и познакомилась с молодым лордом Лифи. Я совершенно не против поехать в Италию, но, по-моему, ужасно приглашать в Кавершем такую публику. Неизвестно, кто они, откуда и чего от них ждать.
Так говорила Джорджиана, которая в семье считалась самой умной и уж точно самой острой на язык.
Разговор происходил в гостиной городского дома Лонгстаффов на Брутон-стрит. Дом, лишенный почти всех тех приятных удобств, которыми обзавелись в последние годы новые лондонские резиденции, был мрачный, с большими гостиными, маленькими спальнями и очень тесными помещениями для слуг. Зато Лонгстаффы гордились, что это фамильный особняк, где жили три или четыре поколения семьи, и от него не разит той радикальной новизной, которую мистер Лонгстафф находил омерзительно безвкусной. В Квинс-Гейте и прилегающих кварталах живут только преуспевающие торговцы, и даже Белгравия, при всем своем аристократизме, еще пахнет строительным раствором. У многих тамошних обитателей никогда не было настоящих фамильных особняков. Приличные люди должны жить на старых улицах между Пикадилли и Оксфорд-стрит и еще в одном-двух известных местах неподалеку от указанных границ. Когда леди Помона по наущению приятельницы, особы знатной, но с дурным вкусом, предложила перебраться на Итон-сквер, мистер Лонгстафф сразу осадил жену. Если Брутон-стрит недостаточно хороша для нее и девочек, пусть остаются в Кавершеме. Угроза оставить их в Кавершеме звучала часто, ибо, как ни гордился мистер Лонгстафф городским особняком, ему очень хотелось сэкономить на ежегодной миграции. Платья и лошади для девочек, карета жены и его собственный экипаж, его скучные званые обеды и один бал, который они, по мнению леди Помоны, обязаны были дать, – все это заставляло его со страхом ждать конца июля. Именно тогда он узнавал, во сколько обойдется ему нынешний сезон. Однако ему еще никогда не удавалось удержать семью в деревне. Девочки, которые в Европе пока видели только Париж, сказали, что готовы ехать на год в Италию и Германию, но всячески показывали, что взбунтуются против решения отца запереть их в Кавершеме на время лондонского сезона.
Джорджиана как раз высказала свое недовольство грядущим визитом Мельмоттов, когда в комнату вошел ее брат. Долли не часто появлялся на Брутон-стрит. Он снимал собственные комнаты, и его почти не удавалось зазвать на семейный обед. Мать каждый день писала ему бесконечные записки: не заглянет ли он пообедать, не отвезет ли их в театр, не отправится ли на такой-то бал или на такой-то вечерний прием? Долли никогда не отвечал. Он вскрывал конверт, совал записку в карман и забывал о ней. В итоге мать его боготворила, и даже сестры, которые были все же поумнее брата, относились к нему с почтением. Он мог делать, что пожелает, а они чувствовали себя рабынями в оковах скуки. Сестры завидовали его свободе, хотя и знали, как он ею злоупотребил, спустив уже почти все свое богатство.
– Мой дорогой Адольфус, – сказала мать, – как мило с твоей стороны.
– Очень мило, – ответил Долли, подставляя щеку для поцелуя.
– Ах, Долли, кто бы думал, что мы тебя увидим? – воскликнула София.
– Налейте ему чаю, – распорядилась мать. Леди Помона всегда пила чай с четырех часов до того времени, когда шла переодеваться к обеду.
– Уж лучше бренди с содовой, – ответил Долли.
– Мой мальчик!
– Я не прошу бренди и не рассчитываю его получить, я даже не хочу его. Я только сказал, что уж лучше бренди, чем чай. Где родитель?
Все в изумлении уставились на него. Должно было произойти нечто и впрямь экстраординарное, чтобы Долли пожелал увидеться с отцом.
– Папенька уехал в экипаже сразу после ланча, – торжественно объявила София.
– Я его немного подожду, – сказал Долли, вынимая часы.
– Останься и пообедай с нами, – предложила леди Помона.
– Не могу, потому что должен идти с кем-то обедать.
– С кем-то! Я уверена, ты не знаешь, куда идешь, – сказала Джорджиана.
– Мой человек знает. Во всяком случае, он дурак, если не знает.
– Адольфус, – очень серьезно начала леди Помона. – У меня есть план, и я нуждаюсь в твоей помощи.
– Надеюсь, это не что-нибудь сложное.
– Мы все едем в Кавершем на Троицу и очень просим тебя поехать с нами.
– О нет! Я никак не могу.
– Ты недослушал и половины. Будет мадам Мельмотт с дочерью.
– Фу ты, черт! – воскликнул Долли.
– Долли! Не забывай, где ты! – сказала София.
– Я помню, где я, и точно знаю, где меня не будет. Я не поеду в Кавершем общаться с мамашей Мельмотт.
– Мой дорогой мальчик, – продолжала его мать, – знаешь ли ты, что мисс Мельмотт в день своей свадьбы получит двадцать тысяч годовых, а ее муж, возможно, станет со временем богатейшим человеком Европы?
– Пол-Лондона хочет на ней жениться, – ответил Долли.
– Почему бы и тебе не быть одним из них?
– И пол-Лондона не будет гостить с ней в одной усадьбе, – добавила Джорджиана. – Если ты захочешь попытаться, у тебя будет возможность, о какой другие могут только мечтать.
– Но я совершенно не хочу пытаться. Господи! Это совершенно не в моих привычках, матушка.
– Я знала, что он откажется, – сказала Джорджиана.
– Это поправило бы все наши дела, – заметила леди Помона.
– Значит, они останутся как есть, если ничто другое их не поправит. А вот и родитель. Я слышу его голос. Ну, сейчас будет крик.
И тут в комнату вошел мистер Лонгстафф.
– Дорогой, – сказала леди Помона, – у нас Долли.
Отец кивнул сыну, но ничего не сказал.
– Мы просим его остаться и пообедать, но он куда-то приглашен, – продолжала мать.
– Только не знает куда, – вставила София.
– Мой человек знает – он все записывает. Сэр, люди из Линкольнз-Инн прислали мне письмо. Хотят, чтобы я поговорил с тобой насчет какой-то продажи. Вот я пришел. Это ужасная канитель, потому что я ничего в таком не понимаю. Может, и продавать-то нечего. Если так, я могу уйти.
– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал отец. – Незачем беспокоить твою мать и сестер делами.
Сквайр вышел из комнаты, Долли – за ним, на прощанье скорчив сестрам мученическую гримасу. Три дамы с полчаса сидели за чаем, дожидаясь – не результата переговоров, поскольку не думали, что им его сообщат, – но добрых либо дурных знаков, которые можно будет прочесть в поведении сквайра. Долли они снова увидеть не рассчитывали – быть может, по меньшей мере месяц. Все их со сквайром встречи заканчивались ссорой, и Долли с необычным для него упорством противился любым посягательствам на свои права. Через полчаса мистер Лонгстафф вернулся в гостиную и сразу объявил приговор:
– Дорогая, в этом году мы не вернемся из Кавершема в Лондон.
