Сообщение, полученное от Алексеева, лишний раз подтверждало имеющиеся данные. Материалы разведки полностью раскрывали немецкий план и всех его участников, кроме одного. Тарантул… Это главный руководитель. Кажется, немец, отлично владеющий русским языком и знающий город. Радиопередатчик у него. Близкое отношение к Тарантулу имеет только атаман воровской шайки, Брюнет.
С арестом всей этой шайки Иван Васильевич медлил. Хотелось захватить главного, обер-бандита, – Тарантула. Выследить его пока еще не удалось. Пока еще не установили точно даже настоящую национальность и подлинное имя Тарантула. Ленька Перец и Ваня Ляпа слышали кличку, но не знают и никогда не видели его в лицо. По материалам, никто, кроме Брюнета, с Тарантулом не встречался.
Размышления Ивана Васильевича прервал телефонный звонок.
– Слушаю.
– Товарищ майор! Трифонов у аппарата. Вынужден доложить по телефону. Без вашего распоряжения задержал Семена Петровича.
– Что случилось?
– Пришла девчонка Нюся с запиской. Они предупреждены и собираются скрыться. Надо действовать.
– Кто предупредил их?
– Письмо какое-то украли у Алексеева.
– А где эта Нюся?
– Задержал.
– Хорошо. Высылаю машину.
Майор повесил трубку. Размышления кончились. Обстоятельства сами назначили срок операции. Он нажал кнопку звонка.
Преждевременные действия Трифонова были вызваны необходимостью. Иначе он поступить не мог, и теперь надо действовать быстро…
* * *
Дождь не мог испортить хорошего настроения Миши. Последние два дня принесли много приятного. Нашелся отец. Ответственное поручение Ивана Васильевича он выполнил хорошо.
Миша завернул в бумагу остатки лососки и пошел к трамваю. Он заехал домой, сложил и связал в узел пальто, шапочку, ботинки, чулки и два платья для Люси и отправился в детский сад.
«Черт его дери, этот противогаз! – думал Миша, приближаясь к детскому саду. – Какой он тяжелый, даже плечо ноет. Надо было оставить в кубрике». Мальчик перехватил узел в другую руку и поправил противогаз.
В детском саду его встретили, как всегда, приветливо. Заведующей не было, но воспитательница, узнав о цели прихода, сама привела Люсю.
– Здравствуй, Люсенька!
Девочка по привычке подставила щеку.
– Как ты живешь?
– Хорошо.
– Сегодня я тебе целую кучу новостей принес. Папа письмо прислал. Слышишь, Люся?
– Слышу.
– Он на фронте за нас воюет. Слышишь?
– Слышу.
– А почему ты не радуешься?
– Я радуюсь.
Воспитательница с улыбкой слушала этот диалог, переглядываясь с бухгалтером Марией Ивановной.
– Хочешь, я тебе письмо прочитаю? – предложил Миша.
– Хочу.
Он медленно прочитал письмо. Люся слушала внимательно, но не выражала при этом ни особой радости, ни печали. Миша не понимал, что она отвыкла от него, плохо помнит отца и к тому же стесняется посторонних.
Через десять минут после ухода брата, когда Люся вернется к своим подругам, все эти новости будут шумно обсуждаться детворой: «Люсин папа жив! На фронте! Люсин брат приходил! Он моряк, на лодке катается!»
Свидание с братом было всегда большим событием, и Люся ходила героиней дня, пока детей не отвлекало какое-нибудь новое происшествие.
Миша этого не знал.
– Я папе ответ написал… От тебя тоже послал привет. Ты бы нарисовала ему что-нибудь на бумажке, а я пошлю… Ладно? В следующий раз приготовь. Слышишь?
– Я наши самолеты нарисую.
– Ну, хоть самолеты.
– Или танки на колесах.
– Ну вот… А теперь надо будет примерить твои обновки. Я тебе обещал одежду купить. Мое слово – закон!
Миша развязал узел и начал раскладывать вещи. Противогаз мешал, сползал на бок. Он снял его и повесил на спинку стула, на котором сидела Мария Ивановна.
– Заботливый у тебя брат, Люся, – сказала воспитательница, принимаясь за дело. – Снимай ботинки.
Из кухни пришла кладовщица, увидела подарки и заахала.
– Это не всё, – гордо сказал Миша. – Дома остались перчатки, валенки и еще что-то…
Женщины захлопотали вокруг девочки. Не утерпела и Мария Ивановна. Но, как только она встала, стул с висевшим на спинке противогазом упал. Она подняла стул, а противогаз положила тут же на скамейку.
Через несколько минут переодетая Люся, по просьбе женщин, ходила по комнате, поворачивалась, приседала, наклонялась. В канцелярию зашли еще две няни и повариха, благоволившая к Мише за кошку. Затем на девочку надели верхнюю одежду, и снова Миша краснел от смущения, не зная, куда деваться от похвал.
– Ну и брат у тебя, Люся! Пойди поблагодари его, – говорила повариха, – скажи: «Спасибо, братик», обними его…
Люся подошла к Мише. Лицо девочки светилось счастьем, гордостью за брата. Она не знала, что сказать, но всякие слова ее показались бы Мише лишними.
– Ладно, Люсенька. Чего уж там благодарить! Ты ведь мне родная. Лососку вместе ловили, – сказал он, потирая нос, но все же нагнулся и сам поцеловал сестренку. Потом, вспомнив про лососку, передал сверток поварихе. – Вот, угостите ребятишек. Тут много…
– Да ты поел бы сам, милый! – всполошилась повариха.
Но Миша не стал слушать и заторопился. Делать больше было нечего. Он попрощался с сестрой и присутствующими, взял противогаз и вышел на улицу.
По-прежнему моросил дождь.
Брюнет поджидал Кренделя за углом.
– Ну как?
– Все в порядке.
– Ты ему лично передал?
– Понятно, лично.
– А что так долго?
– Так его же не было. Он к Горскому ездил.
– Долго. С какой стороны он пришел?
– С трамвайной остановки.
– Ну идем.
Брюнет еще медлил сообщить Кренделю про украденное у Миши письмо. Вор с удивлением присматривался к атаману. Брюнет явно нервничал.
– Куда сейчас? – спросил вор.
– К Горскому.
– На трамвае?
– Ну, ясно, не пешком. Чего ты глупости спрашиваешь?
Переулками они прошли к Литейному проспекту и здесь сели на трамвай. Всю дорогу Брюнет молчал, кусая губы.
– Вот что, Крендель, – сказал он, когда они вышли и приблизились к переулку. – Я перейду на ту сторону и подожду. Ты иди к Виктору Георгиевичу, скажи ему, что у меня есть важное дело. Пусть выйдет на улицу. Понял?
– Так идем лучше к нему.
– Не твое дело, дурак! Делай, что приказано!
Крендель пожал плечами, но спорить не стал. Он свернул в переулок и направился к дому. Брюнет перешел на другую сторону улицы и остановился у стены. Внутри у него все дрожало, не то от злобы, не то от сырости, проникавшей под одежду. Он с утра был на ногах и еще ничего не ел.
Прошло четверть часа.
С минуты на минуту должна была появиться знакомая фигура. Прошло еще десять минут. В голову полезли тревожные мысли: «Что там случилось? Если Горского нет дома, то Крендель давно должен вернуться. А может быть, этот кретин сидит на лестнице и ждет?»
Сегодня Брюнета вдвойне раздражали эти люди, с которыми волей-неволей ему пришлось водиться. Ему ничего не стоило завербовать их и делать с ними что заблагорассудится. Воры слепо верили, подчинялись ему, и за это он презирал их от всей души.
Вот уже полчаса прошло с момента ухода Кренделя, а он все не возвращался.
Наконец подозрение перешло в уверенность: «Горский арестован. Кренделя задержали…»
Отправляя вора в квартиру Горского, Брюнет предусматривал опасность: за квартирой могли следить. Он думал о том, чтобы не попасться… А пока он на свободе, он будет бороться до последней возможности.
Брюнет оглянулся: на трамвайной остановке стояли три человека, по улице шли одиночки, – как будто за ним никто не следит. Он быстро дошел до угла, завернул и прижался к стене. Осторожно выглянул. По-прежнему никого. Со слабой надеждой подождал еще минут десять, не спуская глаз с переулка. Но ни Крендель, ни Горский не выходили. «Конечно, попались, – решил он. – Об этих скотах теперь заботиться нечего… Надо предупредить остальных».
* * *
Миша нервничал, ожидая трамвая. Наконец трамвай подошел. Мальчик влез в вагон и нетерпеливо попросил какого-то человека в военно-морской форме сказать, который час.
Моряк недовольно проворчал что-то о сырости, но, отряхнув капли с рукава шинели, достал часы.
– Без десяти пять.
– Спасибо.
Миша успокоился. До прихода Буракова еще целый час. Теперь можно не спешить. Правда, приказание Брюнета явиться к семи часам на Фонтанку сжимало сроки, но Бураков, может быть, пойдет его проводить, и на ходу Миша успеет рассказать о своей поездке на Молококомбинат.
Подходя к судну, Миша заметил фигуру человека, нервно прохаживающегося взад и вперед по набережной. Человек окликнул мальчика, прежде чем тот его узнал.
– Миша! Наконец-то! Живой и невредимый. Очень я за тебя волновался. Ты бы хоть сообщил кому-нибудь, куда уходишь, – сказал Бураков, облегченно вздыхая.
– Я же не опоздал, товарищ Бураков. Вы хотели к шести часам прийти.
– Да, да, пришел пораньше. Боялся за тебя. Ну а теперь скажи мне: ты письмо отцу писал?
