– Какой такой моряк?
– В наш городишко вернулся Лесан – много лет с ушкуйниками ходил. На Грумант, на Туле даже. Он вот что рассказывал. Раз они шли мимо маленького островка, увидели у берега разбитый энгульсейский кнорр… На Энгульсее много чудных вещей с кноррами делают – вторую мачту ставят, бушприт, вместо рулевого весла руль на створе с рулевым колесом. Теперь еще стали водометы ставить – тот же паровой насос, только воду гонит по ходу кнорра. Вода кнорр толкает, гребцов меньше нужно, груза больше…
– Ты про моряка вроде рассказывал?
– А, увидели они разбитый кнорр, пристали к берегу, а на берегу лодка перевернутая, костер, и куча костей. Выходит к ним моряк, плачет, и говорит: «Один я остался, сиротинушка, всех товарищей моих съел, чтобы выжить.» Они ему: «Плохое дело, но понятное. Сколько ж месяцев ты здесь горем мыкаешься?» Он: «Да в третий день Илира шторм наш кнорр на скалы бросил.» А ушкуйники: «Троллиное ты отродье! Сегодня ж седьмой день Илира!»
Горм улыбнулся и покачал головой. Довольный произведенным впечатлением, Кнур вытащил из кошля на поясе морковку, разломил ее пополам, громко откусил от одной половины, и протянул другую Горму. Услышав этот звук, пес встрепенулся и понюхал воздух. Взяв пол-морковки, Горм отломил маленький кусочек, и кинул – пес поймал кусок в воздухе и захрустел.
– Хочешь еще морковочки, пёса? Пойдем с нами птичек погоняем, морковочки поедим, птичку зажарим, тебе ножки дадим, головку, потрошки, – уговаривал Горм. – На что ты твоему старому хозяину дохлый? А потом вернемся, я тебе обещаю… На кусочек…
Пес думал. Наконец, манимый морковкой, он встал, сделал шаг к проему, другой… перелез через кучу земли и песка и сел перед Гормом в ожидании угощения.
– Как же звать-то тебя, – приговаривал Горм, трепля собачьи уши и прикармливая зверя еще одним кусочком моркови. Он повернул ошейник из серебряных пластин, терявшийся в белой гриве на шее пса. Рядом со вставкой из цепочки, ведшей к кольцу для поводка, виднелись две буквицы Вёрдрагнефы, одна с закорючками для обозначения гласного звука.
– Надо было мне внимательнее слушать Виги… Стольких закорючек я и не помню… Хен? Хоун? Хан?
Пес полувопросительно гавкнул.
– Пойдем, Хан, поможешь нам поймать пару куропаток, или тут гуси еще летали… Дай только скажу слова. Воин древних времен, не знаю твоего имени, я, Горм Хёрдакнутссон, беру этого пса у тебя в долг, и верну его или виру за него в твою могилу, дай только срок. Чудное дело – волшебная белая собака из полого холма, что ведется на морковку… Может, ты еще и говорящий? Хан?
В карих, слегка раскосых глазах зверя, обрамленных густыми белыми ресницами, снова отразилась мысль. Хан тронул передней лапой Гормово колено и оглушительно залаял.
Ладья с опущенной мачтой, уключинами, смазанными тюленьим салом, и веслами, обернутыми размочаленными тряпками, чтоб тише плескали, пряталась за небольшим островом в устье одного из несчитанных фьордов, изрезавших восставший из-под ледников крутой берег западной оконечности Свитьи. Вода во фьорде была гладкой и пронзительно синей – в ней отражалось стиснутое высокими скалистыми берегами небо. По другую сторону от острова, по морю шли небольшие волны.
– Наврал тебе Гуннлауг! Где кнорр, где нарвальи бивни! Третий день здесь стоим, – возмущался Миклот. – Недаром его прозвали «Змеиный язык!»
– «Змеиный язык» его прозвали за то, что кончик языка у него разрезан вдоль. Рубился с кем-то, высунул язык невесть с какой блажи, и получил мечом по языку и по подбородку. Он верно все сказал, просто ветер не по поре слабый, да не туда дует. Кнорр и бакштагом-то идет ни шатко, ни валко, а тут ему вполветра идти надо, – Годлав сплюнул за борт и отхлебнул из меха кислого и изрядно отдававшего козой вина.
– Все, ждем еще день, на следующем рассвете уходим. На островах у доней уже бы двум купцам точно груз облегчили, – Миклот протянул руку к меху.
Годлав оттопырил нижнюю губу и отправил винный мех обратно под лавку.
– На островах у доней, ты бы уже от двух драккаров успел удрать. Если б тебе повезло. Нешто сам не помнишь, как мы проливом ночью шли, без луны, и то этот клятый снеккар с фонарем на щегле[33] чуть нас не приметил, пошли им Погода шквал с ледяной крупой!
– Эй, кнорр с севера идет! – сказал Челодрыг, стоявший у зрительной трубы на подставе.[34]
– Так-то! А здесь один кнорр, тяжело груженый, и чем – топленым китовым жиром и одиннадцатью нарвальими бивнями! Всем тихо, – приказал Годлав. – Челодрыг, дай знать, когда кнорр поравняется с той скалой с двумя соснами. Когда Челодрыг слово скажет, ставьте мачту. Наши будут бивни, в Зверине продадим, будем как сыр в масле кататься, в мехах ходить, доброе вино пить!
На корме кнорра, Кьяр стоял, навалившись на прави́ло[35], и почтительно слушал Хёрдакнута, рассказывавшего про старые времена, когда любое плавание было непременно в шторм с градом размером в утиное яйцо, и галсами под обледенелым прямым парусом, хоть бы и посреди лета, а по рекам приходилось идти против течения в обе стороны. У ног ярла сидел, высунув язычок и пыхтя, Крысодавец Четвертый.
– Теперь представь еще, что тебе надо держать направление не прави́лом, а рулевым веслом из лиственницы, которое весит столько же, сколько и ты, и, кстати, тонет в воде, а весельный порт…
– Ладья нам наперерез! – закричал впередсмотрящий Гьюки.
– Ну копье ж мне под ребро, – сказал Хёрдакнут. – Откуда здесь взялись эти бодричи?[36]
На ладье, Годлав предвкушал легкую добычу, оглядывая кнорр. Семь портов для весел в борту, одна мачта с тяжеленным косым парусом из промасленной шерсти, бочки, видно, с китовым жиром, и какое-то угловатое, прикрытое запасным парусом сооружение ближе к корме. Трое воинов в кнорре возились у этого сооружения, развязывая ремни, проходившие поверх паруса. Мальчишка снимал с форштевня белый щит. На корме, высокий воин в кольчуге, подпоясанной широким и богато отделанным – даже на изрядном расстоянии уже был виден блеск золота – поясом, поднес к лицу рупор.
– Ближе подходите! Бодричи! Кошкоеды! Маму вашу лютичи у конюшни дрючили! Хотели с лошадью спознаться! Сподобилось им обознаться! – зычно закричал шкипер кнорра.
– Лютичи мою маму?! Готовьте крюки! Ты, на корме, мой! – проорал в ответ Миклот, тряся топором.
– Всем вам смерть придет! Ты, у трубы! Трубу спасешь – тебя одного вытащим!
– Чересчур они борзеют, и к бою вроде и не готовятся… – вслух задумался Годлав, всматриваясь в возню на корме кнорра. – Стой, «вытащим?»
Вдруг он закричал рулевому:
– Готовься к повороту фордевинд! У доней камнемет! Трави шкоты!
Годлав ударил зазевавшегося шкотового в ухо, сбив его с ног, и сам отдал шкот, готовясь к повороту.
– Руль на ветер! Выбираю! – Годлав подбирал шкот, с ненавистью смотря на кнорр. Его шкипер, видно, в досаде, хлопнул себя обеими руками по коленям, и что-то сказал воинам у камнемета. Один из них развел руками, и перекинул только что снятый им ремень обратно через парусную ткань.
– Поворот! – крикнул Годлав.
Рулевой положил руль под ветер. Со скрипом, рея передвинулась в новое положение. Ладья легла на курс, прочь от кнорра и убийственных летающих булыжников.
– Гуннлауг, змей лживый, точно смерти нашей хотел! Небось этот же, в поясе и со шрамом, его и подослал! Не верь доням, ни одному из них не верь! – Миклот все тряс топором. – Убью Гуннлауга! Вниз лицом закопаю! Стельную корову на его могилу приведу помочиться!
– На его могилу мочиться такая очередь с коровами соберется, ручей потечет, – Годлав уныло почесался, достал из-под лавки мех, откупорил, и отхлебнул. Удалявшийся кнорр продолжал медлено идти вполветра. С его кормы блеснуло что-то светлое.
– Они нам задницы показывают! – совсем без нужды объяснил Челодрыг у трубы.
На кнорре, Кьяр спросил Хёрдакнута:
– Верно Гуннлауг нас выдал?
– Кому ж еще, копье ему под ребро! Зря я его там же и не убил. Во-первых, от Само, может, меньше был бы откуп за его непотребства, во-вторых, этот сквернавец на своем дырявом снеккаре к бодричам бы не подался. А им, не иначе, до нарвальих бивней охота, – ярл потер шрам на лице.
– Вот что, не повезем мы эти бивни в Бирку, а возьмем мамонта, пару дюжин конников, и берегом пойдем в Зверингард, бодричам их и продадим, за серебро или за янтарь. Лихой народ, нетерпеливый, покупают не торгуясь, а не боятся никакой смерти, кроме утопления. И вот еще утопления посредством камнемета… Двести марок серебра берет кузнец в Хроарскильде за камнемет, но он того стоит. В следующий раз на север пойдем, точно надо будет купить, – сказал Хёрдакнут, заглядывая под парусную ткань, под которой на жердях досушивались пять ушкуевых шкур.
