вот из норы вышел старый, закаленный в битвах матерый суслик и долго тузил и терзал его, так что он едва добрался домой и три дня отлеживался в большой комнате, и в этой битве он потерял два когтя с передней лапы.
И снова он ждал и пищал у входа в свое уютное жилье, но самка так и не явилась, и пришлось ему перебраться. Он перебрался на два квартала выше по холму, где был георгиновый сад и каждую ночь расставляли ловушки.
Док просыпался медленно и тяжко, так тучник вылезает из бассейна. Сознание то выкарабкивалось на поверхность, то снова валилось вглубь. На бороде у него была помада. Он приоткрыл один глаз, увидел сверкающее одеяло и зажмурился. Но скоро он снова огляделся. С одеяла взгляд скользнул на пол, к разбитой пластинке в углу, к стаканам на столе, перевернутом кверху ножками, к винным лужам и книгам, распростертым, как тяжелые большие бабочки. И всюду комья свернувшейся красной бумаги и вонь от жженых шутих. Сквозь дверь на кухню он увидел высокую стопку тарелок из-под бифштексов и сковородки – все в застывшем сале. Сотни окурков прилипли к полу. И сквозь вонь от шутих прорывалась тонкая смесь духов, вина и виски. На минуту взгляд его задержался на шпильках, валявшихся посреди комнаты.
Он медленно перевернулся, оперся на локоть и взглянул в проломленное окно. Консервный Ряд затих под ярким солнцем. Дверь котла была открыта. Дверь Ночлежного Дворца – закрыта. Кто-то мирно спал в траве посреди пустыря. В «Медвежьем флаге» закрыли все двери и окна.
Док встал, прошел на кухню и по пути в уборную зажег газовую колонку. Потом вернулся и сел на край постели, озирая разгром. С церкви на холме несся колокольный звон. Колонка зашумела, он пошел в ванную и принял душ и надел синие джинсы и фланелевую рубашку. Ли Чонг еще не открывал, но увидел, кто стоит за дверью, и открыл. Он тут же пошел к холодильнику и принес кварту пива. Док заплатил.
– Повеселились? – спросил Ли. Его карие, припухшие глаза покраснели.
– Повеселились! – сказал Док и вернулся в лабораторию с холодным пивом. Он сделал бутерброд с арахисовым маслом, на закуску к пиву. На улице было тихо-тихо. Ни души. В голове у Дока звучала музыка – скрипки и виолончели. И они вели прохладную, нежную мелодию, утешную, ускользающую. Он ел бутерброд, потягивал пиво и слушал музыку. Покончив с пивом, Док прошел на кухню и вынул из раковины грязные блюда. Он пустил горячую воду и бросил туда мыльные хлопья, и от них поднялась густая белая пена. Потом он подобрал все уцелевшие стаканы. Он сунул их в мыльную воду. Тарелки из-под бифштексов громоздились на плите, склеенные темным соусом и белым салом. Док расчистил на столе место для вымытых стаканов. Потом отпер дверь в заднюю комнату и вынес оттуда один альбом грегорианской музыки и поставил «Pater Noster» и «Agnus Dei». Ангельские, бесплотные голоса наполнили лабораторию. Нездешне сладкие, чистые. Док трудился над стаканами осторожно, чтоб не звякнули и не испортили музыку. Мальчишеские голоса вели мелодию просто, но с той тугой полнотой, какой не бывает в другом пении. Пластинка кончилась, Док вытер руки и ее снял. Он увидел у ножки кровати книгу, подобрал и сел на кровать. Первую минуту он читал про себя, но потом губы его зашевелились, и он стал читать вслух – медленно, паузами разделяя строки:
И теперь,
Когда слушаю мудрые мысли ученых мужей,
В размышленьях пустых юность свою растерявших,
Я тоскую по давнему лепету
Девы далекой и близкой,
По странным и мудрым словечкам,
Текучим, медвяным и сонным, как сонные воды реки.
В раковине остывала густая белая пена, булькали, лопались пузыри. О пирсы бил высокий прибой, и волны плескались о скалы очень высоко – давно уж так не поднимались.
И теперь
Тоскою сжимается сердце, когда вспоминаю
Высокие синие горы и низкие серые скалы,
Плеск моря. Я видел глаза твои странные. Руки, как бабочки.
И для меня поутру вспархивал птенчик с тимьяна,
И дети бежали купаться к реке – для меня.
Док закрыл книгу. Он слышал, как волны бьются о сваи, и слышал, как белые крысы мечутся в клетках и тычутся в брусья. Он пошел на кухню и попробовал остывающую в раковине воду. Он пустил горячую струю. Он сказал громко – раковине, белым крысам, себе:
И теперь
Я знаю, что главного в жизни отведал,
Пил из чаши зеленой, из чаши златой на великом пиру,
И в дальнее то, мимолетное то и бессрочное время
Глаза мои полнились видом любимой,
Слепящего света светлейшим потоком.
Он утер ладонью глаза. А белые крысы топтались и метались в клетках. А гремучие змеи под стеклом лежали тихо и глядели в пространство тусклыми угрюмыми глазами.
Пульке – слабоалкогольный мексиканский напиток из забродившего сока агавы (Здесь и далее – примечания переводчика).
Наярит – штат на западе Мексики.
Кино, Эусебио Франсиско (1645–1711) – итальянский миссионер, монах Ордена иезуитов, путешественник, астроном, картограф, географ. Известен своей миссионерской деятельностью среди индейцев.
Имеется в виду Миссия Богородицы Лорето Кончо, первая постоянная миссия в Южной Нижней Калифорнии.
Вошь (исп.).
Прощай (исп.).
Грубое испанское ругательство.
Грубое испанское ругательство.
Друг (исп.).
Радуйся, Мария, полная благодати! (лат.)
Твое здоровье! (исп.)
Ваш слуга! (исп.)
Что выпьете? (исп.)
Матерь Божья, что за вино! (исп.)
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! (лат.)
Здравствуй, дружок! Куда ты идешь? (исп.)
Тетушка (исп.).
Новена – девятидневное
