я и неспешно поднялся с пола, а затем направился к коридору, из которого пришел. Никто не стал мне препятствовать, все лишь молча провожали меня взглядом, видимо, несколько сбитые с толку произошедшим. Не могу сказать, что мне не были знакомы их ощущения. Пока я шел к палате под пристальным наблюдением персонала желтого дома, думал о том, что пациентом, поднявшим шум, скорее всего, был Вергилий. Более того: вероятно, все это произошло во время очередного моего обморока. Не имея возможности пойти куда-то еще, я открыл дверь своей комнаты, бросив последний взгляд на коридор, чтобы еще раз убедиться в его невероятной протяженности.
Как только дверь закрылась, я наткнулся на нечто, приведшее меня в крайнюю степень удивления: на моей кровати сидел голова-горшок или «Вергилий». На его лице была странновато-застенчивая улыбка, и, как только наши взгляды встретились, он приложил палец к своему рту и тихим голосом произнес:
– Они не должны знать, что я здесь. – произнесено это было столь тихо, что я, можно сказать, прочел фразу по губам, догадавшись о ее содержании из контекста.
С минуту постояв подле двери, я все-таки решил приблизиться к незваному гостю, пока тот, в свою очередь, поднялся с моей койки и подошел к центру комнаты. Я не успел вымолвить ни слова, как он уже положил правую руку мне на плечо и легким движением развернул к кровати, указывая на пространство под ней левой рукой. Сгустившиеся сумерки ничуть не мешали что-либо разглядеть, ибо в комнате горел свет электрических ламп на потолке, включившийся, видимо, автоматически, что наводило на мысль о возможной перспективе вечернего обхода. Правда, насколько бы ярким ни был свет ламп, увидеть, что находилось под койкой, куда указывал Вергилий, не представлялось возможным. Тем не менее, не дожидаясь какой-либо внятной реакции с моей стороны, он двинулся вперед, обеими руками приподнял кровать, под ней оказалось отверстие. Отверстие было достаточно большим, и трудно было представить, откуда оно возникло и как его еще не обнаружили, но я не стал акцентировать внимание на этих деталях, просто приняв их как данность.
Вергилий обернулся ко мне, все еще придерживая кровать, и кивком головы пригласил спуститься в дыру. Какое-то время я не реагировал, размышляя над тем, куда она могла вести, учитывая, что моя палата располагалась на третьем этаже. Однако совсем свежие воспоминания о бесконечно длинном коридоре, убийстве, да и вообще всем, недавно случившемся, заставили меня решиться на этот сумасбродный шаг.
Как ни странно, спустившись в непонятную дыру в полу, я оказался на лестнице, ведущей куда-то вниз. Как если бы ни второго, ни первого этажа просто не было или, быть может, конструкция здания была крайне необычной. Впрочем, бесконечный коридор за дверью моей палаты вполне гармонировал с этим любопытным открытием.
За спиной я услышал характерный скрип пружин на кровати, которую, очевидно, опустили на место, а также звук приближающихся шагов, последовавший за ним. Вергилий достаточно быстро поравнялся со мной, что было совсем не удивительно, учитывая мой неспешный темп продвижения в неизвестность в практически полной темноте, за исключением слабого свечения, исходившего откуда-то снизу.
– Ну что же ты, смелее,– весело проговорил голова-горшок громким шепотом. Сказав это, он прошел вперед, вприпрыжку спускаясь по ступенькам. Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ним.
– Спускайся, догоняй, я тебя не съем, – услышал я снизу.
Через пару мгновений я оказался в небольшом помещении-каморке, больше напоминавшем пещеру, чем комнату. Все стены здесь были обклеены какими-то вырезками и листками бумаги, исписанными неровным почерком, посреди комнаты стоял стол, на котором располагалась настольная лампа, похожая на ту, что была в кабинете дамы-психиатра. Это и был единственный источник мягкого, но достаточно яркого теплого света, который в сочетании с бордово-бежевым цветом стен придавал этому месту кровавый оттенок.
Оглядевшись, я было подумал, что единственным входом и выходом здесь служила достаточно широкая деревянная лестница, ведущая аккурат к моей койке. Но сама возможность этого привела меня в состояние такого беспокойного дискомфорта, что я тут же от нее отказался. Не вдаваясь в размышления о том, насколько лицемерной с моей стороны была такая реакция, учитывая все обстоятельства, скажу лишь, что вскоре я успокоился, разглядев за грудой бумаги на одной из стен очертания двери.
– Итак! – вдруг воскликнул Вергилий, чем вывел меня из задумчивости. – Вот, наконец, мы и скрылись от них!
Его горящие глаза были устремлены прямо на меня, что несколько конфузило, поэтому я решил как можно скорее прервать наступившую паузу:
– А ты уверен, что они не обнаружат дыру в полу?
– Конечно же, уверен! – убежденно заявил голова-горшок. – Ей богу, если бы я не был проникнут к тебе столь глубоким уважением, непременно возмутился бы твоему невежеству.
– Моему невежеству? – переспросил я.
– Ну конечно! Ты же мессия! Тот, кто открыл путь к подлинной и неподдельной свободе! Невежество, к сожалению, естественное следствие этого, ведь память – жертва, которую надо принести! – возбужденно проговорил он.
– О чем ты говоришь? – недоумевал я.
– Это ты, ты просветил меня! Неужели ты не помнишь? – отчаянно произнес Вергилий. На это я мог лишь промолчать. И тогда, словно в лихорадке, он бросился к одной из облепленных листками стен и стал бешено по ней шарить. Не зная, что делать, я просто наблюдал за ним, ожидая, чем все разрешится.
-Вот оно! Все здесь! – внезапно прокричал голова-горшок и рывком приблизился ко мне, держа в руках охапку исписанных листов. – Я смог выкрасть некоторые из них до того, как они забрали остальное!
Моментально до меня дошло, о чем шла речь. Мой дневник, тот, который я писал по наставлению главврача. Я нерешительно забрал у Вергилия листы и пробежал глазами написанное. В отличие от большинства страниц, висевших на стенах помещения, эти были исписаны моим характерно-красивым почерком, здесь я смог прочесть уже некогда процитированный выше отрывок, а также несколько других любопытных записей. Среди них я нашел ту, которая, по-видимому, так взбаламутила Вергилия:
«Память ускользает от меня. Я знаю, знаю, почему. Это место – не более чем временная, нестойкая конструкция, обреченная на крушение. Как и всякое другое место. Мои сны, как они их называют, – вот, что действительно важно. Я нашел источник свободы, этакого полета без завершения, не подразумевающего ни падения, ни посадки. В этом мире они называют его «безумием». Но надо лишь поверить, поверить в иллюзорность, хрупкость
