Работа матерей не стоит ничего, и мы должны тоже помогать раздвигать оболочки личинок. Но поди погляди, самый маленький здесь — этакий малыш-крепыш! Верёвками растащили закаменевших родителей в стороны, голубые молочные каналы матери отёрли пучком волос, ничего другого под рукой не оказалось, также и остатки крови; тело отца, само задохшееся в позе эмбриона, прижатое к геральдической руте, этой мраморной мемориальной доске в память самого себя (за несколько шиллингов вы можете на каждом углу купить мошонку семян, но пока не добудешь из матери яйца, а это труд, могу вам сказать, ведь искусственный человек ни на что не похож, я имею в виду, по нему не видно, каким скальпелем, какими ножницами, тампонами, ножами и крючьями он вырван из молочно-голубого яичного канала, — вылитый папа! Который, правда, всего лишь побрызгал в мензурку. Однако ж из полноты и избытка всё же вылупился Сын, Вылитый! Считается только конечный результат, если хочешь делать людей или снова их ломать), к сожалению, я тоже не могу прочесть эту надпись. Остекленевшие зрачки ещё хранят в себе последнюю картинку, которую телевизор пренебрежительно бросил им, эту личную одежду современного человека. Но теперь обратимся к сиятельному младенцу: МАЛЬЧИКУ. Некоторая кровожадность восходит от него к волхвам, обилие волос коснулось и его, так что его можно передать на руки гостям пансиона, запелёнатого в своего рода пелену из волос, а уж они потом в своих походах могут кормить лебедей, уток и галок, это включено в цену. И они бросают свои крошки хлеба в пруд, паломники, или внутрь, в эту красивую капеллу, которая возникла как детская комната Андерле, это его имя (означает: не бойся бога, бойся человека!), вследствие вбрасывания волос в несколько сотен тонн. Волосы мёртвых, плотный занавес, сам отходит в сторону, чтобы дать место для выступления травоядной, травлённой ядом государственной католической религии. Мать и мать Мария! Всех исполнительниц главных ролей просят к занавесу, но в центре ты, божья матерь: на твоём сдобном лице, перед которым всегда кто-нибудь чмокает, чавкает и рассыпает крошки, ещё висят несколько вырванных тёмных прядей, шоколадно марморируя бисквитные щёки и слегка прикрывая изюминки глаз. Ты, папское пугало! Теперь потоки волос отодвинуты мною лично, эта МАТЬ тайно, так, чтобы не заметил творец, заложена в него, чтобы посеяться через него в это материальное тело и, родившись в нём, стать словом, которое никто больше слышать не хочет: МЕСТЕЧКО В ПОЛЬШЕ. О боже, сейчас же втолкать туда монастырь! Церковь! Капеллу! Собор! Монахинь! Школы! Больницы! Ещё больше монахинь!!! Быстро вытеснить богоубийц богоматерью! Что было ещё? Memento mori: Жан А., Сара К., Примо Л. И, кроме того — святодуховный пыхтящий человек,'освещенный телевидением, который сам себе мать, и он отныне должен непрерывно умерщвлять её в себе и в своих товарищах по игре — тех, из плоти, и этих, из картона (сразу скажем: игральные карты, которые мы можем наколоть без кровопролития). Это дитя, ещё в плавках святого духа, который в этих трусах расселся и цепляется к нам, и логично, ведь это также и ЛОГОС, слово из элементов мозаики ЛЕГО, при помощи которых дитя уже смастерило тридцать грузовиков, сорок пять легковых машин и одну приличную заправку вместе с отцом-бензоколонной с его душой, заикающейся на экране Нинтендо языком pre-BASIC: юху, это милый Андерле из Ринна, один из многих маленьких наместников бога на земле, провожатый через дорогу к НЕМУ, сейчас он как раз здесь, а не где-нибудь ещё. Он был выловлен из потока венской купальни Дианы под лепет молитвы и под загребущие руки старых детонадругателей, тогда как мы, благочестивые пастухи (каждый из нас — бедный любопытный Актеон, который честно раздобыл себе в прокате маскарадных костюмов надевную голову глупого животного), уже так долго ждали, что нас заберёт более сильный зверь, чтобы мы у него поучились, пока он будет нас пожирать. Быть того не может, чтобы мы смотрели в поток событий и в поток этого дождя и по зеркальному отражению узнали: волк, который рвёт господина, госпожу Гиршель, — это мы сами! Но настоящий олень — тоже мы. И многие возмущены, что господин епископ в последнее время строжайше запретил паломничество к Андерле в церкви Еврейского камня. Поэтому каждому из паломников пришлось в себе самом терзаться за бедного ритуально убиенного отрока.
Вот глупо будет выглядеть семёрка мировых владык, которая станет контролировать прессу североамериканского Восточного побережья и все-все банки в стране одной-единственной компактной камерой, погонит местные корявые лыжные фирмы на конкурс и нам потом тоже даст подписать вексель, который, к сожалению, никогда не доберётся до нашей жизни: Андерле, они ведь заставили тебя истечь кровью, святой отрок, но, несмотря на это, ты снова и снова поднимаешься на ноги! Кажется, ты как абажур: затягиваешь собой не внутренности, а лампочку, так ты светишься, ну чисто затянувшийся спектакль. Невинное дитя, убиенное в 1462 году неизвестными, мученик церкви. Этот источник хоть сейчас раскроет своё содержание, и он уже встаёт, Дитя, люди опускаются на колени и таращат глаза: нет, это не по телевизору! Это произвели они сами своими собственными пятьюдесятью семью мозговыми клетками, доказательство, что мы в Австрии неотложно нуждаемся в приватном телевидении и приватных телевизионных клетках, ибо государство больше просто не в силах обеспечить нас такими эксцентричными представлениями, а потом ещё и оживить их с помощью хорошо известного католического излучения, хоть и несколько плоско. Приватным телевидение станет, только если каждый из нас сможет пробудить к жизни одно такое представление; я уверена, что тогда каждый представит себе одно и то же: это святое тирольское дитя, три капли крови которого упали его матери на руку на поле — она побежала назад, а потом, вместо еды, был ритуально убит её собственный ребёнок, погублен, поруган и подан на стол. Иисус, эта вечная раздача, вот уже сотни лет на рождество подстилает дитяти соломки, она уже вся слежалась, а мы всё ещё с радостью её жуём. К тому же миллионы раз мы, люди, ели плоть младенца и пили его кровь. Приходится изобретать такие истории, неотложно необходимые печени, желчному пузырю и поджелудочной железе, поскольку без их помощи они просто не смогут одолеть такую массу человечьего мяса.
Ужасные вещи случаются всегда, и мы всегда признавали, что они случаются и с нами. Триста лет подряд бесчисленные паломники отправляются к Еврейскому камню и оттискивают свои лица на святом изображении, я имею в виду, тискают лицами изображение святого бедного ребёнка, Андерле из Ринна, на которого они, если есть время, сами хотят наложить крест, — дело чести, эту работу за них никто не сделает. Мы здесь убийцы! Эту кровавую легенду они каждое воскресенье отстаивают на св. мессе. Овцы стадами сгоняются к святому месту, они кричат и блеют, ножи так и выезжают из ящиков со столовыми приборами, каждый достаёт свои детские водительские права, и убийство, кроме того, совершается по местному льготному тарифу. Святая земля Тироль, здесь так повелось, мы отмечаем, совершенно между прочим, новую легенду о мучительстве, а именно, о мучительстве господина Пепи Унтерлехнера, бывшего служащего сберкассы из Ринна. Он умер от разбитого сердца, когда узнал, что нашему епископу за его решительные действия в Ринне присуждён высокий еврейский орден. Это ещё одно поругание святого дитяти, что, кажется, ему не повредило, ибо теперь он встаёт на глазах у нас всех и остаётся стоять. Ливень обрушивается, как будто у него есть плацкарта на чудо в страстную пятницу и он непременно должен вовремя успеть. При этом времени у него ещё целых полгода! Святой отрок Андерле тоже слишком рано упаковал свои купальные трусы, нет, он их даже надел! А вот уже и вода подоспела!
ВЗЯТЬ, НАПРИМЕР, этот нормальный, открытый, пустой автомобиль всего лишь как источник, дверцы оттопырены; видны излучины, вызванные, должно быть, чудовищной силой, если посмотреть насквозь через верхние края дверей. Жирный налёт на запотевших стёклах разделился между собой на маленькие ручейки, они образуют теперь длинные, прозрачные муравьиные тропы, через которые можно было бы заглянуть внутрь автомобиля, если бы ростом был примерно двадцать сантиметров да ещё забрался бы на подоконник для сушки посуды (но можно посмотреть и просто через открытые дверцы, от чего, однако, большинство странным образом воздерживается). Некоторые не видят даже налёта запотевания! Не то чтобы они были плохие домохозяйки, но для них всё ясно: вот стоит машина, и всё. Ручейки конденсации на стёклах постоянно расширяются, вода или сопоставимый элемент с похожей адгезионной силой сбегает, булькает, как будто эта красивая повозка дорогой марки есть единственный сток, только вот куда он ведёт? Подставьте голову, и вам накапает в мозги, в ваш христианский суп, который для вкуса приправлен интимной ароматической пряностью Марии. Слышно, как что-то сочится, шепчется и пачкает коврики. Грязные оттиски пальцев отпечатались на стёклах. Ага, кажется, отчаявшаяся рука прижималась к стеклу изнутри. Кровавые отпечатки проступают всё отчётливее. Какие объяснения этому мы могли бы дать? Кровопусканий и допусков к кровопролитию для своих детей эта земля знает достаточно. Но почему вдруг именно эта машина должна переполниться кровью? Почему именно здесь? Тёмная жидкость плещет из широко распахнутых дверц. Поднимается выше и выше. И если сказания святых, да, если даже сейчас сам Зигмунд Фрейд вернулся бы к себе на Берг-гассе, 19, то можно было бы лично в качестве кораблика покачаться на волне, которую гонит, однако, совсем не он, а именно: на настоящих сорока сантиметрах воды — так высоко она стоит; позади неё вы узнаете панораму Венеции или какого-нибудь другого средиземноморского города из клеёной фанеры: лодочный магазин! Ну конечно, это же лодочный магазин! Супер! Людям море по колено, всё залито водой, это магазин спортивных, семейных и племенных лодок. Да-да, так вот что вышло из мирного венского дома, в котором теперь завиваются волны, потому что им непременно хочется стать волнами химической завивки! Загляните внутрь себя, вы увидите, как более интересные и, в первую очередь большие, корабли как раз уплывают по ту сторону вашего горизонта ещё до того, как вы вплотную подошли к тому, чтобы задуматься об их бесценном грузе (не какой-нибудь ржавый металлолом, как на пресловутой «Люконе»!), — поспешите же, иначе они уплывут, и придётся снова извлекать их на свет божий нитрорастворителем мыслей бывших жильцов этого дома, да-да, только чистить как следует! скоблить! Как стёкла вашей машины! Лишь бы хватило в доме места, чтобы наполнить его водой по самую крышу, ибо все его бывшие жильцы высланы, а большинство вообще ликвидировано. Зиги и его Анни, а также Люн, собаки, — их нет, однако старшие его сестры, господина доктора, раздобыли себе угрюмых чад, дядей и племянников, которые прикололи себе маленьких золотых орлов, чтобы сразу было видно, что они готовы промерить и самое великое, чтобы устроить в нём свой маленький магазинчик: орёл символизирует меру грядущего, ровно один метр девяносто три сантиметра — длина мерной ленты, не хватает семи сантиметров, с которыми они, однако, ещё явятся сюда, чёрные сапоги, чтобы на просторах будущего лодочного магазина отмерить их дальние пути. В случае если вы, дорогие читатели, не имеете собственной лодки, возьмите одну из тех, что праздно покачиваются здесь, на Берг-гассе, или — это ведь ничего не стоит — возьмите этот автомобиль, а потом вернёте мне его, но только чистым! Хайль! Святое нуждается в посредничестве через Иисуса, которому мы, просыпаясь, поём песню, поскольку он замещает собой всю Австрию, а Австрия вымещает это на других, которые не его зародыши, а кроме того, устойчивы против ампициллина, сефалотина, нитрофурантоина, стрептомицина и канамицина (Париж лежит на Сене, как собака, а мы, к сожалению, лежим не там; чтобы это прочитать, лягте, пожалуйста, на пол и загляните в щель паркета, примерно на такую глубину я углубилась): что-то вонючее змеится и извивается, автомобильный кузов постепенно превращается в развалины, запечённые под трупным сыром, растекается через двери и начинает расползаться снаружи по траве. Всё становится темнее. К счастью, сейчас не время для наших деяний. Это наша тайна, как мы ужали вечность, втиснув её ровно в десять лет, кроме того у нас ещё осталось несколько секунд на распродажу, и мы можем растянуть их до вечности, если вы пожелаете. Но то, что произошло, больше не предлагается на выбор. Сейчас появится вода. Её нельзя заставить отказаться от любимой привычки течь под горку. Она не может, как время, течь вспять. Хотя Берг-гассе слегка наклонный, почву положили на весы и уравновесили, чтобы можно было залить эту воду.
