Дикая роща покрываетъ столицу далекихъ временъ. Проходитъ дикій охотникъ тамъ, гд нкогда встрчали псбдителей – полководцевъ съ почестями полубоговъ. Пасутся овцы и насвистываетъ пастухъ въ свирль надъ руинами, нкогда трибунами мертвыхъ законовъ. Снова собираются люди въ группы, и выростаютъ хижина, деревня, замокъ, фабрика, громадный городъ и, повторяется тоже самое, всегда тоже самое – разница лишь въ сотняхъ вковъ; и также повторяются люди съ одинаковыми лицами, идеями и предразсудками на пространств годовъ. Колесо! Вчное возвращеніе вещей!
И вс отпрыски человческаго стада мняютъ хлва, но отнюдь не пастуховъ. А пастухи постоянно одни и т же, мертвые, первые, кто думалъ, чья первобытная мысль, словно снжная глыба, катится и катится по склонамъ, растетъ и, клейкая, захватываетъ все встрчающееся на пути!
Люди, гордые своимъ матеріальнымъ прогрессомъ, механическими игрушками, изобртенными ради ихъ благополучія, воображаютъ себя свободными, высокостоящими надъ прошлымъ, эмансипировавшимися отъ первоначальнаго рабства. А все, что они говорятъ, было сказано другими словами сотни вковъ тому назадъ. Ихъ страсти – т же самыя. Ихъ мысли, признаваемыя оригинальными, – отблески и отраженія старинныхъ мыслей. И вс поступки, которые они считаютъ хорошими или дурными, почитаются таковыми, ибо такъ опредлили мертвые. Мертвые – тираны, кого долженъ былъ бы человкъ снова убить, если бы желалъ настоящей свободы!… Кому удастся осуществить этотъ великій освободительный подвигъ? Явится ли паладинъ достаточно могучій, способный убить чудовище, тяготющее надъ человчествомъ, громадное, подавляющее, какъ сказочные драконы, хранящіе подъ своими тлами безполезныя сокровища".
Эта мысль пропитываетъ душу автора и то и дло навертывается на его перо. Она истинная героиня романа, героиня незримая и страшная, раскинувшаяся, какъ небо отъ одного горизонта къ другому.
"Никогда живые не были одни: всюду ихъ окружали мертвецы и боле многочисленные, безконечно боле многочисленные они давили живыхъ тяжестью времени и числа".
"Нтъ, мертвые не уходили, какъ гласила старая поговорка, мертвые оставались неподвижно на пути жизни, сторожа новыя поколнія, заставляя ихъ ощущать власть прошлаго грубыми терзаніями души, каждый разъ, какъ т пытались сойти съ ихъ дороги".
Я не могъ воздержаться отъ искушенія выписать эти страницы, потому что он не только ясно выражаютъ самый духъ романа, о которомъ я говорю, но и являются благодаря своему особому построенію, звучному и колоритному, лучшимъ образчикомъ стиля Бласко Ибаньеса, стиля, часто небрежнаго подъ вліяніемъ вдохновляющаго автора безпокойства, но всегда яркаго, мужественнаго и сочнаго.
Какъ раньше на Майорк, такъ теперь на Ибис вс точно сговорились, чтобы разстроить любовь Хаиме и Маргалиды. Однако на этотъ разъ Хаиме Фебреръ не сдается, страсть воодушевляющая его, искренна и крпка и обстоятельства, мшающія осуществленію его желанія, не только не подавляютъ его, а напротивъ длаютъ его смлымъ. Въ конц концовъ онъ женится. Оправляясь посл тяжелой раны, нанесенной ему однимъ изъ ухаживателей Маргалиды, Фебреръ, обращаясь къ другу, произноситъ слдующую мудрую фразу. "Пабло, убьемъ мертвыхъ!" Это значитъ: убьемъ прошлое, будемъ жить свободные отъ глупыхъ предразсудковъ, утвердимъ нашу личность, мужественно работая для будущаго, которое, быть можетъ, принесетъ намъ счастье.
Признаюсь, по мр того, какъ я подвигался впередъ въ чтеніи романа, меня охватывало все возраставшее тяжелое чувство. Врываясь въ великолпіе средиземнаго пейзажа, въ красоту сіяющаго голубого неба, въ плодородіе зеленыхъ нивъ, съ ихъ зеленью влажнаго изумруда, глубокая меланхолія, словно стонъ скорби, то и дло омрачала ликованіе природы. To были мертвые. Когда поэтому жизнь, побдивъ роковую властъ прошлаго, торжествуетъ, читатель испытываетъ такое же невыразимое облегченіе, какъ тогда, когда онъ просыпается отъ ужасовъ кошмара.
Романъ кончается оптимистическимъ аккордомъ, полнымъ здоровой силы, улыбающимся, какъ лучъ утренняго солнца:
"Нтъ, не мертвые повелваютъ, а жизнь, и то, что выше жизни, – любовь".
Такъ заканчиваетъ Бласко Ибаньесъ свой романъ и это такъ естественно, если принять во вниманіе, его энергическій темпераментъ. Уничтожимъ прошлое! Пусть его покроетъ каменной плитой будущее, которое есть надежда и вра.
Укажу въ заключеніе на "Луна Бенаморъ".
Эта повсть проникнута грустной поэзіей вокзаловъ и портовъ. Въ космополитическомъ обществ, кишащемъ на улицахъ Гибральтара, Луисъ Агирре знакомится съ еврейкой Луной и хочетъ жениться на ней. Хотя двушка въ нero влюблена, она не соглашается, такъ какъ ихъ раздляетъ разная вра. Ихъ боги не позволяютъ имъ соединиться. Она выйдетъ замужъ за единоврца. Такъ оно и случается. Развязка полна пессимизма.
На этотъ разъ побдили мертвые.
Вспоминая о томъ впечатлніи, которое на меня произвели произведенія Бласко Ибаньеса, я долженъ сказать, что они представляются моему воображенію, какъ странно-кошмарные и великолпныя цвты, голубые, черные и кроваво-красные. Вс они большіе и свжіе, пышно распускающіеся на фон пейзажа, въ которомъ преобладаютъ т два главныхъ цвта, въ которые рядится жизнь – зеленый цвтъ моря и полей, и золотой цвтъ солнца. А тамъ дальше на горизонт трагическая развязка почти всхъ его романовъ образуетъ темную линію, говорящую о несправедливости и страданіяхъ.
Я не хочу упустить представляющагося мн случая освтить хотя бы бгло истинное мсто, занимаемое Бласко Ибаньесомъ въ исторіи новйшаго испанскаго романа.
Такъ какъ онъ былъ, какъ мы видли, ярымъ сторонникомъ экспериментальнаго метода и началъ писать, когда слава Э. Золя распространилась за предлы Франціи во вс страны свта, то авторъ "Проклятаго хутора" былъ объявленъ "ученикомъ Золя" и "представителемъ натуралистической школы въ Испаніи". Это легкомыспенное утвержденіе, брошенное какимъ-то "профессіональнымъ критикомъ", было радостно подхвачено "толпой" писателей, а потомъ и публикой. "Манія классификаціи", столь выгодная для умственной лни большинства, такъ какъ позволяетъ въ одну фразу вложить цлую сложную писательскую личность, закрпило то, что въ сущности было лишь произвольнымъ мнніемъ. Въ продолженіи многихъ лтъ господствовала эта точка зрнія. Тщетно Бласко Ибаньесъ выпускалъ въ свтъ романы археологическіе, какъ "Куртизанка Сонника" или чисто лирическіе, какъ "Въ апельсинныхъ садахъ". Репутація его ради вящщаго спокойствія и удобства публики уже установилась, онъ былъ внесенъ въ каталогъ и снабженъ ярлычкомъ. Критика – безмозглая критика, оцнивающая произведенія по ихъ цн и кричащимъ краскамъ обложки, объявила его "главнымъ представителемъ испанскаго натурализма" и было совершенно напрасно, если романистъ своими книгами доказывалъ, что не принадлежитъ къ этой школ. Публика не принимала его отставки, какъ будто онъ занималъ постъ, который не долженъ былъ оставаться вакантнымъ.
Никто не будетъ, конечно, отрицать, что между творчествомъ Э. Золя и Бласко Ибаньеса существуютъ явныя точки соприкосновенія. Но это не значитъ, что послдній рабски слдовалъ по стопамъ Золя, хотя техника ихъ романовъ и иметъ очень много общаго. He являются же "учениками" Золя чудесный Альфонсъ Додэ, гигантъ Мопассанъ, Мирбо, Марсель Прево и т, д. хотя вс они и сторонники экспериментальнаго метода. Сквозь энергическій и сильный темпераментъ названныхъ писателей дйствительность, недлимая и единая, преломляется самымъ различнымъ образомъ.
Даже больше. Исключая "Жить на показъ" (Arroz y Tartana), произведенія юношескаго, написаннаго подъ чарующимъ впечатлніемъ автора "Жерминаля", остальныя произьеденія Бласко Ибаньеса обнаруживаютъ моментами съ большей энергіей личность плодовитаго испанскаго романиста. Бласко Ибаньесъ человкъ импульсивный, импрессіонистъ, глубоко безпокойная натура, творящая "вспышками", не прибгая къмр и линейк, съ щедростью водопада. Золя, напротивъ, былъ художникъ методическій, холодный, распоряжавшійся временемъ, какъ скупецъ. Прежде чмъ ссть писать, онъ приводилъ въ порядокъ свои замтки и работалъ, положивъ часы на столъ. Золя былъ одаренъ холодно-взвшивающимъ умомъ и уравновшанной волей. Флегматично, съ большой "проницательностью" раскапывалъ онъ дйствительность, съ однообразной упрямой медленностью стараго вьючнаго животнаго подъ ярмомъ. Объ этомъ свидтельствуетъ его тяжеловсный стиль. Эмиль Золя былъ кром того аскетъ, одинокій и печальный мистикъ, съ преобладавшей "внутренней жизнью", поглощенный никогда не утихавшимъ желаніемъ нагромождать цлыя горы книгъ.
Бласко Ибаньесъ, напротивъ, натура патріархальная, плодовитая, бьющая черезъ край, и въ его произведеніяхъ дышетъ глубокая искренняя неувядающая любовь къ жизни.
Произведенія Бласко Ибаньеса, разсматриваемыя въ ихъ совокупности, представляютъ наблюдателю не мало точекъ зрнія, достойныхъ вниманія и изученія.
