равно выбивались и играли с ветром, скользя по открытым белоснежным плечам.
– Знаю, в Кронштадте есть, и даже не один в окрестностях. Знаю, есть на южном побережье Финского. Но, что тут, не слышал.
Мы шли по песчаному пляжу. Вечерело, и песок остывал, даря нашим босым ступням последнее тепло. Вместе с сумерками пришел легкий ветер, и дуэтом с финской водой они пели литию по уходящему дню. Тревожные звуки окружили нас, и я взглянул вдаль сквозь потемневшие кроны деревьев в поисках ацетиленового теплого света несуществующего маяка. Черное платье Дианы продолжало дрожащий морской пейзаж. Я никогда не считал Балтийское море настоящим морем, так как оно, даже когда неспокойно, не радует бурлящими накатами волн, как в южных морях. По крайней мере, у нас в окрестностях. Но сейчас это были почти настоящие волны, дробящие заунывный голос ветра. – Где же этот свет?.. – думалось мне.
Мы отправились в сторону выхода.
– Я знаю, тут есть церковь и костел. Давай туда сходим – сказала Диана.
– Я не против.
– А как быстрее до Хельсинки доехать? Я слышала, туда ходит поезд – поинтересовалась Диана, пытаясь заполнить наступившее молчание.
– Да. Он идет вроде часа четыре. Это самый быстрый путь. Но это недешево. Можно съездить в близлежащие от границы городки, типа Лаппеенранты. Там тихо и уютно. Есть крепостные валы и старые, но ухоженные деревянные здания. А Хельсинки – тот же Петербург, почти та же архитектура. Но я могу ошибаться. Я не знал, что еще говорить, я говорю только тогда, когда тишина становится невыносимой.
– А кем ты работаешь? – поинтересовался я.
– Ну, вообще я драматург, но это не приносит достаточно денег, и я подрабатываю журналистом.
– Ты серьезно?! Ты что-то ставила?
– Да, но там, в Перьми. А кем ты работаешь?
– Я сижу за компьютером и жду, когда к нам в офис заглянет солнце.
Мы подошли к костелу. Вокруг были деревья, черно-белые из-за опустившихся сумерков, на них сидела стая птиц, почти как у Фукасэ.
– Где здесь вход?
– Не знаю. Давай обойдем.
Ни одна дверь не открывалась, и мы решили пойти в сторону православной церкви. Мы молчали. Я думал, что все писатели работали журналистами, ну или многие, про которых я читал.
– Я хотел бы написать книгу. Я даже придумал название. – сказал я, а потом продолжил – А ты про что пишешь сейчас?
– Не могу сказать, нельзя выговаривать свои мысли, пока ты не закончил.
– Зря я тебе сказал, как называлась бы моя книга.
– Не знаю… Только… Если хочешь написать, то пиши! Обязательно пиши!
Время шло, и пора было возвращаться в город. Хорошо, что дневные страсти и суета города утихали. Можно возвращаться.
– Ты как приехала? – спросил я, думая, как бы устроить так, чтобы проводить ее на машине.
– На электричке.
– Я на авто, хочешь, подвезу?
– Не знаю, наверное, не стоит – замялась Диана.
– Не бойся.
Наверное, я не походил на опасного спутника, и она согласилась. Машина была в полукилометре, и мы отправились в её сторону.
– Вот она.
Я нажал на брелок. Авто предательски молчало и не открывалось.
– Опять?! Сейчас? Серьезно?! – подумал я.
Я жал на брелок со всей силы, но ничего.
– Что такое?
– Ничего. Что-то с сигнализацией, извини, я сейчас.
Это было унизительно. Я попросил её не беспокоиться, открыл замок багажника, так как только к нему подходили ключи, и как медведь полез внутрь. Мне говорили, что такое бывало. Надо просто из багажника откинуть сиденье и пробраться в салон. У меня ничего не получалось. Я рукой вслепую нащупал рычаг, но спинка сиденья не откидывалась. Она не двигалась вообще. Я перевернулся ногами вперед и стал просто бить, пытаясь выломать её. Ничего. Я вылез, с кривой извиняющейся улыбкой посмотрел на Диану и набрал школьного приятеля, у которого купил недавно этот автомобиль.
– Она не открывается, блядь!!!
– Ты что встал под линиями электропередач?! Я же говорил, не вставать под линиями электропередач. Там сигнализация не работает.
– Нет, я встал блядь под гребанными деревьями у гребанной пятиэтажки в гребанном Зеленогорске!
– В Зеленогорске?! Далеко. Жди, я приеду.
Я подошел к ней.
– Извини, электрички, наверное, еще ходят. Давай я тебя провожу.
В тесном вестибюле вокзала, когда она уже прикладывала штрих-кодом билет и собиралась уходить, я нерешительно спросил:
– Может, обменяемся номерами телефонов?
– Давай, ВК. Я там Диана Кадетская.
– Хорошо, я тебя обязательно найду!
Через час приехал друг, залез в багажник и с первой попытки откинул спинку сидения. Это охуенно – подумал я и поехал домой.
Ветер все еще пел свою заунывную песню, но через некоторое время стих, и крупными каплями закапал ночной дождь, прибивая последние остатки дневной городской суеты к печальному одинокому асфальту. Никакой Дианы Кадетской я не нашел. А в тиндере пара была удалена.
– Ловко – подумал я. Странно и.. не знаю. Грустно – то ли слово? Наверное, да. Именно просто грустно.
Увы и ах.
Я спать.
Жаль.
Я проснулся часов в шесть утра от того, что у меня сосало под ложечкой. Мысли были ужасные, впрочем, как и обычно поутру, но в этот раз примешалось навязчивое ощущение собственной ничтожности по поводу вчерашнего дня.
– Зачем я ей рассказывал, что в Хельсинки архитектура, как у нас в Петербурге, и что вероотступничество – это смертный грех, ей, с филологическим образованием – думал я. Лучше б замки в тачке поменял, долбоеб.
Такое впечатление, что солнце уже пекло в полную силу, и было очень душно. Я пытался уснуть, мысли путались. По крайней мере, сегодня Иры не будет на работе, и я смогу спокойно сидеть на своем рабочем месте, и не переживать, вдруг она на меня смотрит. Поеду на работу на велосипеде – эта мысль немного успокоила меня.
Я гнал и смотрел на асфальт. Яркие точки отражающих солнце частиц асфальта вспыхивали и гасли под колесами. Мне нравились эти падающие под мои ноги звезды. «Мириады падающих звезд» – как пишут в охуенных книжках охуенные драматурги с незавидной судьбой. Еще мне нравилось вспоминать вчерашнюю знакомую, сейчас, когда утренняя тревога отступила. Я думал об её улыбке, она была немного лукавая, но открытая и тоже добрая, как мне почудилось, ведь я падок на доброту, а лукавость, казалось, лишь говорила об ироничном отношении к жизни, с легкостью и интересом встречать все её подарки. Либо я опять себе всё надумал. Но всё равно приятно помечтать, правда?
Она поставила свечку вчера в церкви, я этого делать не стал,
