в вырытом в полный рост сургобном окопе мечтали стать взрослыми. Не понимали, что у взрослых всего только отпуск, а у детей каждый день Новый год. И не боялись же тогда прокладывать в снегу траншеи, строить убежища, кидаться каменными снежками. Сейчас позови меня рыть ров в снегу, я взвою, отморожусь и завалит меня там движением глыб от кашля простуженной земли. Сумасшедшими были детьми, а выросли благоразумными взрослыми. Умеем кутаться, знаем толк в сугреве, не тратим сил на снеговую лопату. Завтра всё заметёт опять. Плюнь, выбрось мусор, выкинь кота — никто не осудит. Всё вокруг скроется снегом. Всё вокруг прощается, заметается и никогда не узнает ни друг, ни враг, что ты делал в прошлом январе.
Июмьский. Нет чёрного и белого ни в чём, кроме снега. Остальной белый это очень светлый серый. А остальной чёрный, по-настоящему дождаться не можем. То заснём, смыкая розово-серые веки, то успеет запачкать чёрный серой пылью, то вовсе, попадёт на него слюна или кровь. Так и получается, что существуем со светло серым и тёмно-серым. Приглядываешься с годами. Не находишь белого и чёрного. Разве белый хлеб бел? Разве на донышке, на стеклышке, на горлышке под каким углом не крути, белой стеклянной бутылки есть что-то белое? Разве бело белое вино? Молоко? Отнюдь. Хлеб сер, бутылка сера. А берёза? Вот она единственная, снег её дери! Бела ли берёза? Черна ли берёза? Вызов сомневающемуся человеку. Не от того ли берёза символ Подсвинцовой, что черна она и бела одинаково неоднозначно. Развивается берёза и даёт приплод в условиях черноты и белизны, как стойкий непереводящийся здешний народ. Не от того ли берёза лидирует по теплоотдаче в печи, что она черна и бела? Что она там впитала из-под снега, что позволяет ей греть серых людей? Не чудо ли главное, не пружина ли основная наша, эта берёза. Как сошлось всё в ней, как устроилось, как заметно дерево пристыдило нибэнимэкающих страдальцев. Я и чёрная, и белая, без еды росту, без остатка грею, лежу расчленённая этажами у каждого дома, ковыляю по Подсвинцовой, посылаю пеплом аллергенов заблудившегося врага. И не так важно, снежный ли ожог на чёрном дереве или обугливание от электронно-лучевой трубки потока новостей на белом стволе, так или иначе, двухцветная идеальный символ. Будь как она. Расти. Контрастируй. Не будь серым. Сгори на благо благочестивых в вечную снежную пору. Возродись. Повтори свой путь. Берёза наш ин-янь, наша Голгофа. Буратино должен быть из берёзы, ибо её кровь толкает наивного белого в лапы чёрных зверей. Из берёзы должны быть школьные розги, из бересты грамоты за отличную учёбу. Двуликая необходима нам заполнить пустоту серой веры, дать рамки крайних оттенков, азъ и омега, сахар и соль, водка и мёд. Из берёзы больничные нужно делать чтобы стыдно было здоровым мужикам болеть не за страну, а за микробов. Из берёзы космические корабли надо ковать чтобы на Марсе сады цвели. Бросил думать. Вышел на мороз подышать. Глубоко дышу носом чтобы выморозить странности, сны некрасивые и вопросы без ответов. Нет ангины у нас, нет скарлатины. Чудо мороза, благо снега, всё побеждит белый. Дышу носом, как ещё в школе учили. Тогда кривлялся, не ходил дышать, отсиживался в библиотеке. Читал. Ха. Сейчас дышу, носовые ходы тренирую чтобы всякую небелёсость учуять. Всякое неродное сравнить с ледяной коркой в носу и дать ответ. Наше ли? Не время сопли в жидком агрегатном состоянии носить. Входи морозный июмьский в меня. Вдох. Выдох.
Августовский. В сугробах снежной страны медленно кристаллизуется какой-то новый смысл. Слой за слоем, тяжесть верха гнетёт низ, раскрашивает слои спрессованного снега ста сорока миллионами оттенков серого. Снег лежит и созревает до какой-то новой материи, нового состояния воды, нового сезона. Отчего не дождь наше всё? Отчего снег? Мне кажется оттого, что снег не может пройти мимо. Снег — не косой дождь, от которого спрячешься под козырьком избы, потрохами зонта, бровью кепки. Снег настигнет и доберётся до тебя. Он не стечёт в чугунные дыры земли, не испарится с плоских непроницаемых асфальтов. Не пройдёт стороной. Снег ляжет и будет давить. Будет трудно дышать, будут ожоги, отрезанные пути к «К и Б», снег никуда не денется. От подоконника до подошвы. Столица зимы покроет тебя снегом чтобы твои движения стали медленнее, волос на тебе рос толще, ноги вязли в дороге, а взор слеп от блеска огней, отражённых бесконечной белой степью. От дождя ты только промокнешь да умрёшь от пневмонии через три недели. От снега же ты спрячешь своё тепло, свои мысли, мнения и амплитудные движения в глубину тела, в узкую дверь кухни, прижмёшься к чайнику, впадёшь в анабиоз. Продолжая генерировать работу, перестанешь генерировать думание. Не столица дождя, нет, столица зимы, сугробов. Зима бесконечна здесь как сама родина. Обе не могут закончиться. А может нет никакой родины? Может вышла она, уехала, а вместо неё и есть зима. Подменили? Замели след. Заморозили глаза. Нет, чушь колючая. Вот же низкий свинец, вот дядьки с пятиконечными снежинами на лбу, дети с автоматами, коньки на Овечкине, наушник айфона вмёрзший в остановку, всё наше, всё на месте. Где-то тут под снегом и родина, никуда не делась. Копают ямы, ищут родину в каждом городке. Много копают. То ли глаза не видят, летучими льдинками жижа глазная наполнилась, то ли копают неглубоко. Но она там, снизу.
Сентябрьский. Снег тяжёлый как рука отца на плече в первом классе, как рука хулигана в пятом, как ранец полный учебников истории, как… как тоска. Как бессмысленность выпускных экзаменов в ВУЗе, как рваный пакет с мусором, как тоска по тому чего не было. Сентябрьский упал и гнёт. Проповедью пророка сгибает меня в эмбрион, заставляет сидеть, прижав руки вдоль туловища, сохранять остатки тепла. Долгая снежная проповедь сентября. Нет шансов пережить такой гнёт. Как тогда за партой, сейчас просто всегда и каждый день. С каждым словом я люблю снег больше, как любят боль ожидающие смертной казни. Боль есть только у живого, терпи. А пророк монотонит. Снег не кончается. У снега нет такой категории как конец и начало. Ты просто родился зимой и она с тобой до окончания твоего мира. А что будет после тебе всё равно. Нет тебя, нет и мира. Снег — это как дышать. Без него нет. Снег — высшая мера. Ты приговорён к снегу. Только твоё пытливое избыточное образование, полученное между спальным и вещевым мешками, позволяет тебе видеть слабые оттенки.
