сказал Мак.
– Ладно. Гляди. Пойду узнаю, захочет она говорить с тобой или нет.
Через минуту он ввел Мака в святилище. Дора сидела за секретером. Оранжевые волосы она уложила локонами, глаза защитила зеленым козырьком. Она подновляла толстым пером свои отчеты, – добрый, старый, солидный гроссбух. На ней был роскошный красный шелковый халат с кружевами на рукавах и у ворота. Когда Мак вошел, она повернулась на вертящемся стульчике и посмотрела ему в лицо. Элфрид остался в дверях. Мак стоял, пока Элфрид не закрыл за собой дверь.
Дора подозрительно его изучала.
– Ну, чем могу служить? – спросила она наконец.
– Понимаете, мэм, – сказал Мак. – В общем, вы, наверно, сами слыхали, что у нас с Доком вышло.
Дора сдвинула козырек на лоб и положила перо в старомодную пружинную подставку.
– Да! – сказала она. – Слыхала!
– Ну и вот, мэм, мы же для Дока старались. Не хотите – не верьте, мы собирались вечер ему устроить. Просто он тогда не вернулся, и… и – в общем, не вышло.
– Ну, – сказала Дора, – а я-то при чем?
– Да вот, – сказал Мак, – мы с ребятами решили вас спросить. Вы же знаете, как мы думаем про Дока. И хотели вас спросить, что посоветуете сделать, чтоб ему доказать?
Дора сказала:
– Гм, – и откинулась на вертящемся стуле, и закинула ногу на ногу, и поправила на коленях халат. Она вытряхнула из пачки сигарету, зажгла и стала разглядывать. – Вы устроили ему вечер, а он на него не попал. Так устройте другой, и чтоб он на него попал, а? – сказала она.
– Вот ведь! – говорил Мак потом, когда рассказывал все ребятам. – Надо же, а? Жуть, какая баба. Недаром стала мадамой. Жуть, какая баба.
Мэри Тэлбот, то есть миссис Том Тэлбот, была прелестна. Рыжие волосы с зеленой искрой, кожа золотистая с зеленым отливом, и глаза зеленые в золотую крапинку. Лицо у нее было треугольное – широкие скулы, широко расставленные глаза и узкий подбородок. Ноги у нее были длинные, как у танцовщицы, и ходила она почти не касаясь земли. Когда она волновалась – а она почти все время волновалась, – лицо у нее вспыхивало золотом. Ее прапрапрапрапрапрабабушку сожгли на костре за колдовство.
Больше всего на свете Мэри Тэлбот любила вечера. Она любила устраивать вечера и любила, когда ее звали. Том Тэлбот зарабатывал немного, и Мэри не могла каждый день устраивать вечера, поэтому она устраивала так, чтоб их устраивали другие. Она звонила подруге и говорила прямо:
– Когда в гости позовешь?
День рожденья Мэри праздновала шесть раз в году, а кроме того, устраивала вечера-маскарады, вечера-сюрпризы и просто вечера. Под Рождество в ее доме бог знает что творилось. Мэри вся горела и даже заражала возбуждением Тома.
До возвращения Тома с работы Мэри иногда устраивала чай для окрестных кошек. Ставила на ножную скамеечку кукольные чашки и блюдца. Собирала всех кошек – а их была тьма – и вела с ними долгую, интересную беседу. Ей очень нравилась эта игра – милая комедия, заслонявшая от Мэри тот факт, что платье у нее старое, а денег нет вовсе. Тэлботы еле сводили концы с концами, но, даже сидя на мели, Мэри ухитрялась устроить вечер.
Это она умела. Она умела всех заразить весельем и пускала свой дар в бой против тоски, которая вечно бродила под окнами, подстерегая Тома. Мэри считала главной своей обязанностью оберегать мужа от тоски, потому что Тома – наверняка – ждал в жизни большой успех.
Обычно ей удавалось прогнать неприятности из дому, но иногда они настигали Тома и его одолевали. Он часами сидел мрачный, а Мэри открывала по неприятностям встречный огонь веселья.
Как-то раз первого числа пришел счет за воду, не было уплачено за дом, из «Кольерса» вернули рукопись, а из «Нью-йоркера» – карикатуры, и Тома мучил кашель. Он прошел в спальню и лег на кровать.
Мэри тихонько вошла к нему, потому что серо-зеленая тоска Тома просачивалась сквозь дверную щель и замочную скважину. Мэри держала букетик перечников в бумажном кружевном кульке.
– Понюхай, – сказала она и ткнула букетик ему в нос. Он понюхал цветы и ничего не сказал.
– Знаешь, какой сегодня день? – спросила она и стала думать, чем бы этот день мог быть знаменателен.
Том сказал:
– Зачем играть в прятки? Мы нищие. Мы гибнем. Зачем закрывать на это глаза?
– А вот и нет, – сказала Мэри, – мы заколдованные. И всегда так было. Помнишь, как ты десять долларов в книге нашел? А помнишь, как брат тебе пять долларов прислал? Все будет хорошо.
– Сколько можно? – сказал Том. – Ты прости, – сказал он. – Словами тут ничего не исправишь. Мне надоело кривляться. Пора взглянуть правде в глаза. Пора.
– А я хотела сегодня гостей позвать, – сказала Мэри.
– На какие шиши? Или опять хочешь содрать с магазина вывеску и потчевать людей картонной ветчиной? Надоело мне дурачиться. Не смешно. Грустно.
– Я бы маленький такой вечерочек устроила. Крошечный. Все в простых платьях. Сегодня годовщина основания Цветочной Лиги, а ты забыл.
– А ну ее, эту Лигу, – сказал Том. – Пусть я негодяй, но мне даже с постели вставать неохота. Ты бы лучше вышла, и дверь закрой и оставь меня в покое, а то я только тебе настроение порчу.
Она внимательно на него посмотрела и поняла, что он правда хочет остаться один. Она тихонько вышла и притворила дверь, а Том отвернулся к стене и закрыл лицо руками. Он слышал, как она что-то двигает в соседней комнате. Она украсила дверь старыми елочными игрушками и мишурой и повесила плакат «Добро пожаловать, великий Том». Потом приложила ухо к двери и ничего не услышала. Почти уныло она вытащила ножную скамеечку и покрыла салфеткой. Посередке поставила букет в стакане, а с краев четыре чашечки с блюдечками. Пошла на кухню и поставила чайник. Потом вышла во двор.
Китти Рэндолф принимала солнечные ванны, лежа на заборе. Мэри сказала:
– Мисс Рэндолф, сегодня ко мне кое-кто зайдет на чашку чая, приходите, пожалуйста.
Китти Рэндолф томно перевернулась на спину, нежась под теплым солнышком.
– Только не позже четырех, – сказала Мэри. – Мы с мужем идем сегодня на прием в честь столетнего юбилея Цветочной Лиги.
Она обошла вокруг дома, вышла на задний двор, заросший черной смородиной. Китти Казини сидела на земле, урчала про себя и раздраженно помахивала хвостом.
– Миссис Казини, – начала Мэри и осеклась, разглядев, что делает кошка. Казини поймала мышку. Она ласково похлопала жертву мягкой лапкой, и та отчаянно рванулась прочь, волоча
