще не было, пассажиров – тоже.
– Так что – все? Крест на человеке ставить? – возмутилась Таська.
– Он сам на себе крест поставил.
– Но его же комитетчики задавили!
– Тссс! – шикнула Виктория Робертовна и снова огляделась. – А других, думаете, не давят? Люди живут и работают в куда более стесненных условиях. В тюрьмах, в ссылке, перед смертью. Кому тяжелее – Миленькому или Сервантесу? Или, может, Гойе легче было?
Динамики ожили, и обычный в таких случаях женский голос с невнятной дикцией объявил о прибытии поезда. У Таськи на душе скребли кошки. Миленький, конечно, старый козел, но ведь при этом и необыкновенный художник. Все вот так запросто объявили его никем, просто психом, и что самое обидное – он сам с этим смирился. Если человеку долго говорить, что он свинья, он в конце концов захрюкает, это тоже одно из любимых изречений Хомяка.
Рельсы начали слегка позвякивать, потом отчетливо застучали, и в горловине станции появился состав. Послышался негромкий визг – началось торможение.
– Да вы сильно не расстраивайтесь, я эти работы сберегу. Выставить, наверное, не дадут, но в запасниках лучшее место отведу, не пропадут.
– Я не расстраиваюсь, – ответила Таська.
Почти честно. Потому что на самом деле ее трясло от бешенства.
Они стояли на самом краю платформы, под жестяной табличкой «Остановка последнего вагона», по которой расползались рыжие пятна коррозии. Электровоз лениво проехал мимо таблички и резко встал, оглушительно лязгнув автосцепкой. Зашипела пневматика, что-то громко заскрипело и застонало во всем составе. Открылась дверь общего вагона.
– Будете заходить? – спросила проводница из тамбура.
– Да, – хором ответили Таська и Виктория Робертовна.
Проводница убрала подножку, проворно протерла поручни и спустилась.
– Билетики?
Таська протянула серый картонный прямоугольник проводнице, та посмотрела на перфорацию и кивком позволила подниматься.
– А вы?
– Нет-нет, я не еду. – Виктория Робертовна даже отступила на шаг, чтобы ее, не дай бог, силой не затащили. – Я провожающая.
– Тогда счастливо оставаться.
– Стойте! Таисия, подождите!
Таська обернулась.
– Заберите! – И Виктория Робертовна протянула ей папку с работами. – Вы в Ленинграде хотя бы покажете кому-нибудь. Не должно такое сокровище в запасниках пылиться.
– Девочки, прощайтесь уже быстрее, поезд сейчас тронется, – мягко, но решительно напомнила проводница.
– Пускай едет, – сказала вдруг Таська и, к удивлению проводницы и Виктории Робертовны, спустилась на платформу. – Я остаюсь.
Динамик объявил об отправлении поезда. Локомотив свистнул.
– Девка, не балуй, я сейчас подножку опущу! – предупредила проводница.
– Счастливого пути! Виктория Робертовна, идемте.
– Куда? – растерялась музейщица.
– К Миленькому.
13Огородники, решившие не проявлять сегодня солидарность с трудящимися, удивленно смотрели на идущих вдоль по улице Цветочной Викторию Робертовну и Таську. Музейщица несла на правом плече папку и этюдник, Таська – переметную суму, но удивление вызывала их общая ноша. Они тащили ящик водки, Виктория Робертовна левой рукой, а Таська – правой. Водка булькала, бутылки весело позвякивали.
– Тася, на нас все пялятся, – краем рта сказала Виктория Робертовна.
– Ну и флаг им в руки. Сегодня праздник, имеем право.
– Я ведь работник культуры.
– А работники культуры не выпивают?
Виктория Робертовна задумалась.
Так они и доковыляли до домика с петухами на ставнях.
Забийворота сидел на пороге и курил, но его бледному виду это никак не помогало.
– С праздником, товарищ лейтенант, – сказала Таисия, когда они с Викторией Робертовной опустили ящик на землю.
Товарищ лейтенант с мучением посмотрел на гостей.
– Да что ты за человек за такой… – простонал он. – Я тебе билет купил, алкаша твоего на ночлег пристроил, что тебе еще надо?
– У меня к вам деловое предложение, Анатолий Михайлович.
Сначала говорила она. Потом говорил Забийворота. Его рассказ о том, как они со Спиридоновым пили и о чем разговаривали, Таську если не взволновал, то значительно озадачил, и на какой-то момент она хотела даже отказаться от своей затеи. Но поезд, как говорится, уже ушел, телеграмма с просьбой выслать до востребования пятьдесят рублей улетела к Хомяку. Надо было закончить начатое.
На условия хозяина Таська согласилась, почти не торгуясь. Работы она не боялась, земля на огороде лейтенанта была не самая плохая. Главное сейчас было – крыша над головой и немного времени. Анатолий Михайлович, отдав необходимые распоряжения, переоделся и ушел, пообещав, что вернется через два дня, и чтобы тут все путем! Напоследок взял из ящика две поллитровки, но Таська надеялась, что оставшихся восемнадцати хватит.
С Викторией Робертовной они занесли водку в домик. Миленький так же и валялся в углу на коврике, с валенком в обнимку.
– Раздевайтесь, – велела Таська спутнице.
– Я?!
– Могу и я, но вам придется картошку садить и стричь кусты. Вы умеете?
Разумеется, она не умела. Таська поняла это, когда они водку покупали. Таська боялась, что ящик ей придется тащить самой, – настолько нежные и мягкие ручки были у Виктории Робертовны.
– Вы же сами жаловались, что Миленький вас игнорирует как женщину. Сегодня он никуда не денется.
– Но это неприлично!
– Виктория Робертовна, что за ханжество! Великие мастера писали женское тело, и ни у кого не возникает мыслей, что это неприлично, – попеняла Таська. – Вы же человек с высшим образованием! К тому же вас все равно полгорода уже с ящиком водки видело, чего теперь смущаться? Не теряйте времени, а я пока этюдник поставлю.
– Совсем раздеваться?
– Хотя бы по пояс, – смягчилась Таська. – Да успокойтесь вы, я же здесь. Сядете к нему спиной, вполоборота. Что он, голых спин не видел, что ли?
С этой пластической позой Виктория Робертовна вроде смирилась. Медленно, будто в рапидной съемке, она села на тумбочку и начала расстегивать кофточку. За это время Таська успела спрятать водку в разных местах, установить этюдник, прикрепить к папке кнопками полуватман, набрать в консервную банку чистой воды и распечатать коробку акварельных красок.
– Может, ему маслом удобнее? – спросила Виктория Робертовна.
– Не велика ли честь? – огрызнулась Таська. – Шесть лет никакой практики, пускай сначала навык восстановит.
– А вы уверены, что у нас получится?
– Не у нас получаться должно, а у него. Между прочим, он паспарту к своим фотографиям сам делает. И эти паспарту куда интереснее, чем бабы в них.
– Ой! – вскрикнула Виктория Робертовна и закрыла руками грудь, хотя блузку еще не расстегивала.
Миленький в углу заворочался, перевернулся на другой бок.
– Без паники. – Таська подскочила к Миленькому и прислушалась. Тот немного всхрапнул и снова задышал ровно и глубоко. – Раздевайтесь, говорю!
Спустя несколько минут Миленький почувствовал запах водки и открыл глаза. Над ним был выкрашенный водоэмульсионной краской потолок, помещение светлое и по сравнению с будкой – просторное.
Он поднял голову.
Кроме него, в комнате находились еще два человека – давешняя девка… как там ее… не важно… и какая-то голая баба, сидящая к нему спиной.
– Очнулся, классик? Доброе утро, – сказала девка. В руках она держала зеленую поллитровку с сорванным колпачком. – Пить хотите, Святослав Аполлинарьевич?
– Еп-понский городовой, – охнул Миленький. – Давай.
– Тогда – к станку, – сказала девица и стала выливать содержимое бутылки за порог.
– Эй, ты, как там!.. – Миленький испуганно засучил руками и ногами, которые за ночь на жестком полу изрядно затекли. – Харэ!
Таська приостановила экзекуцию.
– Миленький, ты давно кисти в руки брал?
– Какое твое дело, сопля?
Водка вновь полилась через порог.
– Стой, стой! Это… когда же… не помню!
Утечка алкоголя была ликвидирована. Таська продолжила:
– Я на тебя поспорила.
– Чего?
– Заключила пари. Я сказала, что ты красишь лучше, чем фотографируешь.
– Да ты… – Бутылка вновь опасно накренилась, и Миленький поспешно сказал: – Чего надо?
– Становись к станку и рисуй.
– Чего рисовать?!
Бутылка перевернулась, и водка очень быстро покинула сосуд. Девка поставила пустую бутылку на пол, подошла к Миленькому и с видом фокусника вытащила из валенка еще один пузырь. Сорвала колпачок, пленочку под ним и снова перевернула вверх дном.
– Да стой ты! – взвыл Миленький.
– Перед тобой сидит модель. Я подумала, что обнаженная натура тебе ближе.
