– Это мой мужчина! Мой! Я вам за него глотки перегрызу!..
И перегрызла бы, если бы не милиция. Но при первых звуках милицейской сирены грабители прыснули в разные стороны и сбежали, а спасительница Пачевского вдруг исчезла в воздухе столь же внезапно, как появилась.
Окровавленный Пачевский поднялся с земли и, прихрамывая и держа двумя руками спасенный портфель, пошел к фургону…
Впрочем, этот маленький инцидент никак не отразился на общем ходе нашей правдивой истории. Через пару дней Пачевский был снова в порядке, снова колесил по Москве с левыми и правыми тиражами, снова играл в теннис, бегал по утрам в парке «Сокольники» и даже заглядывался там на молоденьких болонок – тьфу, простите, на молоденьких блондинок, хозяек этих болонок…
А дома, после душа, втягивая живот, он с гордостью смотрел на себя в зеркало в фас и профиль – он похудел, окреп, помолодел…
И выглянул из санузла:
– Ангелина!
– Что, милый? – сказала она через плечо, сидя за кухонным столом и строча на швейной машине какое-то белое одеяние. – Я не Ангелина.
– А кто?
– Я Ангел с Небес.
– Ладно, Ангел, а Шура где, жена?
– Ушла в магазин.
– Тогда ты! Подай мне тапки.
– Минутку, я занята…
– Какой, блин, минутку?! Я тут мокрый стою!
Она словно обмерла – перестала строчить, медленно повернула к нему свое ангельское лицо, и вдруг ее небесно-голубые глаза наполнились слезами, и она, закрыв лицо руками, стала рыдать, совсем как ребенок.
– Эй, в чем дело?
Но она, отвернувшись, продолжала рыдать.
Навернув полотенце на пояс, он подошел к ней, тронул за плечо:
– Эй, что случилось?
Но она резко отстранилась и сказала, рыдая:
– Все! Все! Я улетаю! Я не могу так больше!
Он попытался обнять ее:
– Куда ты улетаешь, глупая?!
– Не прикасайся ко мне! Все! Все! Прощай! – И она стала бегать по квартире и судорожно швырять в свою сумку какую-то косметику, бижутерию.
– Ну подожди! Подожди! В чем дело?
– Ни в чем! Ты мне нагрубил! Ты меня обидел! Прощай навсегда! – И она взвилась в воздух, воспарила под потолок.
Он подпрыгнул за ней, пытаясь поймать, но она зависла под потолком горизонтально – так, что он был не в силах ее достать. И стала словно проваливаться сквозь потолок.
– Эй! – закричал он испуганно. – Постой! Не улетай! Ангел!..
– Нет! – жестко сказала она, уже наполовину исчезнув в потолке. – Я улетаю! Ты мне нагрубил!
Он брякнулся на колени и простер к ней руки:
– Прости! Я не хотел! Честное слово! Я извиняюсь! Ну, прости! Ну пожалуйста!
Она чуть снизилась:
– Мужчина, ты меня обидел!
– Я больше не буду, клянусь!
Она опустилась еще чуть-чуть и теперь висела в воздухе, словно юная еврейка на картине Шагала.
– Я тебе не верю!
– Верь мне! Честное слово! Я не хотел!
Она снизилась еще, сказала со слезами:
– Это было грубо, мужчина…
Он дотянулся до нее, схватил ее, обнял, стал целовать и завалил в кровать.
Она сопротивлялась, уклоняясь от его поцелуев:
– Нет! Не смей! Я не хочу! Нет!..
Но он уже сорвал полотенце с чресел своих и…
Позже, бессильно лежа на его плече, она тихо шептала:
– Мне было так хорошо… Мужчина, я тебя люблю. Пожалуйста, не обижай меня. Никогда не обижай, ладно?
– Ладно.
– Ты обещаешь? Если ты еще раз меня обидишь, я не смогу летать.
Он удивился:
– Как это? Почему?
– Потому что ангелам вообще нельзя на вашу землю. Здесь такая атмосфера! И такая грубость. Мне тут очень трудно. Не обижай меня, ладно?
– Хорошо. Но и ты… Так нельзя – чуть что, сразу в слезы. Может, ты беременна?
– Нет еще.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю.
– Ладно. А теперь… Пожалуйста, исчезни – счас Шура придет, мы с ней в деревню едем.
– В какую деревню? Зачем?
– За детьми. Они у Шуриных предков, а через неделю им в школу, первое сентября. Встаем.
– Поцелуй меня…
Он поцеловал.
– Еще!
Из прихожей послышался скрип ключа в двери. Он испугался:
– Все, все! Исчезни! Шура идет!
– Нет, поцелуй!
Он поцеловал ее и поспешно встал, а она сказала:
– Я тоже хочу в деревню.
Он удивленно повернулся:
– А тебе-то зачем?
И увидел, как она медленно уплывает вверх, растворяясь в воздухе под потолком.
Но – запоздало: Шура с пластиковыми сумками «Седьмого континента» уже на пороге и, изумленно глядя в потолок, испуганно хлопает глазами:
– Что это?.. Что это было?..
– Где? – сказал Пачевский.
– Ну вот, в воздухе! Только что…
Он пожал плечами:
– Что там могло быть? Тебе померещилось… – И, навернув полотенце на бедра, прошел мимо нее на кухню.
Шура, хлопая глазами, смотрела на потолок, потом – вслед своему мужу, снова на потолок над кроватью и снова Пачевскому вслед. Затем, закрыв глаза и стряхивая наваждение, потрясла головой.
Церковный звон остановил ее посреди бульвара. Она замерла как вкопанная, слушая его, и зачарованно пошла на эти звуки – пошла, не обращая внимания на поток авто, на красные светофоры… Гудели машины, визжали тормоза, орали водители, а она шла, не слыша и не видя их, шла словно по воздуху или как привидение… И пришла к храму Христа Спасителя. И вошла в него. И все той же зачарованной походкой, словно на магнит, уверенно свернула в зал, где с небольшой иконы глянул на нее Николай Угодник.
Подойдя к иконе, она остановилась, посмотрела ему в глаза. Помолчала, а потом вдруг сказала негромко:
– Коля, так вот ты, оказывается, где!
Николай на иконе как-то странно заерзал плечами и спросил:
– А в чем дело?
– Ты мне можешь помочь?
– Я не помощник, я угодник. А в чем дело-то?
– Ты можешь выйти?
– Зачем?
– Поговорить нужно. Выйди на пару минут.
Николай посмотрел по сторонам, оглянулся себе за спину. Но никого не было ни в зале, где висела икона, ни, видимо, за его спиной.
– Ладно, – сказал он. – На пару минут.
И вышел из иконы.
Минуту спустя Николай, разминая затекшие плечи и шею, шел по набережной Москвы-реки, а она шла рядом и говорила со слезами на глазах:
– Я не знаю, что с этим делать, Коля! Почему он смотрит на других баб? Ведь я… Я же ангел, настоящий ангел!
– Не плачь. Перестань…
– Нет, ты скажи, что ему нужно? Я самая лучшая! А он все равно… Ты можешь на него повлиять?
– Нет, не могу.
– Но почему?!
– Это не моя тема.
– Как? Что значит не твоя тема?
– Это у тебя претензии к Главному программисту. Он сотворил мужские и женские программы. Вы, бабы, живете любовью, а мужики – телом. Такие программы. Я не имею права вмешиваться.
– И ничего нельзя изменить?
Николай молчал.
– А если… – сказала она. – Если я пойду к Нему?
– К Творцу, что ли?
– Ну…
– Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет…
В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял:
– Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары – разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…
Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой – звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал:
– Я в туалет, это в соседнем вагоне…
И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:
– Ты с ума сошла? Что ты набираешь?
– Ты не понимаешь, – сказала она. – У нас там ничего этого нет.
– Где «там»?
– Ну там. – Она показала вверх.
– А ты уже собираешься отчалить? Туда?
– Конечно. Ты меня все равно не любишь.
Он вздохнул:
– Начинается! – И сменил тему: – А на хрена там шары?
– Что значит «на хрена»? – удивилась она. – У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!
– Фаллосами?
– Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…
– А «Волшебный рост»? Это не для детей!
– Я знаю. Это для моих цветов.
– А «Вечный зов»?
– Для тебя. Дай мне еще немножко денег…
Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели – в разных концах – Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.
Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.
А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:
– Спасибо, извините… Спасибо, извините…
