Но методика действует. Испытано, и не раз. Последним объектом стала Фродя.
Она у меня, конечно, замечательная, умилительная, жутко красивая, а трахается, как будто в последний раз… Другой на моем месте влюбился бы без оглядки… и стал бы слабым и податливым, как пластилин. Всякое чувство, пусть оно даже является верхом положительности, есть проявление слабости. А таким я быть не хочу и не желаю.
Но что-то слишком часто я стал вспоминать о Фроде. Зародыши чувства просочились и в меня. Рука решительно нащупала сотовый телефон, пальцы сами отпечатали нужный текст. Звякнул сигнал, сообщавший, что весточка дошла до адресата.
Через минуту я позвонил Фроде.
– Ты спишь, малышка?
– Нет, лежу и думаю о тебе. Вспоминаю, как нам было хорошо вместе, – услышал в ответ.
– Я тоже. Мечтаю увидеть, обнять, почувствовать тебя. Я просто умираю, как хочу тебя, любимая. Приезжай ко мне прямо сейчас. Прошу тебя.
– Ты же знаешь, что это невозможно.
– Ну, пожалуйста, умоляю тебя. А завтра утром пойдем к твоему отцу и все расскажем. Мы поженимся и будем вместе, всегда-всегда, всегда-всегда. Приезжай, умоляю, – жарко шептал я в трубку.
Афродита задумалась.
– Хорошо, любимый, я сейчас приеду. Жди.
Трубка полетела на расстеленную кровать. Дело сделано. Еще одно подтверждение того, как глупеет человек под властью чувств. Сигарета вспыхнула огоньком, за ней следующая. Когда настала очередь четвертой, входная дверь тренькнула, оповестив, что явилась Афродита.
Губы в губы, рука к руке, и одежды сброшены у входа на пол. Кружа по комнате, мы добрались до кровати, и матрас вздрогнул, принимая нас…
Через час Фродя спала у меня на груди, разметав длинные волосы и прижавшись всем телом. Летний рассвет озолотил противоположный от окна угол. Сквозь открытую форточку доносились распевки птах и шелестение листьев на ветру. Безмятежность нарушил скрежет ключа в замке. Афродита вздрогнула и, приподнявшись, испуганно уставилась на дверь. На пороге возникла фигура женщины.
– Сволочь, – шагнув вперед, прошипела она. – Я так и знала. Кобель, сволочь, урод! – в голосе появились визгливые нотки. – Не успела уехать, шалаву приволок. Ненавижу тебя! А ну, выметай отсюда свою девку!
– Сережа, кто это? – пролепетала Афродита.
– Да, это так. Знакомая одна.
– Знакомая, – взъярилась женщина. – Мы три года вместе живем! Все обещаниями жениться кормит. Сколько баб я из этой постели повытаскивала! Прощала, уговаривала, ругалась – попусту.
– Ты же говорил, что у тебя никого нет. Ты мне врал, – у Афродиты задрожала губа, и, не сдержавшись, она зарыдала.
Словно внезапно ослепнув, девушка вползла голым телом в платье и побрела, натыкаясь на невидимые преграды, к выходу.
– Я тебя провожу! – вскочил я с постели.
– Сидеть! – рявкнула знакомая. – Сама дойдет. Будет знать, как по чужим мужикам шляться.
У входа Афродита обернулась, попыталась что-то сказать, но не смогла. Было слышно, как каблучки медленно процокали по лестнице и оборвались грохотом захлопнувшейся двери подъезда.
Тихо. Как будто ничего не произошло. По-прежнему лучи нового дня бродят по квартире и прочищают горлышко птицы.
Знакомая Светлана присела на кровать.
– Какой же ты все-таки, Занозин, – она замялась, подыскивая слово, – черствый, – наконец, нашлась женщина. – Бедная девочка! Мне ее так жалко… Сердце кровью обливается. А тебе – по барабану.
Я протянул ей купюру:
– Как договаривались. Она нормально доберется?
– Около дома дежурит Вовка на такси, – вздохнула Светка. – Он ее довезет. Если что – насильно посадит, можешь не волноваться. Хотя какая тебе разница. Нет, ну какой же ты урод!
– Угомонись! Ты свою работу сделала, деньги получила, можешь быть свободна. А эмоции оставь при себе. Фродя мне еще пригодится, поэтому и не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.
– Пригодится! – вскинулась Светка. – Да она тебя видеть больше не захочет. Или, думаешь, простит? Тогда зачем весь цирк?
– А вот это уже не твоего ума дело. Давай гуляй, ревнивая подруга жизни. Кстати, роль неплохо удалась. Жаль, что в театральный не поступила. Имела бы успех, в кино снималась бы. Хотя тебя и так снимают, – усмехнулся я, – и гонорары неплохие платят. Выпить хочешь, Джулия Робертс?
– Наливай, если есть. Да, можно я у тебя перекантуюсь, а то у меня рабочий день закончился. Домой что-то не хочется.
– Валяй…
Светка скинула одежду и забралась под одеяло.
– Хоть ты и сволочь, Занозин, но трахаться с тобой – одно удовольствие. Иди ко мне…
Я послушно прилег к ней – разве можно отказать женщине, если она просит?!
4
Сотовый, запутавшийся в складках одеяла, глухо надрывался, моля об избавлении. Отодвинув посапывающую Светку к стене, я, наконец, разыскал телефон.
– Сергей, сегодня сеанс отменяется, – раздался в трубке взволнованный голос Аполлона. – У нас несчастье! Афродита в больнице!
– Что?! – вскричал я и тут же зевнул в сторону – опять не удалось выспаться. – Что с ней?
– Утром я вошел в комнату и обнаружил ее без сознания. Рядом валялась упаковка из-под таблеток. Она пыталась покончить с собой! Это ужасно! Я не знаю, что делать!
– Попытайтесь успокоиться, Аполлон. Возьмите себя в руки. Она жива?
– Да, да! Врачи промыли ей желудок. Сейчас она в реанимации. Я только что оттуда вернулся. Доктор сказал, что все в порядке. Жить будет. Но если бы я вошел на полчаса попозже…
– Главное, она жива. Все остальное неважно. Я сейчас приеду. Нельзя вам в таком состоянии быть одному.
– Спасибо, Сергей. Я просто места себе не нахожу! Бедная девочка…
– Да, профессор, – перебил я его. – Афродита объяснила, почему она так поступила? Может быть, записку оставила?
– Нет, нет! Она ничего не говорила. Вечером была веселой, как обычно, а утром…
– Успокойтесь, я уже еду.
Трубка выдала короткие гудки. Светка забилась в угол кровати и с ужасом смотрела на меня:
– Она что? Того?
– Того, того, – подтвердил я, неспешно натягивая одежду. – Надо скататься, а то профессор раньше времени с ума сойдет, хотя он никогда особо с ним и не дружил. Уходить будешь – дверь закроешь.
И пока Светка не пришла в себя и не выдала очередную гневно-нравоучительную тираду, вышел на улицу. Не люблю чтения нотаций. И неважно, от кого они исходят: от проститутки или кого другого. Всякий человек мнит себя моралистом. Его хлебом не корми – дай поучить, осудить, наставить на путь истинный заблудшую душу. Как начнут рассуждать, что хорошо, что плохо – не остановишь. Глаза огнем горят, руки и речи воздух сотрясают, пена у рта пузырится – посмотришь, не человек, а пылающий Везувий. И слова появляются ученые, которые они от силы пару раз в своей жизни употребляли, цитаты из великих, ссылки на различные источники сыплются. В два счета поведают, какой ты отвратительный тип и, воздев очи к небу, вопросят: мол, как таких земля носит?! Но подобное бывает, когда речь не о них, любимых, заходит, а о ком-нибудь другом. А начнешь разбираться – судьи-то кто? И выясняется, что мораль читал гражданин, который ох как много гадостей совершил. Это кто меня жизни учит? Светка? Девчонка, которая якобы приехала в город поступать в театральный, но не смогла, потому как экзамены провалила. Решила не уезжать и попробовать в следующем году? Да жизнь-злодейка заставила на панель пойти? Не смешите! Все шлюхи подобные истории рассказывают. Она – высокоморальная гражданка нашего отечества?! А то, что клиентов снотворным поила и из квартир деньги таскала – это нормально? За бумажки – Афродиту на тот свет чуть не отправила. Это как? Конечно, она не знала, что выйдет так… А если бы знала – отказалась? Вряд ли… Порыться в ее биографии – и можно найти много интересного… И остальные ничем ее не лучше! У каждого есть свой «скелет в шкафу». Поэтому сидите и молчите, господа моралисты! Что-то взгляд ваш враз тускнеет, и разговор затихает, когда начинаешь копаться в ваших судьбах. Но между мной и вами есть одна ма-а-ленькая мелочь. Вы совершаете гадости по собственной воле и желанию, но прикрываясь различными предлогами. А потом стараетесь быстренько их забыть и больше не вспоминать. У вас всегда есть выбор, как бы вы ни сетовали на обстоятельства. У меня его нет. В мозгу случился некий сбой. Аппарат профессора не сумел удалить негативные мелочи, вместо этого поменяв в них знаки с минуса на плюс. Сначала это лишь удивляло Аполлона, затем насторожило. Но процесс был запущен. Мозг самостоятельно стал изменять отрицательные мелочи на положительные. И ему, как живому органу, требовалась пища. Исключительно – негативные воспоминания, и как предпосылки – поступки. Его аппетит постоянно растет. Поэтому что будет со мной в дальнейшем, неизвестно. И во всем виноват Аполлон. Если бы тогда он не предложил нищему заработать, сейчас бы я был нормальным человеком. Кого же еще упрекать, как не профессора? Не себя же! Даже пышущие здоровьем моралисты не обвиняют себя, выискивая всевозможные причины. За редким исключением, конечно.
