У Васи явно отлегло от сердца, потому что он запихал себе в рот сразу два пирожка.
– Разговор есть! – Фокин выразительно посмотрел на Таню, и она, пожав плечами, вышла из кухни, притворив за собой дверь.
– Вот эти с капустой, а эти с мясом, – указал Вася на пирожки. – Жри, не жалко.
Севка выпил кружку молока и утер рукавом рот.
– Я взялся за дело Милавиной, – словно прыгая в холодную воду, выпалил он.
– Постой, это убийство Грачевского, что ли? – вылупился на него Вася.
– Кража картин, ну… и убийство тоже.
– Ты с ума сошел, Фок?! – подскочил Лаврухин. – Ты соображаешь, куда суешь нос?! – Путаясь в полах халата, Вася обежал вокруг стола и остановился возле своего стула. – Это дело на контроле у ФСБ! Кражами картин занимается Интерпол! И МУР! И… и… – Вася открыл рот и постучал себя по темечку, издав звук пустой кастрюли. – Если ты попадешься им под ноги, причем, неважно кому – органам или бандитам, – тебя размажут!
– Нас. Нас размажут, Лавруха. Ты будешь работать со мной.
– Нет!
– Будешь. У нас же взаимовыручка и взаимовыгодное сотрудничество.
– Нет!
– Ты хочешь сказать, что больше никогда не будешь обращаться ко мне за помощью?
– Нет!
– До свидания. – Севка резко встал и пошел к выходу.
– Стой! – побежал за ним Вася. – Ну ты же меня без ножа режешь, Фок! Ну не могу я в это дело соваться! Если начальник мой, Волков, узнает, меня из полиции попрут! Навсегда попрут, понимаешь ты?!
Севка, со злостью помогая себе руками, пытался обуться, но босые ноги не лезли в ботинки.
– Вот скажи, – подошла к Васе Таня, – много ты в своей полиции наработал?
– Ты это… к чему? – опешил Лаврухин.
– О чем бы Фок ни попросил, ты должен ему помочь, – твердо сказала жена.
– Вы сговорились?! – взвился Лаврухин. – Сговорились, да?!
– И носки ему принеси, а то он как гусь лапчатый! – распорядилась Таня.
Вася умчался в спальню, переоделся в форму и вынес Севке носки – новые, с биркой.
Пока его не было, Севка украдкой поцеловал Тане ручку.
– Я теперь твой должник, – шепнул он.
– Это я твоя должница, Фок. Я ведь была уверена, что Васька мне изменяет. Глазки у него в последнее время уж больно блудливые, – улыбнулась Таня.
Около десяти часов утра Фокин с Лаврухиным подкатили на дребезжащей «девятке» к дому Грачевского.
Фокин несколько раз порывался купить новую машину, но каждый раз уговаривал себя немного подождать – а ну как с секретаршей Кристи получится: новая, красивая, но фиг далеко уедешь…
– И что делать прикажешь? – проворчал Вася. – Обыск без санкции проводить?
– Не обыск, а осмотр места происшествия, – возразил Севка. – И зачем нам санкция, когда хозяйка сама все покажет? Считай, что мы в гости пришли чайку попить.
Фокин вышел из машины и позвонил в ворота.
– Да какая она хозяйка? – подскочил к нему Вася. – Племянница! Всего-навсего племянница, даже не дочь!
Калитка открылась автоматически, и Севка направился к двухэтажному дому с колоннами и резными балкончиками.
– Ну, ты подставил меня, Фок! – трусцой бежал сзади Лаврухин. – Ну, подставил!
Милавина встретила их на крыльце. Черная повязка на платиновых волосах, уложенных в узел, и черный брючный костюм, наверное, должны были сделать ее образ траурным и скорбящим, но придали ей изысканности и соблазнительности.
– Я вас ждала, – улыбнулась Мила. – Знала, что захотите осмотреть дом. Проходите, только… – Она уставилась фиалковыми глазами на Васю, давая понять, что удивлена присутствием полицейского в своем доме.
– Это Лаврухин, – чувствуя, что не хватает воздуха в ее присутствии, представил Васю Севка. – В этом деле без его помощи не обойтись, поэтому будьте с ним откровенны.
Мила кивнула, зашла в дом и, цокая каблуками, стремительно пошла по просторному холлу, жестом приглашая следовать за собой.
Большая гостиная поразила Фокина простотой и почти полным отсутствием мебели. Здесь царила атмосфера музея, тишины и покоя. Белые стены, увешанные картинами, камин, тумбочка и диван с позолоченными гнутыми ножками, знакомый Севке по фотографии – больше никаких излишеств. Десять рам зияли пустыми глазницами, ровно десять – Севка посчитал, пройдя вдоль стены. Остальные картины поражали богатством красок и налетом вековой старины. Севке очень понравилась голая натурщица с яблоком, но куда ей было до Милы Милавиной с ее платиной волос, глубиной темно-синих глаз и трауром, который, как благородная рама, подчеркивал ее тихую, словно заводь, красоту.
– Полотна ножом вырезаны, – диагностировал Вася, словно ищейка, идя вдоль пустых рам. – Украденные картины были застрахованы?
– Нет, – покраснела Милавина. – Дядя был человек старый, капризный и, если честно, жадный. Он не верил в страховку и не хотел на нее тратиться.
– Как преступники проникли в дом? Взломали дверь?
– Нет. Следователь сказал, что, скорее всего, они залезли через каминную трубу…
– У дяди, кроме вас, есть наследники?
– Нет. Я единственная наследница Роберта Альбертовича.
– Когда вы приехали в наш город?
– Три дня назад.
– Зачем?
– Я работаю сейчас над новой серией фотографий, тема которых – мой родной город.
– Где вы были, когда дядю убили?
– В гостинице! Я уже говорила, дядя был угрюмым и необщительным человеком. Он не переносил посторонних людей в своем доме, и я никогда у него не останавливалась.
– Ясно, – кивнул Лаврухин, подходя к тумбочке, на которой стоял телефон. – А это что? – Он достал из аппарата маленькую кассету.
– Кассета, – нахмурилась Мила. – Из автоответчика, наверное.
– Вижу, что не колода карт, – проворчал Вася. – Как она тут оказалась? Разве оперативники и следователи здесь не были?
– Были, конечно, – усмехнулась Милавина. – Но работали очень небрежно. Отпечатки с рам сняли, труп осмотрели, меня наскоро расспросили и уехали.
– Да она пустая, наверное! – вступился Севка за оперов. Он взял у Васи кассету, вставил ее в автоответчик и нажал кнопку. Динамик зашипел, щелкнул и вдруг заговорил мужским голосом:
– Возьми трубку, Роберт! Все равно не отстану, ты же знаешь меня! Если Мишка Громов что-то задумал, он своего добьется. Не берешь, значит… Не хочешь со мной разговаривать? Ладно. Только ты на досуге подумай, какие я тебе деньги за эту мазню предлагаю! Подумай!
Послышались короткие гудки, потом длинные.
Милавина схватилась за грудь и села на диван.
– Это Михаил Громов! – потрясенно сказала она. – Он тоже коллекционирует картины и другие предметы искусства. Вам не кажется, что он угрожает дяде?
– Тсс! – приложил палец к губам Лаврухин.
Опять раздался щелчок, шипение и голос Громова резко сказал:
– Роберт, возьми трубку! Слышишь, возьми трубку, я знаю, что ты дома! Предлагаю тебе за то, что мне нужно… – Раздался треск, слова прозвучали невнятно, но Севке послышалось «миллион евро».
– Я поняла, – прошептала Мила. – Я все поняла! Громов хотел купить у дяди картины, но дядя даже не стал разговаривать с ним на эту тему! Тогда что же получается? Громов убил его, а картины украл? Нет, этого не может быть… Михаил Михайлович очень положительный человек, занимается благотворительностью, его в городе все очень любят! И потом, он ведь хотел купить картины и предлагал за них очень приличные деньги!
– Я думаю, что все-таки преступление – дело банды, – вмешался Севка. – Сами подумайте, стал бы человек, решившийся на убийство, оставлять такую улику? Думаю, тут порезвились ребята-«искусствоведы».
– Я должен передать эту кассету следствию, – сухо сказал Лаврухин, доставая из аппарата улику.
– Это мое! – выхватил Севка кассету. – Если твои коллеги не умеют работать, это их проблемы!
Ругнувшись под нос, Вася направился к выходу, давая понять, что тут ему больше делать нечего.
Фокин сел на диван и схватил Милавину за руку. Он хотел сказать, что найдет картины и убийцу найдет, но вдруг ляпнул:
– Что вы делаете сегодня вечером?
– Я?! – поразилась Мила.
– Вы. Я бы даже сказал – ты, – совсем обнаглел Фокин.
– Сегодня вечером я горюю по дяде. – В глазах у Милы вспыхнули искорки веселой насмешки.
– Я, конечно, не арабский шейх, но давай погорюем вместе в каком-нибудь ресторанчике.
Шансов не было никаких. Но не попробовать Севка не мог. Ни за что в жизни он бы себе не простил, если бы не попробовал.
Когда еще сердце протелеграфирует голове, что это любовь всей его жизни?..
– Давай, – вдруг согласилась Милавина и трогательно, немного смущенно улыбнулась.
Севке показалось, что гостиная закачалась, как палуба в шторм. Его швырнуло к ее маленькому, розовому ушку, и он нашептал туда название ресторана и время свидания. И поцеловал – едва коснувшись губами. Так, чтобы она не поняла, что это поцелуй.
– До вечера, – резко встала она.
– До самого чудесного вечера в моей жизни. – Фокин хотел поцеловать ей руку, но Мила упорхнула, даже не проводив его до двери.
