Первыми из домов появились женщины, закутанные с ног до головы в черное. Они разжигали во дворах жаровни, шли за водой к колодцу, носили скотине еду. Потом на улице показались дети. Они тут же затеяли возню на площади, поднимая пыль и получая за это подзатыльники от матерей. Как понял Егор, мужчин в кишлаке не было, за исключением двух старых аксакалов и трех юношей лет пятнадцати.
Он уже было решил подняться и пойти в пещеру, чтобы сказать Амиру, что в кишлаке все спокойно, как со стороны дороги, ведущей в кишлак, послышался топот копыт.
По дороге шли три пеших путника, а позади них ехали десять всадников на лошадях. К седлам лошадей были привязаны большие баулы, резные железные кувшины и кованые блюда. На одной из лошадей поперек седла был привязан человек. Его руки безжизненно болтали вдоль тела лошади, а с длинных черных волос на дорогу падали капли крови.
Егор сразу понял, что это группа басмачей, отбившаяся от своей банды. Пленника он сначала принял за девушку, и лишь когда конники оказались совсем близко, его осенила страшная догадка:
– Амир… – тихо прошептал он, глядя вслед въезжающим в ворота кишлака бандитам. – Как же так-то? Амирка!
Бандиты вошли в кишлак и по-хозяйски стали ходить по улицам, заглядывая в дома. Деревня сразу наполнились женскими криками и плачем детей. Двое юношей попытались противостоять басмачам, кинувшись на них с палками, но их остановили выстрелы винтовок.
Из домов бандиты тащили разную кухонную утварь и тряпки. Все награбленное они складывали в самый большой дом. Туда же были перенесены баулы, снятые с лошадей.
Двое мужчин грубо скинули с лошади Амира и привязали его к шесту, вкопанному возле колодца. Амир пришел в себя и попытался сопротивляться, но удар по лицу снова погрузили его в глубокий обморок.
К полудню все стихло. Большей части жителей удалось сбежать, а те, кто остались, были вынуждены прислуживать оккупантам. Егор спустился с горы чуть ниже и теперь мог более детально видеть, что происходит в долине.
– Амир! Потерпи, друг! Я ночи дождуся и тебя выташшу! У меня тока четыре патрона, а этих бандюг вона сколько. Да и стреляю я плохо. Вот утихнут на ночь, я к тебе на помощь и приду.
Ближе к вечеру басмачи стали собирается на площади у колодца. Они плотным кольцом окружили привязанного к шесту Амира. Громко переговариваясь на своем языке, они стали тыкать в него пальцами и хохотать. Амир стоял, низко опустив голову и вздрагивая от их прикосновений.
Из одного из домов вышел мужчина в богато расшитом халате и высоком тюрбане. Увидев его, бандиты расступились, пропуская вперед. Тот подошел к Амиру и, подняв его голову за подбородок, посмотрел ему в лицо.
– Якши! – басмач обернулся к своим товарищам и, ухмылявшись, что-то коротко сказал им, закончив фразу словами: – Бача-бази!
– Бача-бази! – подхватили его бандиты и почему-то захлопали. Один из басмачей кинулся в дом и принес оттуда ворох разноцветных тряпок. Кинув их к ногам Амира, он развязал ему руки и резко крикнул:
– Киып!
Амир кинул на него злой взгляд и мотнул головой. У него за спиной свистнул хлыст и полоснул по плечу. Амир вздрогнул, опустил голову и стал медленно снимать с себя одежду.
Принесенные тряпки оказались шароварами и длинным платьем. Амир стоял посреди возбужденной банды басмачей в женской одежде, дрожа всем телом и прикрывая лицо руками. Сейчас он действительно походил на девушку: тонкую, гибкую и испуганную.
– Раксып, бача! – крикнул ему главарь, и тонкий хлыст снова засвистел над Амиром.
Егор не понимал, что происходит. Как могут это бандиты так обращаться с сыном хана? Почему они его одели в женское платье, и что значит это «бача-бази»? Он лежал в своем укрытии, стиснув от бессилия и злости зубы. Его пальцы крепко сжимали винтовку, готовые в любой момент нажать на курок.
Кто-то принес большой плоский бубен, басмачи расступились и уселись в круг. Один из них начал лихо отбивать ритм на дойре.
