Густая туча интереса - Паша Киста

Оно очень живучее существо из-за того, что старается следовать режиму, дабы избежать лишнего стресса. Режим сна, режим питания, режим для прогулок с заранее намеченным маршрутом, режим испражнения и даже режим курения. Всё расписано по часам. Оно не терпит нарушения своих планов, и совершенно не умеет действовать по ситуации.

Оно бессознательно, как по Фрейду (шутка), понимает свою никчёмность, потому что иногда Оно можно обнаружить в меланхоличном настроении. Однако Оно никогда в этом не признается, а будет продолжать делать невозмутимый вид, продолжая эгоистично следовать лишь своим принципам. Оно мне само лично призналось, что дети никогда для его существа интерес не вызывали, и якобы: «Что выросло, то и выросло». Поэтому Оно хотя бы нельзя упрекнуть в лицемерии. Это честная в своём эгоцентризме субстанция, за это можно отдать должное, но я бы, конечно, не стал ничего отдавать.

И, тем не менее, Оно не пользуется уважением у своих близких. Когда Оно начинает разговаривать с кем-то, у всех вокруг сужаются перепонки и напрягаются ганглии. Оно говорит настолько активно, что изо рта вылетает слюна, громко, с безвзглядными глазами навыкат и, в основном, о себе, о своём мнении, не дав сказать собеседнику и слова, не слушая его. Поэтому все пытаются избежать контакта. Однако не всегда получается. Бывает уйти нелегко, потому что если ты молча начнёшь отстраняться, показывая всем своим видом отсутствие интереса, Оно не обратит на это внимание и продолжит следовать за тобой, приближаясь вплотную к твоему телу, максимально нарушая личное пространство и продолжая свой монолог, каким бы он ни был. С Оно лучше не спорить, потому что Оно признаёт только свою точку зрения и никакую другую, и даже этим гордится, что говорит о слабой способности к восприятию альтернативной информации, а, следовательно, о низком интеллекте. Даже если будут приведены доказательства, Оно в таком случае будет переходить на повышенный тон, аргументируя свою точку зрения почтенным возрастом, глупостью оппонента и прочитанными книгами.

Оно, к слову, любит читать фантастику, сидя на унитазе с сигаретой, стряхивая пепел себе между ног в унитазную воду, потому что пепельницы в туалете нет. Оно никогда не купит себе пепельницу, потому что довольно скупое. Уже больше года Оно копит себе на машину, откладывая всю свою пенсию и весь свой заработок исключительно на грядущую покупку. Питается Оно за счёт пенсии супруги, причём зачастую выражая недовольство о качестве пиши.

Сегодня Оно нет дома, как я уже сказал. Оно работает сторожем гаражей недалеко от нашей панельки. Двое суток с шестью выходными. Эти два дня для нас отдушина, несмотря на то, что Оно всё равно приходит домой на часовой обед. После того, как Оно поест, Оно до конца времени, выделенного для обеда, лежит дома, уставившись в телевизор. Затем отправляется на работу в представленную в его распоряжение каморку и точно также лежит перед телеком, изредка выходя к гаражам проверить обстановку или кого-то пропустить.

Оно для меня не всегда было «Оно». Раньше я мог относиться к Оно нормально и даже периодически с уважением, но до определённого момента.

Однажды я зашёл на кухню для того, чтобы положить себе пельмени, приготовленные бабушкой. Оно в это время находилось на кухне и ело, поэтому у меня даже в мыслях не было остаться там для совершения трапезы. Я подошёл к кухонной тумбе, взял тарелку, стал накладывать себе пельмени, затем достал перец, чтобы их приправить. Оно мне сказало:

— О, я-то думал, чего не хватает в пельменях. Точччно! Перца.

— Ну да, — максимально отстранёно ответил я, чтобы не дать повода для продолжения диалога.

— Майонеза ещё добавь. Свойский между проччим!

— Не, не хочу.

— Дурак что ли?

— «Дурак что ли?», — раздражённо передразнил я, потому что больше у меня не нашлось, что ответить.

— Эх ты, лошара. Лошара ты.

Я пошёл в комнату. Это слово ударило мне в голову, а затем и по всему телу. У меня затряслись руки, задрожали колени и закружилась голова. Этим словом меня оскорблял и отец, и дядька, а теперь вот… Оно. А я и не мог никогда им ответить на это, потому что был либо ребёнком, либо подростком. А сейчас мне уже 25 лет. Тогда же мне было страшно, я чувствовал себя беспомощным и боялся получить в ответ на возражения, куда более уязвлённые оскорбления и претензии.

Я уже был накалён электричеством от напряжённых нейронов в бошке, и хотел просто налить себе чай и отправиться есть в свою комнату. Но когда я зашёл на кухню, Оно снова заладило, кривляясь с ехидной улыбкой:

— О, лошара пришёл. Ха-ха, лошара, лошара!

Я подошёл к столу, за которым сидело Оно. Истерично улыбнулся, моё лицо меня не слушалось. Оно тоже мне беззаботно улыбалось. Оно не понимало, что эта моя улыбка была сделана целиком и полностью из обиды. Я замахнулся и дал Оно очень сильную и внезапную оплеуху. Оно чуть не упало со стула и на секунду оцепенело от шока и от неожиданности. Я медленно отошёл к тумбе и стал наливать себе чай, трясущимися руками. Оно закричало:

— ТЫ ЕБАНУТЫЙ? ПАШ, ТЫ, БЛЯТЬ, ЕБАНУЛСЯ?

Я снова подошёл к столу, наклонился к лицу Оно и серьёзно сказал заикаясь, дрожащим голом:

— Я н-не потерплю оскорблений в… свою сторон-ну.

— Да как я тебя оскорбил, блять? Лошарой? Да это же я по-дружески. Я своего друга бы так никогда не назвал, — у Оно сделалось лицо крайне жалобным, оскорблённым и детским. Из правой, если смотреть моими глазами ноздри, медленно потекла алая кровь. Мне стало стыдно и больно. Кажется, удар оказался чересчур сильным.

— Я тебе не друг, а внук, — сказал я.

— НЕТ У МЕНЯ БОЛЬШЕ ВНУКА, — внезапно заорало Оно.

— Ах, вот как.

— ТЫ ОЧЕНЬ СИЛЬНО ПОЖАЛЕЕШЬ ОБ ЭТОМ! УДАРИТЬ ДЕДА! НЕ ОТЦА ДАЖЕ, А ДЕДА! — продолжало орать Оно, оклемавшись от шока.

Я ушёл в свою комнату есть пельмени. У меня горело лицо, тряслись руки, а голову сжало. А я всё клал себе в рот пельмени. Один за другим. И глотал их практически, не прожевывая. У меня наворачивались слёзы. Я теперь никогда не смогу есть пельмени, не вспоминая об этом инциденте. Когда я доел, я пошёл с пустой тарелкой на кухню, и увидел Оно на балконе с сигаретой. Остальные домашние в этот момент затаились и замерли. Никто