встречный ветер чуть не содрал с него автомат и, если бы Геннадий не подхватил в воздухе эту израильскую безделушку, бесшабашному полицейскому пришлось бы нырять на дно… А там, в темноте и придонной вони, он мог бы и не отыскать оружие. Тогда бы с Джозефа не только бы лычки сдернули и из штанов выпороли лампасы, но и длинные лошадиные зубы повыбивали бы.
Лодка с мокрым пушечным звуком уходящей в глубину ракеты приводнилась, взбила целую скирду искристых брызг и понеслась дальше. Перед пирсом Джозеф дал двигателю реверс, и лодка, развернувшись задом к причалу, пристала к свайной стенке, собранной из стоячих бревен.
В полицейском участке, под который были оборудованы два старых морских контейнера, очень объемных и крепких, скроенных из вечного металла, никогда не ржавеющего, с окнами, ловко прорезанными в боках, застекленными и даже имевшими аккуратные ставеньки, Геннадия, как выяснилось, ждал следователь — человек с железным лицом, настоящий конкистадор, какие часто встречаются в южноамериканском кино и, судя по его решимости, готовый раскрыть любое, даже очень сложное преступление… Неважно, кто его совершил, человек или крокодил, стая горных волков или большое африканское дерево под названием баобаб.
Следователь встретил Геннадия неласково, совсем не так, как обещал велеречивый лихач Джозеф, смерил его с головы до ног суровым взглядом и, не мудрствуя лукаво, спросил в лоб, зачем тот продал спасательные плоты и вообще, кто помог ему осуществить торговую сделку?
Пришлось объяснить этому человеку в гремящих латах, в какой беде находились русские моряки, не видящие хлеба иногда по неделе, — не на что было его купить, моряки даже подумывали о том, не пойти ли с протянутой рукой по улицам Сан-Антонио, но гордость не позволила, до этого решили не опускаться и продали плоты. Деньги же пустили в общий котел — на авиабилеты, табак и хлеб. Если без хлеба еще можно было как-то терпеть, то без табака никак — у Охапкина без табака даже сердце останавливалось… Два раза.
— Сам продал, один, без чьей-либо помощи? — Железный следователь сощурился неверяще. — Или кто-то помог?
— Ну, почему сам? — Геннадий замялся — не хотелось выдавать Серхио, но, с другой стороны, ясно было, что скрыть участие Серхио в этой операции тоже не удастся: военная полиция на то и есть военная полиция, чтобы распутывать всякие узелки в жизни гражданских людей. Помявшись немного, Геннадий сказал, что консультировался у специалистов… Кто они конкретно, как их фамилии, он не знает, поскольку нездешний…
— Можешь не называть, русо, не надо, — скрипучим тоном произнес следователь, брезгливо поморщился, — да и специалист этот всего один — Серхио Васкес.
Геннадий вздохнул и, будто виноватый школьник, опустил голову.
— Ты вот, русо, пытаешься выгородить его, защитить, не сдаешь, а он давным-давно сдал тебя. Сколько ты отвалил ему денег за помощь в сделке?
Было понятно, что следователь знает, сколько денег осело в кармане у Серхио.
— Пятьсот тысяч песо, — наконец выдавил из себя Москалев.
— Неверно, — следователь удрученно покачал головой, подивился ребячьей наивности русского моряка. — Клади сверх того еще миллион…
— Миллион песо?
— Да, миллион песо. Итого полтора миллиона. И тут тебя, русо, наши жулики обвели вокруг пальца. Ты делился с Васкесом последним, себе выкраивал лишь мелочь на сигареты, а он хлопнул тебя по-крупному…
Это было неприятно слышать. Разговор складывался жесткий. От катеров Геннадия отрезали — просто-напросто не пустили к ним: железный следователь нашел повод, чтобы задержать его. Стало ясно, как божий день: русское имущество, болтающееся на якорных цепях во внутренних водах Сан-Антонио, не просто мозолило глаза, а на него кто-то уже нацелился и вознамерился наложить лапу… Как в России.
В России народ без стыда и совести кладет себе в карман все, что попадается в поле зрения: увидел такой приватизатор-"промышленник" трубопрокатный завод и — хлоп, положил себе в карман, погладил довольно пуговицу, на которую этот карман застегивается: пригодится заводик, засек понравившийся морской порт или железную дорогу — прихватил и это имущество, обнаружил в соседнем городке ухоженную заботливыми людьми сеть справных детских садов — прибрал и детские сады… А уж сколько плодородных, дающих хороший хлеб земель прилипло к этим жадным рукам — не сосчитать.
В Чили, естественно, прознали про то, что происходит в России, и решили перенять опыт русских "передовиков".
С другой стороны, вряд ли железный следователь принадлежит к числу таких умельцев, это обычный полицейский и никакого другого дела, кроме как быть полицейским и щелкать каблуками сапог, не знает, он — исполнитель, винтик, но есть кто-то другой, кто накинул на этот винтик гаечный ключ и повернул довольно резко… Вот только кто это?
Неплохо было бы повидаться с Толей Ширяевым, поговорить с ним, он наверняка расскажет кое-какие детали того, как распотрошили горную артель, прибывшую в Чили вместе с "Юниверсал фишинг", но каким образом Геннадий дотянется отсюда до Толи — неведомо, и вообще это бесполезно.
М-да, из всех, кто прибыл сюда на рефрижераторе из России в поисках лучшей доли и светлого завтра, их осталось только двое: он да Ширяев. Две побитых жизнью, мятых, тертых-перетертых, почти сиротских души… Впрочем, Ширяева жизнь мяла гораздо больше, гораздо больнее и сильнее, чем Москалева.
Школу Толя закончил вместе с нынешним приморским губернатором, и когда тот в связи с крахом горной компании прилетел в Сан-Антонио (наверное, за своей долей), то повидался с Ширяевым, — ни с кем больше не виделся, а с Ширяевым повидался — одноклассник все-таки.
Поставил на стол бутылку хорошей водки, настоянной на женьшене, под названием "Уссурийская" и сказал:
— Толян, тебе пока нет смысла возвращаться во Владивосток: ничего хорошего тебя там не ждет…
Ширяев потемнел лицом, пошевелил губами надсеченно — у него словно бы что-то надломилось внутри и так же, как кожа на лице, потемнело, но не издал ни звука.
Молча, как немой, отвинтил колпачок, нахлобученный на горлышко бутылки, налил половину стакана губернатору (видать, знал по школьным годам, какую норму тот потребляет), себе налил полный стакан, так же молча поднял его и, не произнося ни слова, чокнулся с бывшим одноклассником.
Выпил, поставил стакан на стол, занюхал водку рукавом. Губернатор одобрительно подмигнул ему:
— Правильно, Толян, мануфактура — лучшая закуска для русского человека.
Ширяев втянул в себя воздух, его мощные легкие могли вобрать кислорода много, даже очень много, никакому слону такая "квадратура" не снилась, выбил воздух из себя и сказал:
— Я все понял. Во Владивостоке в ближайшие пять лет вряд ли появлюсь.
Губернатор дорогим платком с монограммой смахнул со лба пот и разлил оставшуюся водку
