Понятно, что для этого блюда необходимо иметь кучу свободного времени, но оно у нас, ей-богу, было, хотя обед и получился по-английски поздним. Желе, правда, застыть не успело, и, кроме того, в здешних песчаных почвах растет только желтая свекла с очень длинным корнем, но это отступление от рецептуры оказалось вполне приемлемым. Таракана, чтобы не путался под ногами, мы депортировали в нашу застекленную беседку, где дождливыми днями детишки развлекались карточными играми.
Пока рыба охлаждалась на очень свежем по сегодняшней погоде воздухе, мы с Баронессой давали во флигеле тематический концерт художественной самодеятельности, открыв его двумя классическими произведениями — оперой Бизе «Кармен» и пушкинскими «Цыганами», исполнявшимися нами недолго и одновременно. Цыганскими наши костюмы можно было назвать с определенной натяжкой, но у нашего единственного зрителя было богатое воображение, и «Очи черные» шли на сцене под громкие мужские возгласы, знаменовавшие полное одобрение вермахта, и в глазах зрителя отсвечивали широкие красные юбки, цветастые платки и разлетающиеся в сторону черные косы. Плавности перехода от цыганской темы к фаршированной рыбе удалось достичь подходящим к случаю романсом «Я ехала домой…», после чего мы припомнили Барону, как в прошлом году он взял в долг трояк у фотографа Изи, добрейшего малого, отбывшего прошедшей весной в Хайфу на ПМЖ, и Барон клятвенно пообещал нам отдать долг при первом возможном случае.
К моменту дегустации Барон уже полностью оправился от тяжелых утренних потрясений, и мы теперь слушали, как два его приятеля, смертельно устав от семьи и науки, решили съездить зимой на лыжах и встретили в электричке молчаливую, но сговорчивую Красавицу. Пока они, волнуясь и ревнуя даму друг к другу, топили на даче печь, пили сухое вино и рассказывали о своих научных достижениях, дама отвечала односложно, но, когда вино кончилось, Красавицу прорвало, и ее лексика оказалась настолько небогатой и специфичной, что друзья легли спать вместе, обложившись лыжными палками на случай нападения самки из глубоко чуждого им социального слоя. Барон цитировал Красавицу дословно.
Дождливый день кончался, и пора было расставаться, тем более, что у меня в этот вечер еще были дела. Андрей Константинович успел записаться в туристическую библиотеку, которой и я пользовалась ежегодно. Мы даже подружились с библиотекаршей на почве моей любви к прибалтийским романам и много говорили о Слуцкисе, Авижюсе, Яане Кроссе, но сильно расходились в оценке романа Трейниса «Радуга». Она утверждала, что это все-таки второсортная литература, но мне был близок его карнавальный жанр, где реалии бытия смешивались с чертовщиной, и это удивительным образом походило на мою летнюю жизнь в Пакавене.
У каждого поколения, как известно, имеются свои снобистские фетиши. Старшее поколение хорошо помнило, как вдруг стало модным превозносить Лермонтова в ущерб Пушкину, как поголовно переставляли ударение в фамилии известного голландского художника, как все скопом обнаружили последние истины у Сент-Экзюпери, но они оказались потому Хемингуэя (или наоборот). Верхом моего карманного снобизма являлась роль недотепы из знаменитого романа Натали Саррот, наивно полагавшего, что вчерашние ценности все еще заслуживают сегодняшнего внимания.
Наше поколение совершенно не понимало прелестей тонких ломких столиков хрущевской эпохи и уже не пело классических песен советских подпольных бардов, но имело свои тайные знаки принадлежности к духовной элите. Ну, думаю, порезвлюсь! Начнем, пожалуй, с «Проблемы поэтики Достоевского» Михаила Михайловича Бахтина. Один мой коллега всегда пытался заработать себе очки в обществе именно на этом произведении.
Оказалось, Андрей Константинович кое-что читал, и мы оба сошлись на том, что булгаковское «Мастер и Маргарита» прекрасно иллюстрирует идеи Бахтина. Немного поговорили о кино, и я поделилась своими впечатлениями о лучшем фильме всех времен и народов, каковым мне показался «Фанни и Александр».
Бергмана, увиденный как-то на закрытом просмотре. Нашей беседе на крыльце сопутствовал довольно холодный ветерок, и я пригласила собеседника в свою светелку.
— Так что же вас беспокоит? — спросил мой гость, быстренько закругляя после легкой разминки светские темы, и я рассказала о своей находке, своем малодушии и неприятном продолжении истории. Возможно, если бы я сообщила об увиденном в милицию сразу, то удалось бы найти какие-нибудь важные улики.
Слушал Андрей Константинович очень внимательно, а потом подробно расспрашивал меня о деталях происшествия. Я спросила, почему это так заинтересовало его, и он рассказал мне одну странную историю, произошедшую много лет назад. Одним из его неформальных учителей был православный священник Вознесенский, сосланный перед войной в Сибирь, где много лет прозябал деревенским фельдшером, так как в молодости успел получить медицинское образование. В Сибири он занялся траволечением и потихоньку работал над проблемами гипноза.
Как-то после войны к нему пришел странный незнакомый человек из ссыльных и попросил изгнать дьявола. Из путаных объяснений стало понятно, что мучает того не меньше не больше, как тяга к людоедству.
Фельдшер провел несколько сеансов гипноза, и тот больше не появлялся, но, спустя несколько лет, когда ссыльных уже распускали по домам, в районе произошел жуткий случай с убийством молоденькой сибирячки.
Сначала считали, что тело растерзано каким-нибудь зверем, но потом прошли слухи, что внутренние органы аккуратно вырезаны.
Фельдшер тут же подумал о своем пациенте, но его имени и точного местопребывания не знал, да и с милицией связываться перед отъездом на родину было опасно. Андрей Константинович, работая в лаборатории аномальных явлений, случайно познакомился со стариком и результаты опытов его крайне заинтересовали. По утверждению моего собеседника, Вознесенский был весьма серьезным исследователем.
— Я слышал, Наталья Николаевна просила вас съездить завтра за продуктами в райцентр. Я подвезу и заранее приглашаю там же отобедать, — вернул меня собеседник в настоящее.
— От всех ваших предложений трудно отказаться. Вас устроит, если отправимся к полудню?
— Вполне. Я вас не утомил?
— Благодарю, что выслушали. Мне, действительно, стало как-то легче.
— Очень рад, но для меня это было неожиданностью. Вчера ведь вас беспокоило совсем другое. Не так ли?
Я вспыхнула алым цветом, натолкнувшись на его смеющиеся глаза. Вчера я отчаянно ревновала его к Баронессе, и он не преминул это отметить. Привычка отвечать после докладов на коварные вопросы оппонентов, однако, быстро взяла свое.
— Андрей Константинович! Я начинаю догадываться о причинах ваших профессиональных успехов.
Вы, вероятно, рассматриваете весь мир, как одну большую клинику неврозов?
— Так я не прав?
— Спокойной ночи!
Я старалась, как могла — не подавала гостю чашечки кофе и старательно избегала пауз, но его последние фразы свели все эти усилия на «нет», и мое утреннее поражение маячило на столе пустым стаканом. От принадлежности к противоположному полу было некуда деться.
Благословенно время созревания яблок, когда начинает румяниться зеленый бочок, и узкобедрый Адам впервые задумывается, а каков же вкус запретного плода. А в женской головке тут же начинают роиться крамольные мысли:
— Он этого хочет, но боится, а я могу сделать это для него.
— Ты должна это сделать для него, во что бы то ни стало, — вторит внутренний голос, — да, он будет озабочен предстоящими трудами, но ты будешь нужна ему.
Поздним утром я нарядилась в широкую бархатную юбку, соломенную шляпку и новую шелковую блузку, расшитую украинским орнаментом, украсив себя, как и полагается, рядком серебряных монеток. Этот орнамент я привезла когда-то первым студенческим летом из экспедиции в Западную Украину, когда старые вышивальщицы уже давно проиграли битвы великого интервала между московским фестивалем и первым полетом советского космонавта, оплакав свои фикусы, салфеточки и каждого из семерых слоников, бесследно сгинувших в ходе культурной революции.
Наш искренний интерес к былым ценностям удачно противопоставлялся бездушию домочадцев, и старушки охотно отдавали нам старинные вышивки и глиняную посуду, что и явилось моим первым рабочим материалом. Кое-кто из участников экспедиции записывал у тех же старушек народные украинские напевы, преследовавшие меня потом всю оставшуюся жизнь. Мы гонялись за прошлым, а параллельно, начитавшись Гумилева-сына, старались оценить уровень пассионарного напряжения в современном украинском обществе, хотя спустя много лет в своей диссертации я не упомянула об этой крамоле ни слова.
