– Закусывай… – Давыдов подставлял к Зощенко какие-то банки и тарелки. «Откуда запасы?» – удивленно подумал Зощенко. Тут он приметил, что медсестра выскользнула из подсобки, а потом, пару минут спустя, вроде бы покурить вышел один из гостей, толстенький блондин. «А жизнь-то кипит»… – посмеялся про себя Зощенко. Под ухом у него бубнил Давыдов: рассказал, как учился на юрфаке, как его выгнали, намекнул, что погорел ни за что, прикрыл собой одного говнюка.
– Вон тот… – показал он на Хоркина. – И вот он весной будет в офицерских погонах, на чистой работе, а я так и останусь сержантом. Ему в руки все само падает, а от меня, который его своей задницей прикрыл, девчонки носы воротят! Еще бы, я ж в бушлате, от меня кирзой воняет, я на УАЗике, а не в «Волге» с мигалкой! Вот скажи, отец, как быть?
– Ну как… Иди учиться… – степенно ответил Зощенко. Он решил, что раз уж парень попросил совета, то надо говорить с ним всерьез – авось хоть и в пьяном мозгу, а отложится.
– Учиться… Учиться… И еще раз учиться. Как говорил нам великий Ленин… – медленно проговорил Давыдов. Он как-то сразу и сильно опьянел. Он вдруг понял, что жизнь-то свою спустил в унитаз. Кто-то должен был быть в этом виноват.
Тут хлопнула дверь – вернулась Уткина. Протопопов, видать, не расстарался, потому что на лице ее не было умиротворения. Она посмотрела на Зощенко, который был в подсобке самый трезвый, подошла к магнитофону и перекручивала пленку до тех пор, пока не нашла медляк. Когда музыка, тягучая и плавная, зазвучала, Уткина, покачивая широкими бедрами, двинулись прямо на летчика.
– Потанцуй со мной! – проговорила она, закусывая губу. – Ну потанцуй со мной! Ты знаешь, какие призы я брала! – тут в ее пьяном мозгу что-то перещелкнуло и она продолжила: – А та знаешь, как я брала в рот!
Тут же схватив длинный зеленый тепличный огурец, она, запрокинув голову, стала погружать его себе в глотку и затолкала почти полностью! Давыдов захохотал и захлопал в ладоши. Зощенко смотрел на нее круглыми глазами – даже в гарнизонах, где бывали и бывало всякое, он не видел таких баб.
Уткина, вынув огурец, подошла к Зощенко вплотную и снова забормотала: «Потанцуй! Потанцуй!».
– Слушайте, не могу… – ответил, приложив руку к груди, Зощенко. – Вы же видели, как меня помяли. Не могу, извините…
Уткина обозлилась.
– Антоша, накажи его, он не хочет танцевать с дамой… – протянула он голосом обиженной нимфетки.
Давыдов, вот только что хохотавший над тем, как она заглотнула огурец, мгновенно помрачнел и, повернувшись к Зощенко, сердито сказал:
– Что, летчик, рыло воротишь? Тебя в компанию позвали, а ты нашими бабами брезгуешь?!
Не успел Зощенко ответить, как Давыдов резко ударил его прямо в лицо. Зощенко слетел со стула, и, поднимаясь, проговорил:
– Да ты ошалел, сопляк, я тебе в отцы гожусь!
– На хую я видал таких отцов! – закричал Давыдов. Отца он и правда ненавидел – не мог простить того, что тот не отмазал его полностью.
Протопопов и Хоркин захохотали. Уткина, уже вряд ли что-то соображающая, вдруг заголосила:
– Трахните, мальчики, это козла! Если он не хочет такую женщину как я, так он точно пидор!
Протопопов закричал: «Точно, трахнем деда!»
Зощенко, хоть такие резкие перемены не умещались в голове, понял, что дело плохо и надо драться. Он увидел рядом бутылку, схватил ее и ударил того, кто был ближе – Протопопова – по голове. Протопопов рухнул. Хоркин и Давыдов бросились на Зощенко. Уткина выбежала с криком «Убивают!». Зощенко был трезвее молодых ментов, да Протопопов был к тому же явно не герой – пыл его почти сразу прошел. Зощенко двинул Хоркину по голове, того отбросило к стене. Давыдов все прилаживался достать Зощенко ногой, но мешал стол. Зощенко двинул стол на Давыдова, приперев его к стенке, и бросился к двери. Он уже выскочил в «приемный покой», но как раз в этот момент на его пути оказался Котенко с резиновой дубинкой. С размаху Котенко ударил Зощенко по голове.
– Ааа, сука! – взревел Зощенко, и этот крик в своей камере услышали Кутузов и Ураганов. Тут сзади на Зощенко бросился выбравшийся из-за стола Давыдов, да еще выбежал Хоркин. Зощенко упал. Его лупили ногами и дубинкой, он пробовал встать, и не успевал. Из подсобки, шатаясь, вышли еще и Крейц с Карташовым. Карташов вдруг вспомнил, что когда-то учился рукопашному бою и заорал: «Да как вы бьете, вы же так не убьете его никогда!» После этих слов он с размаху двинул Зощенко кулаком по затылку. Зощенко упал лицом в пол.
– Вы что, суки?! – закричал из камеры Кутузов, подошедший к двери и силившийся разглядеть или расслышать хоть что-нибудь. – Пидоры ментовские!
Кутузова, обычно молчаливого, вдруг прорвало. Такое редко с ним бывало, но тут он не мог сдержаться. Вечер и так закончился наперекосяк, а теперь и вовсе происходило то, что не умещалось в голове.
– Козлы! – заорал он.
Замок камеры загремел – вошел Котенко, оглянулся, понял, что кричал Кутузов, и резко ударил его дубинкой по голове. Кутузов упал.
– Как его зовут? – спросил Котенко Ураганова.
– Кутузов… Кутузов… – отвечал растерявшийся Ураганов.
– С утра сдадим и этого, и того в РОВД за сопротивление милиции! – сказал Котенко. Он посмотрел на Ураганова. Тот отвел глаза. Котенко усмехнулся.
Тут в камеру забежал Давыдов.
– Это кто тут орал?! – начал он.
– Вон тот, – указал дубинкой Котенко и произнес с сарказмом, по слогам: – Ку-ту-зов!
Давыдов наклонился над лежащим летчиком и проорал ему в ухо:
– Ну что, полководец Кутузов, каково тебе?
Кутузов не реагировал.
– Что же вы его так сильно, Константин Павлович, даже неинтересно! – сказал Давыдов. Они оба вышли, замок лязгнул, закрываясь. Тут Давыдову пришла в голову забавная по его мнению идея – он отстегнул от пояса газовый баллончик, прокричал в камеру «С наступающим!» и выпустил внутрь струю «черемухи». В камере закашлялись и заматерились. Давыдов довольный отошел.
Котенко вышел в «приемный покой» и увидел, что Зощенко силится приподняться. Он тут же ударил его дубинкой до шее. Протопопов и Хоркин пинали летчика с двух сторон. В этот самый момент в помещение зашел Марков – он отвез Аллу, кое-как успокоил ее, и теперь, деваться некуда, вернулся на дежурство. От открывшейся перед ним картины Марков остолбенел.
– Да вы что делаете, сдурели совсем? – закричал Марков, бросаясь к Котенко и пытаясь перехватить его руку с дубинкой.
– Уйди, дед! – закричал Протопопов, хватая Маркова за бушлат и отбрасывая в сторону с неожиданной силой. – Этот хер мне бутылкой по башке заехал – что ж нам с ним, песни петь? Щас Афганистан поболит у него в душе!
Марков бросился в свалку снова, но тут Хоркин ударил старика с размаху в челюсть и Марков выключился.
Зощенко, передохнувший то мгновение, когда Марков вмешался в драку, снова попытался встать. Ему казалось, что это главное, а там уж он как-нибудь управится с ними. В конце концов, бывало и не такое – по молодости Зощенко дрался много. Однако вставать не давали. На голову сыпались удары, и ладно бы только кулаками – дежурный методично бил дубинкой, в нескольких местах уже раскроив кожу. Кровь заливала летчику глаза. Тут он изловчился, схватил чьи-то ноги и дернул. Кто-то с криком и матерками упал. Зощенко начал подниматься, но прямой удар в лицо опрокинул его. Приходя в себя он вдруг услышал, как кто-то поет: «Офицеры, офицеры! Ваше сердце под прицелом!» Кое-как разлепив веки, он разглядел, что это тот молодой мент, на которого наткнулся Кутузов уже таким далеким вечером. Мент достал зажигалку, зажег ее и раскачивался, как на концерте.
– За Россию и свободу до конца! – пел он.
– Да вы люди или кто?! – в ужасе воскликнул Зощенко.
Тут его подхватили под руки и подняли. Он увидел, что прямо перед ним стоит Давыдов.
– Ну что, папаша, учиться, учиться и учиться, говоришь?… – задумчиво проговорил Давыдов, слегка подпрыгивая на носках и приняв боевую стойку. – Вот сейчас и поучимся. Поднимите его повыше, пацаны. Смотрите – вот это маваши гери!
И тут все тело его пружинисто двинулось, он махнул ногой. Удар был мгновенный, но всем казалось, что он тянулся не меньше минуты. Голова Зощенко мотнулась так, что казалось – оторвется. Зощенко обмяк. Изо рта его текла густая кровь.
– Блин, вырубился! – с сожалением сказал Давыдов.
– Да и хрен с ним… – сказал Крейц, который вместе с Хоркиным держал Зощенко под руки. – И так весь свитер мне его кровью забрызгали. Свитер-то новый! Мне его как теперь отстирывать?!
– Холодной водой замой… – сказала ему Уткина, и тут же игриво добавила: – Пошли, помогу…
Крейц с трудом перевел на нее взгляд.
– Сначала выпьем…
Они с Хоркиным бросили Зощенко на пол и все, переступая через него и задевая ботинками и сапогами, пошли в подсобку…
… В восемь утра начали выпускать. Зощенко к этому времени убрали из «приемного покоя», кинув во все тот же карцер. Он там пришел в себя и сидел в углу. Голова гудела. Волосы, лицо, одежда, руки – все было в крови. В первые минуты, как очнулся, Зощенко решил, что он на войне, его сбили, он выпрыгнул с парашютом и лежит сейчас на афганских камнях. Но потом он все вспомнил и подумал: «Лучше бы и правда сбили»…
