– Без бабкиных показаний получается, что мы бельишко за полторы тысячи евро свистнули! – возмущенно закончила ее мысль Даша.
– Девоньки, – взмолился Сева, – так отчего же вы все это мне рассказываете, а не участковому вашему, который с ног сбился, труселя эти разыскивая?
– Нет, ну вы интересный! – округлила и без того большие глаза Даша. – Нет, ну вы что, совсем ничего не понимаете?! Вы нам кто?! Сосед соседский! А участковый для нас вовсе даже не участковый, ведь мы же здесь квар-ти-рант-ки!
– Да, – подтвердила Маша, – участковый нам тут вовсе не участковый.
Была в этом заявлении какая-то затаенная логика, но какая, Сева так и не смог понять.
– Девоньки, – вздохнул он, – давайте мы с вами вот что сделаем. На домофоны и камеры денег с вас, конечно, никто брать не будет, но вот бельишко банкирское вы мне отдайте. Я его участковому передам и все про ливень с грозой и инсультом объясню. Он дело закроет, труселя банкирской жене вернет, все будет шито-крыто, и вы ни при чем. А то, глядишь, Говорухина вам еще и спасибо скажет в виде коробки конфет за спасение своего барахлишка.
– А вы что, ничего не знаете? – нахмурилась Маша.
– О чем? – У Севки вдруг екнуло сердце, как оно екало всегда, когда уже раскрытое дело вдруг приобретало неожиданный оборот. – Что я должен знать?
– Жанна Говорухина не сможет сказать нам спасибо и подарить коробку конфет, – с грустью пояснила Даша.
– Да и белье ей уже ни к чему, – добавила Маша.
– Это еще почему? – поинтересовался Севка, тоскливо подумав о том, что дел по этому «банкирскому делу» неизбежно прибавится, но это не сулит ему ни копейки.
– А то вы утренних газет не читаете? – прищурилась Маша.
– И телевизор не смотрите? – покачала головой Даша.
– Я, девоньки, в кризис стараюсь ничего не читать и не смотреть, – сказал чистую правду Фокин. – А что, банкирским женам нынче коробка конфет не по карману?
Девчонки снова переглянулись, а сердце у Севки опять екнуло.
– Убили ее, – вздохнула Даша и засуетилась, разливая по чашкам чай, выставляя на стол вазочки с вареньем и сухофруктами.
– Бабку? – надеясь на лучшее, спросил Сева.
– Жанну Говорухину! А бабка в реанимации с инсультом лежит, – как последнему дураку объяснила ему глазастая Маша.
– Вчера вечером, – заговорщицки продолжила Даша, – Жанна Владимировна приехала сюда на своем «Порше». Зачем, никому не известно, ведь бабушка-то в больнице лежит! А около полуночи ее нашла соседка, которая пришла полить цветы и покормить кошку. Говорухина лежала на кухне с проломленной головой, рядом с ней валялся окровавленный топорик для рубки мяса. Тут ментов ночью море было! И даже сам банкир, говорят, приезжал. Тело увезли, квартиру опечатали. Сами подумайте, дорогой сосед, зачем теперь Жанне Владимировне дорогое белье?
– Зачем?! – подхватила эту бесконечно философскую мысль Маша.
И опять в их словах была такая убийственная логика, что Сева не нашел, что сказать…
Он вздохнул, встал и пошел к выходу.
– А чай?! – в один голос закричали девчонки.
– Какой там чай, – отмахнулся Фокин. – Тут людей топором рубят, а вы – чай.
– Как вы думаете, с этической точки зрения что нам теперь с этим кружевным комплектом делать? – выскочила за ним в коридор Маша. У нее в руках был пакет, через который просвечивали красные кружева. – В полицию сунешься – загребут не только за кражу, но и за убийство. У себя держать боязно и неприятно, а выбросить рука не поднимается. Может, банкиру белье потихоньку подкинуть?
– Повесьте его обратно на веревку, – посоветовал Сева. – Ночью незаметно повесьте, будто так и было!
– Точно! – обрадовалась Маша. – Как же мы сами до этого не додумались?!
– И вот что, девоньки, если передумаете в институте учиться, приходите ко мне на кастинг. – Сева вытащил из кармана визитку и вручил ее Маше.
– Ой, вы продюсер? Вам актрисы нужны? – подскочила к ним Даша. Вытянув шею, она заглянула в прямоугольник с координатами Севкиного офиса.
– Я частный детектив. Мне секретарша нужна – умная блондинка, не старше двадцати пяти лет, с большим творческим потенциалом. – Сева жестом обозначил желаемый размер бюста.
Пока девчонки, открыв рты, смотрели ему вслед, он сбежал вниз по лестнице и выскочил из подъезда.
– Сволочь ты, Вася, – сказал по мобильному Фокин, оказавшись на улице. – Зачем заставил меня жрать чеснок? Зачем треники посоветовал нацепить?! Свидетели твои оказались красивыми молодыми девчонками. А я с выбитым зубом, в старом спортивном костюме и с запахом изо рта! Сволочь ты, Вася. Жуткая сволочь!
– Неужели молодые девчонки? – что-то интенсивно жуя, удивился Лаврухин. – Ну, извини! У них фамилии Полторак и Неналивайко, вот я и подумал… Извини, друг, прокололся.
– Ладно, не грузись, я бы тоже так подумал, – оборвал его Севка. – Хуже другое. Бельишко я нашел, да только хозяйке оно уже ни к чему. Надеюсь, ты в курсе?
– В курсе чего? – замер на том конце Лаврухин, перестав жевать.
– Ты что, не знаешь, что у тебя на участке творится?! – не выдержав, заорал Сева так, что голуби, мирно пасшиеся на тротуаре, панически взмыли в воздух. – Или я теперь тут участковый?! Тогда зарплату мне свою гони!
– Я в отпуске! С сегодняшнего дня! – перекричал его Вася.
– Ну ни хрена себе! – от возмущения Фокин чуть не уселся в клумбу, заботливо выложенную по периметру старыми шинами. – Это что же получается, Лаврухин? Ты с утра в отпуске прохлаждаешься, а я тут на твоем участке пашу? Да пошел ты… – Севка в сердцах нажал отбой и решительно направился к велосипеду.
Если до послезавтрашнего дня у него не появится клиент, то придется съехать с квартиры и подыскивать другой офис. Еще ему придется не есть, не пить и не заигрывать с хорошенькими девчонками, потому что все эти занятия требуют мало-мальских денег, а их у него…
Сева выудил из растянутого кармана треников кошелек и скрупулезно пересчитал наличность. «Их» у него оказалось шестьсот рублей и восемьдесят пять копеек.
– Тьфу! – в сердцах плюнул Фокин, вспомнив, что ко всем прочим тратам нужно забрать из ремонта машину, старую, вечно ломающуюся «девятку».
Прислонившись к дереву, к которому цепью был пристегнут велосипед, Севка набрал отца.
– Папаня, анекдот хочешь? – невесело спросил он, прекрасно зная ответ.
– Конечно, нет, – пьяно икнул папаня в ответ. – На хрена мне твой анекдот?
– Тогда слушай. «Бежит мартышка по лесу и кричит:
– Кризис! Кризис!
Выходит волк из кустов и спрашивает:
– Ты чего орешь?
– Так ведь кризис же…
– Ну и что? Я как ел мясо, так и буду есть.
Бежит мартышка дальше и кричит:
– Кризис! Кризис!
Выходит лиса из кустов и спрашивает:
– Ты чего орешь?
– Так ведь кризис же…
– Ну и что? Я как носила шубу, так и буду носить.
Бежит мартышка дальше молча по лесу и думает: «И чего я ору?! Ведь как ходила с голой жопой, так и буду ходить».
– Ты в этой истории волк, лиса или мартышка? – поинтересовался папаня, снова икнув.
– Сам догадайся, – буркнул Севка в ответ.
– Севун, я б тебе дал денег, но на данный момент я тоже мартышка, – хихикнул папаня и, не попрощавшись, отключился.
Генрих Генрихович Фокин пил давно, много и со смыслом. То есть не просто накатывал, а всегда находил причину, по которой накатить просто необходимо, а не накатить – преступно.
Ну например – солнце взошло. Или зашло. Или дождь пошел. Или – не пошел. А тут еще Украина, мать ее, за газ не платит. И нефть дешевеет, и вообще – кризис всего цивилизованного мира и нецивилизованного тоже.
В Африке засуха, в Европе наводнение, в Краснодаре вся завязь померзла, в Иране президентские выборы, на Садовом пробки, а в Голливуде скончался известный актер… Поводов накатить находилось столько, что мировые запасы алкоголя казались Генриху Генриховичу мизерными относительно тех проблем, которые нужно было ими «лечить».
– Если человек остро реагирует на жизнь, он не может не пить, – говорил Фокин-старший. – Человек может не пить, только если он умер, и то… – тут папаня обычно замолкал и многозначительно подмигивал собеседнику.
Что означало это «и то…», можно было только гадать. Очевидно, папаня свято верил, что накатить он сможет, даже если помрет.
Севка отца не осуждал.
Потому что помнил – первым поводом напиться для папани стала гибель жены, Севкиной мамы. Севке было всего десять лет, когда маму сбила машина, и он долго не мог осознать горя, которое на него свалилось. Ему казалось, что похороны, могила на кладбище, слезы родственников и первый запой папани – это чья-то дурная шутка. Это не его судьба и не его боль…
Папаня, вероятно, тоже так думал, потому что, напившись, всегда говорил:
– Вот Валентина наша вернется, закатим пир на весь мир, Севка! Плясать будем и песни петь!
Севка кивал и резал папане ливерную колбасу на закуску. В какой-то момент он осознал, что мать никогда не вернется, но ему было тепло и радостно от того, что есть человек, который готов ждать ее вечно. Пусть и в пьяном угаре…
