– Ну что, двинули дальше?..
Продавщица терпеливо разбиралась с особой в черных очках.
Та пыталась выбрать бананы получше.
Наталья Петровна переложила джемпер на другое плечо.
– Вот не знаю, сколько взять?..
Сумочку повесила на запястье, приготовила сетку.
– Килограмма два?
– Берите, сколько утащите!
Особа стянула с прилавка набитую до отказа бананами сумку.
– Такую очередину отстояли!
– Что их, солить?
Беременная встала на место особы.
– Это же не огурцы.
– Ох, и нажрусь от пуза!..
Паренек в жокейке зажмурился.
– Обожаю бананы!
Наталья Петровна отвернулась от весов…
Через час подземных скитаний Наташа благополучно поднялась на свежий воздух.
Переодевшись в закутке, вышла из жарко натопленной компрессорной и, обогнув угол, вскарабкалась к накатанной дороге.
Там стояла приземистая гривастая лошадь, запряженная в кошевку.
На брошенном тулупе сидел начальник рудника и лениво перебирал вожжи.
– Как вам наш мусковит? По глазам вижу – поражены! Слюда первого размера. Теперь он вам будет до самой смерти сниться… Знаете, что я подумал – а если вам с супругом перебраться сюда?.. Мужик он толковый… Кадры нужны позарез… Настоящих специалистов – раз-два и обчелся… Неужели кончали Плехановский, чтобы в бумагах зарыться? К тому же слушок идет, что вашу контору подсократят. А у нас и работа настоящая, и зарплата… Подумайте!
Наташа села рядом с начальником, запахнула ноги тулупом.
Лошадь, всхрапнув, тронулась, из-под копыт полетели комья снега.
Дорога, вильнув, устремилась под гору, и сразу внизу, в узкой долине, стали видны разбросанные бараки поселка и река, белая, ровная, продравшаяся сквозь вал кустарника, а за речкой – сизые крутые сопки, за сопками – гольцы.
Навстречу из поселка выкатились собаки и запрыгали перед лошадью, а та лишь мотала головой, позвякивая сбруей.
Дома, на серванте, долго стоял кусок мусковита, пока дочь не отнесла его в школу…
Поглядывая на разомлевшую беременную студентку, Наталья Петровна снова и снова возвращалась к мыслям о подруге.
А вдруг у Зинки тоже родилась дочь?.. Впрочем, какая разница – дочь или сын, пусть даже двойня…
– Девочки, весной пахнет!
Наташа отодвинула тяжелую дверь теплушки и выглянула в темноту.
Состав, прозвенев буферами, замер.
Впереди посапывал паровоз да чей-то одинокий голос кричал непонятные слова.
Крик дробился, множился, терялся, возникал и снова дробился, метаясь между поездом и черными пятнами зданий.
– Не весной, а пожарищем.
Зинка нашарила сапоги и тоже выглянула наружу, оттеснив Наташу плечом.
– Наверняка недавно бомбили. Кончилась наша тихая жизнь. Так хорошо, так тихо было всю зиму, как у Христа за пазухой… Помнишь, как сперли мешок фундука?
Заскрипел гравий.
Кто-то бежал вдоль состава.
– Диверсант, подохнуть мне на месте!
Зинка обеими руками вцепилась в узкую холодную скобу – дверь натужно сдвинулась.
– От-ста-вить!
Лейтенант Ремезов остановился, перевел дыхание.
– На следующей станции выгружаемся. Разбудите всех, и чтобы в полном порядке, как полагается, а то у меня ваше кудахтанье на погрузке до сих пор в ушах стоит.
– А что, здесь недавно бомбили?
Зинка, держась за скобу, свесилась к лейтенанту.
– Я боюсь воздушных налетов!
– Вы что, Коржина, не выспались?
Лейтенант развернулся, впечатав каблуки в гравий, и побежал обратно.
– Ясно, бомбили!
Зинка рывком продернула дверь и вдруг заорала во всю глотку:
– Подъем! В ружье! Противник справа!
Девчонки разом вскочили, тараща глаза на Зинку.
Отсвет пламени буржуйки бился в расширенных зрачках.
Радистки напряженно вслушивались в тишину.
Вагон дернулся.
Пламя в буржуйке вздрогнуло, мигнуло, успокоилось.
– Дурила, ты Зинка!
Наташа раскрыла вещмешок и сунула туда грязное полотенце, кружку, мыло, завернутое в обрывок газеты.
– Зря пугаешь девочек…
– За такие шуточки можно и по мордасам схлопотать!
Могучая блондинка Настя, которую зачислили к ним в РУК накануне отъезда, натянула телогрейку.
– Мы же на фронте как-никак!
– Ерепенься-ерепенься…
Зинка выудила из угла вещевой мешок.
– Вот попадешь в переделку – по-другому запоешь.
– Чья сегодня очередь карабин тащить?
Верочка намотала на ногу портянку.
– Зинкина?
– Пусть новенькая надрывается.
– Нет уж, дудки!
– Девочки, хватит сориться!..
Наташа нечаянно стукнула пустым котелком о печку.
– Скоро каждой из нас дадут по медали…
– Орден тебе выдадут, за пустую башку!
Зинка выхватила карабин из ячейки и сунула опять на место.
– Или целых два, посмертно!..
– Медальку бы заиметь неплохо.
Настя причмокнула пухлыми серыми губами.
– Война же все равно когда-нибудь кончится… Выйду замуж, обязательно за боевого офицера, рожу маленького, будет медалькой играть…
– Кому такое фуфло нужно!
– Сама фуфло!
– Как тебе, Зинка, не стыдно… И что ты ко всем привязываешься? Угомонись…
Очередь все туже захлестывала прилавок.
– Эй, женщина!
Продавщица загрузила на весы связку бананов, заколдовала гирями.
– Вы что там, уснули?
– Разморило…
Наталья Петровна подставила раскрытую сетку.
– Жарко!
Наталья Петровна рассчиталась.
– Чуть удар не хватил.
– Сдачу-то возьмите!
Продавщица высыпала на грязную тарелку мелочь.
– Сдачу!
Наталья Петровна, не считая, спрятала деньги в кошелек.
– Следующий!
Голос продавщицы сорвался на хрип.
– Не толкайтесь, не толкайтесь, всем хватит!
Наталья Петровна, медленно перебирая вконец отекшими ногами, двинулась вдоль очереди, провожаемая завистливыми взглядами и вздохами неотоваренных.
А вот на фронте бананами не угощали…
Наташа онемевшими пальцами стянула наушники, расписалась в журнале, поднялась на затекшие ноги и наткнулась на Зинку.
Лицо подруги было в багровых пятнах – наверное, опять тошнило.
Зинка пропустила Наташу к выходу и сама уселась на освободившееся место.
В радиобудке стояла наэлектризованная духотина.
Наташа, держась за поручни, спустилась на жухлую траву.
Запрокинув голову, вдохнула на полную силу.
Сквозь маскировочную сеть и листья ближней березы угадывалось светлеющее небо.
Тусклые звезды подмигивали – то ли вздрагивала маскировочная сеть, то ли Наташу пошатывало.
– Слышь, тяжелая артиллерия долбает…
Лейтенант Ремезов остановился рядом, закурил.
– Теперь фрицам драпать без остановки до Берлина.
Наташа опять посмотрела на тусклые звезды, прислушалась.
Совсем рядом выводил коленца соловей, и сквозь его трели пробивался назойливый звук морзянки.
– До Берлина еще далеко, товарищ лейтенант.
Наташа побрела, хлюпая сапогами в росистой траве, остановилась.
– Добраться бы сначала до Киева и Минска, а там – и Берлин…
– Ох, и молотят их сейчас наши, ох, молотят!
Соловей примолк на минуту, чтобы дать послушать лейтенанту далекую призрачную канонаду, и завелся снова.
Мимо березы с ободранной корой пробежал старший радист, что-то прошептал лейтенанту, и оба кинулись в сторону замаскированной РАФ.
Наташа обогнула палатку.
Возле куста, поеживаясь, стояла Настя, обхватив карабин, словно полено.
Увидев Наташу, она зевнула, передала карабин, шагнула к палатке и, подавшись вперед широкими плечами, нырнула под брезент на нагретое Зинкой место.
Наташа с карабином на плече вернулась к машине.
В открытую дверь была видна спина Зинка, а чуть сбоку – бледный профиль Верочки.
Кончались четвертые сутки непрерывного дежурства…
Наталья Петровна прошла через арку.
Накануне общего наступления всегда были самые тяжелые дни… Все рации, от штабных до ротных, функционировали в беспрерывном режиме…
Наталья Петровна то и дело меняла руки – сетка с бананами оказалась тяжелой, как цинки с патронами.
Остановилась передохнуть у стены.
Ящики, на которых сидели старушки, были пусты.
– Счастливая… – донеслось из очереди.
Наталья Петровна опустила сетку с бананами на ящик.
Сверху приладила сумочку.
Сняла с плеча джемпер, мотавший глупо рукавом.
Счастливая?.. Теперь бы только дотащиться… Виски опять ломит… И никаких сил копаться в сумке, искать крошечного вьетнамского спасителя… А все же какое это глупое слово – счастливая… Да и есть ли оно вообще на свете – счастье?.. Обыкновенное, самозабвенное счастье… Когда кончилась война – было настоящее счастье, но ведь одно на всех… А вот свое, хотя бы малюсенькое, но свое… Неужели так и нечего вспомнить?.. Быть такого не может… А та ночь, мелькнувшая случайной искоркой…
– Я тебя люблю!
Он вдруг придвинулся к ней, забавно выпятил нижнюю губу и замер.
– Понимаешь, люблю!
