— Замолчь, дура!!! — прорычал Лёха. — Не перебивай! — и обернувшись к винторогому философу сказал тихо и зловеще — Ну, продолжай…
— В общем, продолжать-то, собственно, и нечего. Вы уже и так всё поняли. Вы, прямоходящие, должны были стать гордостью Создателя, а вместо этого стали его позором. Он дал вам множество возможностей, которые не могут быть использованны одновременно, и дал вам свободу выбора, чтобы вы могли выбрать наилучшее из возможного и быть счастливы. Но вы лишили друг друга этой свободы и не нашли своего настоящего места в мире. Вы до сих пор затеряны в неизвестности и мечетесь всю жизнь, пытаясь найти себя, и не зная при этом, что искать. Вы потеряли связь с Создателем, которого вы назвали Богом, и в доброте которого вы сомневаетесь. И вы думаете, что принеся меня в жертву вашему Богу — недоброму Богу, в которого вы к тому же и не верите, вы умилостивите его, и он даст вам хотя бы частицу той благодати, которая дана от рождения таким как я.
— Всё?!! — Лёха с силой вонзил нож в землю. Лицо его было страшно, а его крупное волчье тело сотрясалось как в лихорадке.
— Всё. Наша с вами коррида окончена. И я победил, хоть я и не каталонский бык.
— Победил, говоришь? — обнажил закольщик клыки в жуткой волчьей ухмылке.
Винторогий козёл в ответ молча поклонился всё тем же гордым и изящным поклоном, уже виденным ранее. Он не успел выпрямиться. Лёха молниеносным движением выдернул из земли мясницкий нож и с хаканьем резанул его снизу по шее. Цунареф высоко взвился в воздух последним предсмертным прыжком, упал на бок и забился. Из его шеи толчками выплёскивалась алая и струёй вытекала тёмная кровь, марая белоснежную шерсть и впитываясь в солому.
В момент удара Вера пронзительно вскрикнула, словно мясницкий нож вонзился и в её тело, в один миг перескочила через забор, порвав своё выходное платье, подбежала к смертельно раненному животному и обхватила его шею руками:
— Козлик!!! Не умирай!!! Пожалуйста, не умирай!!!…
Винторогий патриарх тяжко захрипел, подрожав боками, и испустил дух. Лёха уронил нож на солому, грязно выругался, и ударом ноги отшвырнул женщину от трупа. Вера схватила с земли нож, поднялась с пепельным лицом и отчаянно взвизгнула:
— Душегуб! Убить тебя мало!!! — и замахнулась ножом.
— Ну давай, режь! — ухмыльнулся Лёха, заложив руки за спину. — Кишка у тебя тонка.
— Сдохни, тварь! — ненавидяще простонала Вера и, зажмурившись, изо всей силы ударила мужа ножом. Удар был так силён, что нож вошёл в грудную клетку по самую рукоять. Митяй всё ещё стоял, выпучив глаза от изумления, а закольщик Лёха сделал два шага с пузырящейся на губах пенистой кровью и рухнул на окровавленный труп своей жертвы. Коррида удалась на славу.
Тот, кто некогда звался Алимбек Азизович Искаков, доктор философии, неожиданно понял, что его только что убили во второй раз, оборвав его парнокопытную жизнь, и что он, тем не менее, мыслит, а следовательно существует наперекор всему. Он открыл глаза и увидел, что парит высоко в воздухе, почти наравне с Солнцем. Обратив взгляд на землю, он увидел далеко внизу вереницу микроскопических машинок-муравьёв, едва заметно ползущих по тонюсенькой ниточке дороги. Ниточка обрывалась у небольшой серой заплатки в зелёном крапчатом море, пересечённом серебряными жилками рек, ртутно-тёмными зеркалами озёр, паутинными трещинками оврагов, и испятнённом множеством других разноцветных заплаток. Он знал, что привезли эти машины, куда, и зачем, но решил об этом не думать. Он взмахнул орлиными крыльями, и его мощный клюв, предназначенный для того чтобы разрывать живое блеющее мясо, издал орлиный клёкот. Развернувшись по Солнцу на юг, он полетел вдаль, к невидимым ещё меловым горам Кавказа, и скоро затерялся за размытым воздушными струями, по-космически изогнутым краем горизонта.
Один философ по имени Фрихдрих Энгельс как-то заметил, что глаз орла видит вещи значительно лучше чем глаз человека, но глаз человека видит в вещах гораздо больше чем глаз орла. Но ни один философ в мире не сказал ещё, что же на самом деле должен, а чего не должен видеть совершенный взгляд души, чтобы не сомневаться ни в Мироздании, ни в Создателе, ни в основах бытия, ни в собственном предназначении. И трагедия заключается в том, что на это главнейшее откровение уже почти не осталось времени. Скоро, совсем уже скоро выкатится из-за горизонта не ласковое Солнце, а косматое рычащее Ярило, испепеляя всё живое и неживое. Поднимется на востоке необъятная громада нового дня, постоит, вздыбившись, как циклопическая волна над обречённым берегом, призывно и грозно, и обрушится смертной тяжестью на маленькую голубую планету. А за ним придёт ещё день, и ещё, и ещё — пока все оставшиеся дни не сольются воедино в ослепительный огненный смерч, в котором навсегда породнятся между собой ранее несоединимые Жизнь и Смерть — но как это произойдёт, и что из этого воспоследует, об этом никому из нас, смертных, знать не дано.
Jacksonville, FL
September 2007 — February 2008.
