Надо же, подумала Маргарита, напрасно Инго утверждал, будто без хозяина замок совсем не умеет думать! Кое-что он все-таки соображает – вон как заманивает, любуйся, мол, смотри, что ты получаешь, соглашаясь здесь властвовать.
Ладно-ладно, сказала она себе, еще поглядим, кто кого. Заманивай, я все равно не дамся, а пока не буду тебя спугивать раньше времени!
Но вот впереди замаячили двери – створчатые, гигантские, покрытые причудливыми узорами, которые непрерывно шевелились и извивались, как клубок змей, хотя изображали, насколько успела рассмотреть Маргарита, не змей, а путаницу колючих терний. Когда створки беззвучно распахнулись, за ними в полумраке проступил бескрайний зал и черная, уходящая ввысь колоннада, и вдалеке Маргарита отчетливо разглядела странной формы трон, со спинкой, похожей на оплавленную черную свечу, всю в сосульках потекшего воска, и перед троном – качающийся влево-вправо сверкающий маятник. А еще она услышала громкий мерный стук, словно в пустоте зала билось чье-то огромное сердце.
Ветер понес Маргариту прямо к трону – все так же мягко, но очень, очень настойчиво.
Вот он, решающий миг, поняла Марго. Поддашься, сядешь на этот трон – и все, тебе конец, назад пути не будет. Даже если и не превратишься в доппельгангера, все равно замок уверится, что ты принимаешь трон. Надо сопротивляться, чего бы это ни стоило, Она развернулась против ветра и громко, сердито крикнула:
– Ничего мне от тебя не надо!
В тронном зале наступила тишина, которую нарушало только мерное гулкое биение огромного маятника.
– Ничего мне от тебя не надо! – уверенно повторила Марго.
Совсем недавно Маргарита кричала эти самые слова Инго, но тогда она притворялась – нарочно изображала из себя взбалмошную эгоистичную истеричку, раздувшую обиду из пустяка. Врать и притворяться, тем более – перед Инго, было так противно, что Марго до сих пор чувствовала вкус этого вранья на губах, будто пленку от холодного жирного супа.
Но ей нужно было ускользнуть из дворца в одиночку, да так, чтобы не хватились, вот она и придумала этот спектакль. Почему? А потому, что Инго нипочем не отпустил бы ее одну. Маргарита же была уверена: замок не откликнется на музыку-приманку, если рядом с ней будет Инго или Филин, да кто угодно – все, кого замок считает врагами и убийцами своего бывшего хозяина. Более того, внимательно слушая их разговоры, Маргарита тогда вспомнила кое-что очень важное.
Год назад, когда Мутабор прибыл в Питер под видом виолончелиста Изморина, и держал ее в плену, он поначалу уговаривал Марго принять его сторону! Он хвалил ее музыкальные способности и даже… да, вот именно, даже брал за руки и говорил «какие у тебя замечательные руки!» Когда она отказалась помогать, Мутабор перешел к угрозам. С тех пор она постаралась забыть все это, но, стоило Инго и Филину вспомнить про пунктик Мутабора насчет учеников и их рук, как Марго осенило. Ну конечно! Мутабор, Притценау, Изморин – ведь это один человек. Простой безобидный жест, простая, обыкновенная фраза про руки – и все-таки это было колдовство! Так Мутабор отмечал тех, кого прочил себе в ученики и помощники. Тех, кого должен был послушаться Черный замок. Значит, решила тогда Маргарита, она тоже в этом списке, и надо рискнуть. Марго твердо сказала себе, что ради такой цели – поимки замка, без которого не добудешь молодильного яблока для Бабушки, – можно пойти и на обман. Потом она все объяснит Инго и остальным. У нее обязательно все получится и она вернется целой и невредимой…
… Ветер ударил ей в лицо с такой силой и злобой, что она едва не задохнулась. Следующий ураганный порыв чуть не сбил Маргариту с ног. В первое мгновение Марго испугалась, хотела было уцепиться за что-нибудь – и не смогла, потому что, едва она протянула руку, как стены, занавеси, двери, да что там, даже дверные ручки принялись выгибаться, ускользая и уклоняясь. Двери тронного зала захлопнулись, точно клацнули огромные челюсти. Ветер швырнул Маргариту в темноту. «Разобьюсь», – мелькнуло у нее в голове, но пол под ней почему-то спружинил. Маргарита с трудом поднялась на ноги, отряхнулась.
– Уговаривать будешь или сразу прикончишь? – сквозь зубы спросила она замок.
Марго очутилась в многоугольной комнате с зеркальными стенами, которые светились сами собой, все тем же мертвенным светом – серовато-лиловым, – и в каждом из них было по Маргарите, настороженной и бледной, со сжатыми кулачками. Потом зеркала подернулись дымкой, и через мгновение в каждом стало по коронованной Маргарите – на том самом троне, в игольчатой короне и чешуйчатом черном платье, воротник которого стоял вокруг ее головы, напоминая перепончатое крыло. Чтобы корона лучше сидела, зеркала сочинили Маргарите иссиня-черную прическу из длинных, причудливо уложенных прядей, перевитых нитками черного жемчуга.
– Значит, решил уговаривать, – стараясь сохранять хладнокровие, выговорила Марго, – Мечта-а-а, только, к сожалению, не моя.
Ей ужасно захотелось запустить в зеркала хоть чем-нибудь, но, кроме смартфона, ничего не нашлось, поэтому она вытащила скомканный носовой платок и швырнула его в ближайшее зеркало. Не докинула и тут же поняла, почему – помешали пышные бархатные рукава невесть откуда возникшего на ней платья, длинного, черного, в точности как в зеркале. Платье поблескивало и поскрипывало, потому что сплошь было расшито чем-то сверкающим и твердым, уж точно не стекляшками. Марго фыркнула и решительно рванула платье с плеча, пытаясь высвободиться. Бархат не поддавался, а жесткий корсаж норовил удушить. Прическа развалилась на длиннющие косы, от резкого движения они начали хлестать Маргариту по лицу и бокам. Каменья и жемчужины, украшавшие платье, градом застучали по полу.
– Да ну тебя, у меня во дворце свое Зеркало есть! И Сокровищница! – Маргарита понимала, что кричит замку ужасную чушь, и даже мельком подумала, что когда-нибудь потом еще посмеется над собой – мол, в такой ответственный момент не нашла слов получше. Но ей было все равно, главное, чтобы замок услышал. – Отцепись!
В зеркалах отчаянно извивались Маргариты в черных нарядах, и наряды эти все менялись и менялись. Марго почувствовала, как запястья ей стискивают тяжелые браслеты, а на горле с хищным щелчком замыкается холодное массивное колье. Откуда-то из-под потолка на нее беззвучно, как крупный черный снег, сыпались перстни и серьги, к ногам, змеясь, сползались ожерелья. Воздух заткала паутина черных кружев, какая-то мантилья не то шаль взвихрилась и обмотала горло, а волна драгоценностей тем временем поднялась Марго по щиколотки, отвратительно похрустывая под ногами, словно тысячи дохлых жуков.
«Неужели замок так и задушит меня этими дурацкими украшениями, и Инго никогда не узнает правду?!» – в отчаянии подумала Марго и опять выкрикнула:
– Ничего мне от тебя не надо!
Шорох и стук замерли.
Зеркала внезапно опустели. Потом погасли, и теперь едва светилось только одно, прямо перед Марго.
Замок пытается взять меня на измор, поняла Маргарита. Решил искушать и запугивать, пока я не сдамся, пока сознание у меня не замутится от отчаяния и усталости.
Из глубины зеркала прямо на нее выплыла прямая высокая фигура в черном плаще с капюшоном. Из-под плаща неторопливо выпросталась длинная рука с извилистыми бледными пальцами, сбросила капюшон, и Марго вскрикнула от неожиданности. В зеркале возникло лицо диктатора, хорошо известного по сотням исторических фотографий – с косой челкой и ниточкой усов под носом. Потом оно расплылось, и его сменило другое, не менее известное, и третье, и четвертое… Усы щеткой, лицо сплошь в оспинах… Огромный лысый лоб и глазки щелками… Мордочка хорька, блеск пенсне… Всех или почти всех Маргарита узнавала. «Римский император… Кровожадный хан… Палач из концлагеря… – бесстрастно говорила себе она, будто комментировала учебный фильм, но долго сдерживать гнев не получилось. – Ничего себе компания! Только безмозглые бараны преклоняются перед такими отбросами! Изощренные убийцы, бессовестные негодяи, безумные властолюбцы, все как на подбор! И этим он думает меня купить? Напугать? Подчинить?! Кем же он меня считает? А, понятно: порядочные люди сюда не суются и завладеть им не пытаются!»
Отражение в зеркале как будто услышало ее мысли. В тот миг, когда Марго показалось, что фигура в плаще вот-вот шагнет сквозь стекло и выйдет из рамы, произошла последняя метаморфоза – на секунду мелькнуло костистое старческое лицо, знакомое Маргарите по фотографиям великого музыканта Притценау, а потом его сменило другое, много моложе – холодное, точеное, принадлежавшее Мутабору – такому, каким Маргарита запомнила его со снежной осени в Петербурге, когда он явился там под видом виолончелиста Изморина.
И тотчас со всех сторон, сначала потихоньку, а затем все громче, зазвучала музыка – низкий голос виолончели. Певучий, вкрадчивый, он уговаривал, умолял, стелился, как вечерняя дымка над водой, и у Марго сжало горло – так прекрасна была эта музыка, столько в ней было и нежности, и тоски, она гладила бархатом по сердцу, кружила голову. Эту музыку Маргарита никогда раньше не слышала и поняла, что играет ее Изморин – талантливейший музыкант, который возник в Петербурге ниоткуда на несколько осенних дней, когда наводнение затопило город, а потом сгинул навеки, и вместе с ним навеки сгинула эта музыка, гибельная, но красивая, сгинула без следа, и это было мучительно несправедливо. Ее хотелось слушать и слушать, погрузиться в нее, как в прохладную воду, и никуда уже не идти, опуститься прямо на холодный каменный пол, прислониться к стене, уснуть под эту мелодию, дать себя убаюкать, и пусть даже сон будет вечным, лишь бы музыка не умолкала, лишь бы пела виолончель под виртуозными руками Изморина.
