Александр Бурлаков
Стихоотрицание звездопада
Ты меня уводишь в невозможность,
едва коснувшись кончиками прохладных пальцев.
Зарделось сердце: стесняется нежности.
Тепло — как сиянье солнечное –
лучи во все стороны рассыпаются.
Забываю стыдливость угловатую.
Доверяюсь неведомому вечному.
Чувство с шёпота переходит на крик –
так — безумец в пустыне орущий.
Миг вольности, а проживаешь бесконечность,
расцвеченную, как оперенье какаду.
Глаза слепнут, как если б смотрели
на безбрежность морскую
в погожий день, и долго-долго…
Как хорошо в июльский вечер в сене
Устроить ложе и закрыть глаза,
И представлять, как в облаковой пене
Далёких звёзд мерцает бирюза.
Прожить тот вечер, лишь покой приемля,
О будущем не думать, не страдать.
Вновь каждым нервом ощущая Землю,
Испить до капли жизни благодать…
Травы увядшей аромат чуть терпок.
Но что поделать? Даже мёд горчит.
Над крышей золотится лунный серпик,
Срывая мысли с правильных орбит.
Шурши, трава, баюкай колыбельной.
Пусть разум спит, пусть бодрствует душа.
И в этой неге ласковой, постельной,
Струиться будет время не спеша…
На ощупь лишь чувство угадываю,
как слепой, читающий пальцами
под фиолетовую поступь ночи,
звучащую неоновым мерцаньем,
танцуют силуэты — чей-то почерк
на тайне мимолётного свиданья,
которое так пахнет откровенно,
сияет так изменчиво-напрасно,
похожее, быть может, на мгновенье
властительницы ночи… и на праздник:
немыслимые высота и лёгкость
окутаны смиреньем, расстояньем –
то песня угасающего солнца
в погоне за гармонией случайной
и только — оперенье в переливах,
размах да ошалелая свобода
на крыльях виртуозного светила
и звуки, как призывы саксофона…
В душе утраченную нежность пробудит слово,
И сердце Фениксом из пепла воскреснет снова.
Пусть мрак сомненья в двух шагах вздыхает грозно,
Волной щемящей красоты нахлынут звёзды.
И завтра быть ещё всему — всё накануне.
Мир захлестнул потоком грёз свет полнолунья.
Вновь южный ветер шелестит, как опахало.
И кажется, что этот миг — всему начало,
Небес искрящаяся синь — ему основа.
Среди звенящей тишины я слышу слово.
Оно сорвёт с моей души невзгод оковы,
Меня наутро встретит мир прекрасный, новый.
Луны холодной блеклый свет как откровенье.
И этот полуночный бред лишь отраженье,
Лишь отблеск солнечного дня, лишь тень рассвета,
Что зарождается сейчас далёко где-то.
Мне просто не даёт уснуть свет полнолунья.
И каждый день, и каждый миг — всё накануне…
Вырвавшись наконец-то из замкнутого пространства,
в звёздном путешествии;
Надо только верить в людей!
Исключительная роскошь для полувоенного челнока.
Веерообразные папоротники застыли
в темноте, недвижимые потоками воздуха
резвились феи и амурчики,
ничего не нарушая в материальном Мире
и никого не тревожа своим невесомым кружением!
Добавляли приятного лимонно-персикового или
голубовато-сиреневого мерцания.
Такой финт, поведение было
слишком независимым — создавался
биоактивный, оберегающий кокон…
Прошлое вернулось — кажется,
пахнет цветами… Мотыльки –
Дон золотится вдоль береговой…
У лампы вьётся стайка мотыльков, –
Последние, кто верит в это лето.
Сжигая крыльев шёлковый покров,
Хотят вобрать в себя частицу света.
А мы ведь тоже? Только мотыльки,
Рождённые для счастья иль страданий.
Летим на пламя, призрачно-легки,
Сгораем в лаве собственных желаний.
Глядишь, к утру — обугленный комок
Да пара крыльев, хрупких и поблекших.
Не впрок наука: новый мотылёк
Летит к огню, не помня о сгоревших…
У лампы вьётся стайка мотыльков:
Хотят вобрать в себя частицу света.
Сжигая крыльев шёлковый покров,
Не знают, что напрасно верят в лето…
Согрей мне душу вечности вином.
Давай с тобою сядем у камина
И будем думать — каждый о своём, –
Сливаясь с темнотою воедино.
На столике усталая свеча
Умрёт ещё задолго до рассвета.
Нас поцелует светлая печаль
И растворится в стихшем звоне лета.
Нет времени. Мы в окруженье звёзд.
Так хочется от твоих ласк согреться.
Каприз судьбы — и хрупкий, зыбкий мост
Протянется сейчас от сердца к сердцу.
Давай же выпьем терпкое вино,
И ночь замрёт, дойдя до середины.
Ты чувствуешь: сердца слились в одно?
И не страшны теперь нам дней лавины.
Нежность — частица космоса
Я блуждал во взгляде твоём
и находил желанье.
Светло. Сказочно. Нежно.
Оно — не пламя,
но искреннее, как сердце,
меня убаюкивало,
подчиняло себе.
Ласкало так изнурительно –
как если б ласкали вечно…
Лишало времени,
лишало пространства,
и даже самой себя,
но так, что уходить не хотелось.
Звучало тоской, потому — что конечно.
Ты, конечно же, права: –
мне всё приснилось.
Даже то,
что есть:
живёшь в своём мире,
где правит весёленький фатум.
Даже то,
что есть Ты –
ускользаешь всегда неузнанной.
Даже то,
что нам снилось вчера –
ни тогда, ни сейчас,
не нашедшее отклика.
Даже то,
что весною зовётся,
убаюкано сном, –
ты сказала для себя…
***
Чернеющей пропастью дали манят.
Испиты преграды.
Пустоты вливаются в тело, как яд.
И прокляты даты.
Безумно безверие в шорохе звёзд.
Зимы покрывало…
И смерти, и жизни постылый вопрос:
«Блуждать не устала?»
И темень монетой падёт на глаза –
безбожье, безбесье.
…Застой горизонта слепит образа
преддверием вести.
Но зачем-то
весна снится долго
нарисованная (так ярко!)
на сонных выбоинах моей души.
Ты говоришь весомую чушь,
головы наши вращающую глобусами:
честно думаешь о другом — и я
— о том же: о другой!
Невесомая ширма — невидимая, но реальная,
как частица космоса, — падает от сердца,
уставшего мёрзнуть…
Взгляды студнем подрагивают,
пытаясь скрыть жар,
поднимающийся от ног до самого темени;
до вдоха, до выдоха, до бездыханья.
Нежность? Не надо.
Будет больно, как и земле оттаивать по весне.
Меняется ритм — режим оттаиванья.
Мы не выдержим.
Пусть лучше головы вертятся
боксёрскими грушами.
Больно не так.
Это поезд скорый — раз, и проехал:
ни поцелуев тебе, ни капель из глаз и из носа.
Мимо. И как мило!
Не согласен со мной? А жаль…
Ощутить на губах
привкус нежности кожи
