Из черного «мерса» извлек свои телеса основательный солидный мужчина с толстым, почти простодушным лицом и маленькими бульдожьими глазками. Он был в белом костюме и разговаривал по крошечному серебристому мобильнику, а потом, закончив разговор, поразмыслив, сунул телефон в руки одному из охранников и с достоинством зашагал к парадному входу вслед за человеком в сером плаще.
– Ага, приехал, негодяй, – улыбнулся Леонид Ильич и уже благодушно пронаблюдал, как из темно-зеленого джипа с разбитым подфарником вышел рослый седой мужчина с властным моложавым лицом и крупными шагами нагнал людей из «Линкольна». Леонид Ильич повертел головой в поисках ушедшей встречать гостей супруги и пробормотал: – Аня… это самое… ты где? – Его глаза остановились на мне, и я машинально ответила, куда именно направилась хозяйка дома.
– Что вы говорите? Ах, да! – Леонид Ильич постучал себя пальцем по лбу и снова перевел взгляд на меня.
Надо было видеть, как маслено вспыхнули при этом его глаза и рот сам собой разъехался в приятной улыбке.
– В самом деле? – в порядке зондирования почвы переспросил он и приблизился ко мне. Впрочем, более детальному рассмотрению моей внешности помешало появление в гостиной трех новоприбывших гостей. За ними в некотором отдалении следовал угрюмого вида широкоплечий казах, тот самый, что открыл заднюю дверцу «Линкольна»; остальной конвой, видимо, незаметно рассосался по пути.
С гостями шла Анна Ивановна и весело смеялась какой-то двусмысленной шутке господина с бульдожьими глазками, оглаживающего лацканы своего белого костюма.
Леонид Ильич всплеснул руками и пошел навстречу гостям. К некоторому моему удивлению, он проигнорировал вальяжного толстяка в белом костюме и подскочил к мужчине в серой рубашке, тому самому, в плаще и с ноутбуком. Плащ он уже снял, ноутбук отдал охране, остался в темных брюках и рубашке. По сравнению с толстяком и особенно Леонидом Ильичом он выглядел почти мальчишкой. Пенсионер федерального значения полез обниматься с ним.
Этот молодой мужчина в серой рубашке, с короткими рыжеватыми волосами и был знаменитый Маминов, банкир. Родион толкнул меня в бок, потому что гостей попросили за столы, а я осталась стоять, пристально глядя на Алексея Павловича. Рыжий Ап, мелькнуло в голове. Забавно. Да, действительно: что-то из телевизионной рекламы.
Знаменитый банкир, оказавшийся подозрительно молодым, словно не заметил гостей, а молча уселся возле Леонида Ильича во главе уже накрытого стола. Рядом с ним плюхнулся толстяк, как оказалось – нынешний председатель правления «ММБ-Банка» Телемах Одиссеевич Мавродитис.
За спинами Маминова, Климова и Мавродитиса неслышной тенью стоял тот самый угрюмый казах. А может быть, и китаец или кореец, откровенно говоря, я плохо разбираюсь в этом.
Все шло своим чередом: гости ели, пили, провозглашали тосты. Наконец Мавродитис объявил, что он поздравляет дорогого юбиляра за себя и за Михаила Карловича Берга, который приехать не смог, но сделал Алексею Павловичу дорогой подарок: «Ламборджини дьябло». Подарок совместный, и от Берга, и от Мавродитиса, потому что покупали они его сообща. Не какая-нибудь дешевка, а авто стоимостью почти в триста тысяч долларов.
После этого нам с Родионом стало понятно, почему Анна Ивановна просила нас не делать подарков. Дескать, что вы сможете подарить, нищеброды?..
Я наклонилась к Родиону и сказала:
– А юбиляр-то очень на свою жену похож: такой же, такая же… вяленая рыба. Не то что грек.
– Это верно, – отозвался босс.
Обрусевший грек Мавродитис, веселый и остроумный, тотчас оказался в центре общего внимания, шумел, пыхтел, провозглашал тосты во здравие всех присутствующих, не забывая при этом активно работать челюстями. За Елену Леонидовну, жену Маминова, он выпил трижды, причем последний тост был настолько забавен, что вызвал слабую улыбку на ее холодном высокомерном лице.
На его фоне угрюмый, бледный, молчаливый Маминов выглядел блекло и незаметно. За все застолье он не сказал ни одной фразы, в которой было бы больше трех слов. При этом у него оказался не очень приятного тембра скрипучий голос.
Банкет закончился часов в двенадцать ночи, и большинство гостей разбрелись по дому. Кто-то, а таких было меньшинство, продолжил целенаправленно напиваться за столом, кто-то отправился восвояси, а кто-то пошел на покой в отведенные для того гостевые спальни. Леонид Ильич с Мавродитисом пошли играть в бильярд, юбиляр куда-то пропал вместе со своим охранником-азиатом, а мы с Родионом, не желая ни спать, ни уезжать, устроились курить на длинной застекленной галерее, на которой стояли низенькие мягкие кожаные диванчики и кадки с пальмами и другими экзотическими растениями между них. Я пила слабоалкогольный коктейль, Родион потягивал коньяк с лимоном.
Неподалеку от нас, как оказалось, сидели Анна Ивановна и Елена, жена Маминова. Мы с Родионом невольно стали свидетелями невинного разговора, в свете последующих событий получившего совершенно иное звучание.
Говорила Елена Маминова по-английски:
– А что же, я вполне довольна. Он дает мне достаточно денег, чтобы я могла их тратить. Нет, мама, он, конечно, хороший. Насколько вообще можно быть хорошим в той среде, в какой мы вращаемся. Мы с ним живем пять лет, так?
– Шесть.
– Ну, пусть шесть. И два года как он отошел от дел и стал, в сущности, простым рантье, которые живут на проценты. Да, за это время мы объездили весь мир. Да, ему есть чем оплачивать все то, что он имеет. Да, он поместил капитал сверхнадежно, удачно. Но он не любит рисковать. Он не задумывается над тем, что можно жить по-другому, а не по гарантии. Мавродитис предлагал ему вложить средства в какую-то транснациональную корпорацию. Алексей отказался: риск. А без согласия Алексея Мавродитис не наберет и миллиона. Все главные активы под контролем мужа, и он пальцем не пошевелит, чтобы…
– Лена! – перебила ее Анна Ивановна. – Я сто раз тебе говорила, что тебе не надо лезть в мужские дела. Он дает тебе деньги, много денег, а ты еще возмущаешься тем, что он получает их регулярно, более того, эта регулярность тебя даже бесит! Лена, я же говорила тебе, что женщина должна получать от жизни удовольствия, а не забивать себе голову разными глупостями.
– Мама, не хочу так жить! У него холодная кровь, у него рыбий темперамент, нет… ты не понимаешь. Ты сравниваешь его с папой, папа, конечно, урод и шут…
– Лена!
– …но все-таки он живой, мой папа, чувствуется, что он человек, что у него кровь в жилах, а не жабья слизь какая-то! – сорвалась на родной язык Лена и дальше продолжала на нем же: – А Алексей – он как мумия. Как мумия, которую на время извлекли из гробницы, где эта мумия… да, с дутым достоинством и многовековой спесью возлежала неисчислимое количество лет! Недавно он говорил со мной по телефону, когда я звонила ему из Ливерпуля, и знаешь, о чем мы с ним говорили? Ты думаешь, он хоть словом упомянул дочку, которую он бросил на руки этих нянек-мамок в дорогущем пансионате? Думаешь, он спросил про Маринку, свою сестру? Да нет! Он битый час рассуждал о том, как здорово развлекся Мишка Берг, прибегнув к услугам фирмы… фирма та – прогоревшая киностудия со своим инвентарем, реквизитом, актерами, декорациями! Делают постановки наживую! Сварганили этому Бергу точное подобие… как если бы он, партизан, напал на село, где расположился гарнизон фашистов! Берг там трахал какую-то шлюху…
– Лена, как ты можешь!..
– …какую-то шлюху, изображающую то ли связистку, то ли переводчицу, которую насилуют партизаны! И вот про это Алексей мне рассказывал, и чувства у него в голосе было куда больше, чем если бы он говорил обо мне, о дочери, о своем папаше, наконец!.. Да, кстати: если выбирать между моим Маминовым и его отцом, то я выбрала бы второго, потому что, хоть ему и под шестьдесят, все равно он больше похож на мужика, чем моя рыжая банкирская кукла!
– Лена, ну как же тебе не совестно! Ты прекрасно знаешь, что если бы не Алексей, то мы жили бы гораздо хуже. Или вовсе прогорели бы. Сам знаешь, какой из твоего отца делец был, когда его вывели из ЦК, а потом и сам ЦК накрылся дырявой шляпой.
– Да я ничего не говорю, раньше, когда Алексей работал, он был другим. Холодным – да, но все-таки в нем еще живой человек просыпался иногда. А теперь – кисель, рухлядь, манная каша, не мужик!
Эти слова раскатились по всей галерее. Впрочем, кроме нас и тех, кто принимал непосредственное участие в том живом разговоре, никто слов Елены слышать не мог – разве что пьяный мужик с седеющей головой и в черном пиджаке, наверно, из числа особо налегавших на спиртное гостей, что лежал на кожаном диванчике, свесив руку до пола и по-сиротски поджав под себя ноги, на одной из которых не было ботинка.
– Манные каши и кисели не становятся миллионерами, Лена! – донесся до нас суровый голос Анны Ивановны. – Уж тебе это хорошо должно быть известно.
