успел он к ней подойти, Уиллард его отпихнул и поднял монету.
– Чур моя, – закричал Джо, – отдай!
– А что ты мне сделаешь? – сказал Уиллард. – Ну, что будешь делать? Может, крысиного яду съешь?
Мак с ребятами – красавцы, праведники, блаженные – сидели у себя в Ночлежном Дворце, а благое их влияние, как от камня, брошенного в воду, шло кругами по всему Консервному Ряду и дальше, к Пасифик-Гроув, к Монтерею и дальше, дальше, через холмы до самой Кармел.
– Теперь-то уж, – сказал Мак, – выясним наверняка, придет он на вечер или нет. А нет – так и устраивать нечего.
– А где мы теперь устроим? – спросил Джон.
Мак качнул свой стул, краем спинки опер об стену и обнял ногами его передние ножки.
– Сам вот голову ломаю, – сказал он. – Можно бы сюда пригласить, только тогда какой же сюрприз. И Док свою лабораторию любит. Там у него музыка. – Мак обвел комнату суровым взором. – Не знаю, кто там в прошлый раз поломал ему граммофон, – сказал он. – Но теперь кто хоть пальцем его тронь – не обрадуешься.
– Да, видно, лучше у Дока устроить, – сказал Хьюги.
О вечере никому не сообщали, весть вызревала сама. Никого не приглашали. Все собирались пойти. 27 октября означилось у всех в воображении красной цифрой. Ну, а раз это день рожденья, нужны еще и подарки. Девушки Доры, например. Все они когда-никогда захаживали в лабораторию за советом, лекарством или просто с нерабочим визитом. И видали кровать Дока. И на ней лежало старое выцветшее красное одеяло, все в репье, колючках и в песке, потому что Док всюду таскал его с собой. Если заводились деньги, он покупал оборудование для лаборатории, а новое одеяло и не думал покупать. Девушки Доры делали стеганое лоскутное одеяло, шелковую прелесть. Брались лоскуты, в общем, от нижнего белья и вечерних туалетов, и одеяло роскошно переливалось телесным, бежевым, белоснежным и вишневым. Над одеялом трудились поздно утром и вечерами, пока не заявятся ребята, занятые на ловле сардин. Общая благородная цель сплотила их и совершенно вытеснила присущие бардакам интриги и ссоры.
Ли Чонг достал со склада и тщательно осмотрел двадцатипятифутовую нитку шутих и большой мешок китайских фонариков. Он полагал, что лучше для праздника ничего не придумаешь.
Сэм Мэллоу давно вынашивал теорию антикварных вещей. Он понял, что мебель, стекло и фарфор, сперва ничего собой не представляющие, с течением времени обретают ценность и цену, совершенно независимо от красоты и прока. Он слыхал, что за один старый стул выручили пятьсот долларов. Сэм собирал детали автомобилей устарелых марок и не сомневался, что когда-нибудь коллекция сказочно его обогатит и будет покоиться на черном бархате в лучших музеях. Сэм долго думал о вечере, а потом осмотрел свои сокровища, которые хранил в большом запертом ящике позади котла. Он решился подарить Доку один из перлов коллекции – шатун с поршнем от «чалмера» 1916 года. Он тер и полировал эту драгоценность, пока она не заблистала, как древняя кольчуга. Он сделал для подарка специальный футляр и выстлал его черным сукном.
Мак и ребята тоже долго думали и пришли к заключению, что Доку вечно нужны кошки и он вечно мучается, раздобывая их. Мак пустил в ход свою двойную клетку. Взяли напрокат кошку во взволнованном состоянии и расставили ловушки у кипариса и на краю пустыря. За углом возле Дворца соорудили железную клетку, и группа неистовствовавших котов разрасталась из ночи в ночь. Джону приходилось дважды на дню ходить на фабрику за рыбьими головами, чтоб прокормить пленников. Мак справедливо считал, что двадцать пять котов – лучший подарок Доку.
– Украшений делать не будем, – сказал Мак. – Просто серьезный вечер и выпивки – залейся.
Известие о вечере дошло до Гэя, в салинасскую тюрьму, и он уговорил шерифа, чтоб отпустил его на одну ночь и дал взаймы два доллара на автобус туда и обратно. Гэй всегда хорошо обращался с шерифом, и не такой человек был шериф, чтобы не помнить добро, да вдобавок надвигались выборы, и Гэй мог, по крайней мере обещался, подкинуть шерифу парочку голосов. Ну, а тот же Гэй при желании мог и черт-те как ославить салинасскую тюрьму.
Анри-художник вдруг открыл, что старомодные подушки для булавок – вид искусства, достигший расцвета в девяностые годы прошлого века, а затем пришедший в упадок. Он воскресил это искусство и восхищался новыми средствами. Картину не надо кончать – ее можно менять, перемещая булавки. Анри готовил несколько таких вещей для персональной выставки, но, услыхав о вечере, сразу забросил начатую работу и задумал гигантскую подушку для Дока – сложное, волнующее полотно из зеленых, желтых и голубых булавок, в приглушенных тонах, под названием «Память о старом Уэльсе».
Друг Анри Эрик, образованный парикмахер, собирал первые издания писателей, не выпускавших в свет ни второго издания, ни второй книги. Он решил подарить Доку машину для обучения гребле, которая досталась ему после процесса о банкротстве одного клиента, за три года задолжавшего ему за бритье. Машина была в прекрасном состоянии. Никто ею не пользовался. Никто не пользуется машинами для обучения гребле.
Заговор разрастался, ходили друг к другу, советовались о подарках, напитках и о том, когда начинать и как бы кто чего не ляпнул Доку.
Док не помнил, когда он впервые заметил, что вокруг него что-то затевается. Когда он входил к Ли Чонгу, там смолкала беседа. Сначала ему показалось, что все к нему охладели. Когда человек десять спросили его, что он поделывает 27 октября, он страшно удивился, так как совершенно упустил из виду, что это якобы его день рожденья. Сперва он действительно интересовался показаниями гороскопа в связи с этой произвольной датой, но Мак к разговору не возвращался, и Док про него забыл.
Как-то вечером он остановился у одной гостиницы. Там держали бочковое пиво, которое Док любил, – и не слишком ледяное, но и не теплое. Он опрокинул первый стакан, собрался смаковать второй и тут услышал, как пьяный говорит буфетчику:
– Идешь на вечер?
– Какой еще вечер?
– Ну, – пьяный понизил голос, – знаешь Дока, из Консервного Ряда?
Буфетчик оглядел бар и снова упер взгляд в пьяного.
– Ну, – сказал пьяный, – ему устраивают колоссальное деньрожденье.
– Кто устраивает?
– Все.
Док призадумался. Этого пьяного он в жизни в глаза не видел.
Док испытал смешанные чувства. Его чрезвычайно тронуло, что ему хотят устроить вечер, и в то же время он содрогнулся, припомнив тот, который ему уже устроили.
Теперь все встало на свои места
